Сын башмачника. Андерсен - Александр Трофимов

Простите их, Ганс Христиан.

И он всех прощал: и Э. Коллина, который после смерти Андерсена недостойным образом откомментировал его «Сказку моей жизни», и директора гимназии...

С конца 1828-го по 1839 год время принудило его жить только своим пером, на скромные писательские гонорары, жизнь его напоминала финал ада на земле. Он писал либретто, а газеты называли его «палачом чужих произведений».

Спустя несколько месяцев после «Импровизатора» он выпускает первый сборник сказок. Стали говорить, что он после надежд на успех, которые подавал своими романами, «опять впал в ребячество», советовали не тратить время на написание сказок.

О матери он говорить не любил. Он слишком рано лишился отца, а участь матери тяжело отражалась на его состоянии; она присылала ему письма, упрекая, что он забыл о ней, мало заботится, и всегда просила денег, а Андерсен не верил, что её нужда была так велика... Он сам жил без чужой помощи, каково ему было читать обвинения в свой адрес... Мало кто знал, как он бедствовал... Получив от Коллина весть о её смерти, он невольно воскликнул: «Слава Богу! Окончились её мытарства и нужда, которых я не в силах был облегчить!»

Никого на свете, кто бы любил его, не осталось! Он плакал! Слёзы сказочника — лучшие сказки его, но в будущем, в будущем...

На похороны матери он не смог поехать.

Он был прав: «...путешествие — лучшая школа для писателя». Ему выдали королевскую субсидию, все призывали его чувствовать безмерное счастье.

Путешествия, путешествия, путешествия, он принимал приглашения с радостью, в гостях написал много сказок, новые картины природы возбуждали его воображение.

Поэтическое восприятие мира — вот что помогало выжить, оно было врождённым свойством натуры, и Андерсен был абсолютно прав, говоря о том, что поэзия, слава Богу, лучший воздушный корабль. Она переносила его на чашечку цветка и на дно моря, его сердце то переселялось в сапоги, то угадывало, о чём скрипят стулья.

У него была натура перелётной птицы, минует чуть только зима — ив путь.

В 1875 году на даче у Диккенса он познакомился с мисс Бурдет Кутс, она пригласила Андерсена погостить у неё в Лондоне. В её роскошном доме он провёл несколько дней.

Вот факт, как нельзя лучше характеризующий Андерсена. Он любил кровать с высоким изголовьем. Постель оказалась не по его привычке, горничная и лакей смотрели сквозь Андерсена, он постеснялся высказать им просьбу о высоких подушках и пошёл к самой хозяйке. Это её рассмешило, и она сама поправила изголовье его постели.

Он был дружелюбен со слугами, но не терпел их фамильярности.

Всю жизнь его окружали неверие, пошлость, угроза бедности, недружелюбие, зависть, безответные чувства к женщине. Он романтизировал людей, его окружающих. Капля добра виделась ему озером.

Он долго дружил с удивительной девушкой — Генриеттой Вульф, старшей дочерью в семье адмирала Вульфа. По смерти родителей, оставшись совершенно одна, она путешествовала. Андерсен прочёл в газетах о случившемся на корабле пожаре и очень переживал за её судьбу. Волнение, мысли об одном и том же так расстроили его, что однажды Андерсену почудилось на улице, словно дома становятся чудовищными волнами. Он понял, что может помешаться. Такова была нервная система этого небывалого человека.

Андерсен был очень услужлив. И в такой же степени мнителен. Эдвард Коллин пишет в своей книге об Андерсене: «Относительно еды и питья он проявлял особенную осторожность, легко переходившую в мнительность. Вот пример. Долгое время он обыкновенно каждое утро выпивал у нас чашку салепного отвара; однажды девушка, против обыкновения, приготовила отвар на кухне; нельзя было и убедить А. дотронуться до чашки, — он боялся, что девушка, пожалуй, ошиблась и вместо мелкого сахара всыпала в отвар мышьяку».

Он был странен во многом. В путешествия брал всегда с собой верёвку, чтобы с её помощью спастись от пожара. Боялся, что его похоронят живым, часто, болея, оставлял на столе записку, где писал, что только кажется, что он умер.

Жизнь его была трудна, одинока, порою он сам боялся себя... Ещё во времена юности он подвергался нередко «болезненным настроениям фантазии».

А вот строка из писем гимназических: «Я несчастный душевнобольной». Состояние это часто возвращалось к нему.

Записка, найденная среди бумаг Андерсена после смерти, относится примерно к 1848 году, когда ему было сорок три года: «Я много слышал об англичанах, одержимых сплином; это особенное свойство, смахивающее на грусть, часто доводит их до самоубийства; я страдаю чем-то подобным же».

Как это напоминает мне дневники Л. Толстого, когда он прятал от себя ружье. И тот и другой гений боролись с этим состоянием и побеждали его, Андерсен, как правило, в путешествии, Л. Толстой усилием одной лишь воли... Но сквозь эти испытания проходят далеко не все.

От тоски его тянуло на люди... Его чтение в некоторых домах было приятно, его ждали, но, порой, чтение им своих произведений было мучением для всех...

«Я обрадовался бы хоть самому чёрту!» — однажды воскликнул он, когда надоел всем, кому можно было прочесть написанное.

Женщины не любили его. Первой значительной встречей с женщиной можно считать чувство к Риборг Boйт, это была двадцатичетырёхлетняя сестра его школьного друга. Андерсен был на год моложе. Видимо, первое чувство осталось самым сильным. Когда Андерсен умер, у него нашли кожаную сумочку со старым письмом от Риборг — как и просил сказочник, письмо немедленно сожгли, так и не узнав, что там написано.

Луиза Коллин была совершенно безразлична к. Андерсену.

Йенни Линд, певица, «шведский соловей», тоже не отвечала ему взаимностью, когда она вышла замуж, Андерсен с трудом пережил это...

К концу жизни им овладела какая-то апатия, усталость, он провёл несколько лет перед смертью едва ли не в полном одиночестве, любил вырезать фигурки из бумаги. Умер от рака печени.

...Пожалуй, только в последние десять лет жизни его почти не ругали, как бы исчерпав запас ругательств — он был уже известен всему миру, хотя обида, что стал он известен в Европе гораздо раньше, чем на родине, не пропадала... Многие думали: ну что ж, для сына башмачника он хорошо устроился: его любят коронованные особы, народ хорошо к нему относится... У него есть орена и чины, чего ещё желать человеку?

Если бы не эти последние десять лет, можно было бы с полным основанием сказать, что он умер, не понятый в родной стране. Один умный человек верно заметил, что следует отдать справедливость землякам Андерсена: они не понимали его и мешали ему, когда могли и в чём могли.