Наездник Ветра - Григорий Александрович Шепелев

Боярыня побледнела.

– Роксанка, а ты вчера затылком не стукнулась? Как такое возможно?

– Для отравителей всё возможно. Они, я слышала, могут пропитать ядом даже орехи сквозь скорлупу.

– Так значит, и ты отравилась яблоком?

– Да. Но только они не учли того, что вся моя кровь пропитана ненавистью. А это – худший из ядов. Любой другой для меня не будет смертельным. А вот Топтыга был чист и кроток душой. Поэтому он и умер.

Боярыня призадумалась. Ей хотелось выпить вина, и она гадала, стоит ли это делать. Что, если вдруг захочется и Роксане? Можно ли ей сейчас?

Тут как раз пришёл дед Репей. Впустила его Прокуда, сперва спросив разрешения. Старый хрен притащил Роксане вчерашний бублик и имел наглость сказать, что ничего больше у него нет, а чем-нибудь угостить госпожу Роксану он непременно обязан, как её лучший друг. И пришлось Роксане съесть этот бублик, а Светозаре – налить хитрецу вина. При этом она и сама сделала глоточек. Когда дед Репей убрался, Прокуда вспомнила:

– Там ещё пришла Инга, служаночка Арфалаха! Она принесла лекарство. Впустить её?

– Высечь розгой, – распорядилась боярыня, – с голой жопой вышвырнуть за ворота и следом спустить собак.

Прокуда кивнула. Но, потянувшись к двери, она опустила руку и нерешительно потрепала свою прелестную чёлочку.

– Что ещё? – прикрикнула Светозара.

– Посадница там пришла! Госпожа Малуша! С ней – пять бояр. Они госпожу Роксану видеть желают, чтобы поздравить её с чудесным выздоровлением. Что, впустить их? Или не надо?

– Распорядись, чтоб конюхи их всех вытолкали взашей, – бросила Роксана, – скажи, что я приказала. Топтыгу на них спусти.

– Но Топтыга умер! – испуганно заморгала Прокуда.

– А разве я сказала, что он живой?

– Угу. Поняла. А что мне сказать прочим новгородцам, желающим тебя видеть? Среди них – плотники с кузнецами, которые стерегли наш терем всю ночь. Сейчас им на смену пришли другие.

– Всех плотников с кузнецами вели немедленно угостить в трапезной палате, – вновь раскомандовалась боярыня, – угостить хорошо, чтоб были довольны! А остальным передай, что Роксане надо помыться, одеться, прихорошиться. Скоро она к ним выйдет.

– Всё передам! – весело вскричала Прокуда и убежала, даже не закрыв дверь. И этим вскоре воспользовались Таисья, Мамелфа и Улиания, взбудоражившие весь Новгород. Они, впрочем, вломились бы и в закрытую. Начали три подруги с того, что пустились в пляс, хохоча от радости – так им было приятно увидеть бледное, но красивое и живое лицо Роксаны. А Светозара, державшая её за руку, не была так довольна. Руки Роксаны были горячими, очень слабыми. Её тело ещё боролось с болезнью. Но ей было очень весело. Три паскудницы заразили её своим ликованием. Наоравшись и наплясавшись, они уселись. Теперь им было необходимо любой ценой выпытать у бедной Роксаны, кем она бредила ночью.

– Ночью? – переспросила Роксана под вопли Инги, которые доносились со стороны конюшни, – вот уж не помню! Если человек бредит – то это, значит, уже другой человек! Совсем не такой, какой наяву. И эти два человека друг с другом никак не связаны. Отвяжитесь от меня, дуры!

– Враньё, – махнула рукой Таисья, – сказки! Ври больше!

– Брехунья! Тьфу! – скорчилась Мамелфа. А Улиания от великой обиды хотела встать и уйти, да сразу и передумала. Инга стихла. Но вскоре визг её зазвучал опять и стал удаляться, сопровождаемый лаем своры собак.

– Да Рагдаем бредит она, Рагдаем! – сердито вскрикнула Светозара, – что вы пристали к ней? Кем ей ещё бредить, кроме него?

– Нет, пусть признаётся! – орали три ненормальные, – мы хотим, чтоб она призналась! Что она тут наводит тень на плетень?

Около полудня Роксана, накрыв себя одеялом, всё-таки приняла кузнецов и плотников, охранявших её всю ночь. Они целый час говорили с нею о том, что Новгороду посадники не нужны, и будет отлично, если она возьмёт в свои руки денежные дела Новгорода с Киевом. Светозаре эта идея понравилась очень сильно. Перебивая друг дружку, они с Роксаной развеселили и обнадёжили мастеров. Под конец беседы последних вытеснило большое количество проституток. Они вели себя ещё более разнузданно, чем боярыни. Ни Прокуда, ни конюхи не смогли их остановить. Ветреные девушки принесли Роксане вина. Роксана и Светозара начали их ругать да бить чем попало. Внезапные посетительницы, как водится, не остались в долгу. После их ухода четыре сплетницы поняли, что Роксана не проживёт этот день. Её облик, к счастью, больше не изменялся, а вот дыхание почему-то сделалось затруднённым. Ей не хватало воздуха. Еле-еле произнося слова, она стала жаловаться на боль в животе и слабость. Но самое непонятное начало твориться с глазами. Зрачки вдруг сузились. И они меняли свой цвет – то делались совсем чёрными, то светлели. Поняв, что дело идёт к концу, сплетницы пустили к ней новгородцев – но не толпой, а малыми группами. Они сами остались в комнате, за столом. И они смотрели, как работяги и музыканты, пьяницы и купцы, примерные жёны и шаловливые девки о чём-то спрашивали Роксану, которую лихорадило и знобило под одеялом, передавали друг другу её слабеющий шёпот и целовали её беспомощные, прекрасные руки, а после этого уходили очень стремительно, чтобы дать возможность войти другим. Четырёх подруг раздражала эта сопливая торопливость. Зачем было отворачиваться и прятать глаза, зачем было выбегать? Что в эти минуты могло быть ей непонятно? Она, конечно же, лучше всех понимала всё.

– Что с нею творится? – шёпотом спросила Таисья у Светозары, – она ведь шла на поправку!

– В ней недостаточно ненависти, чтоб выжить, – ответила Светозара, – она переоценила себя.

Ульмир и Демьян пришли со своими жёнами и детишками. Приглядевшись и всех узнав, Роксана напомнила двум друзьям, что дала им слово остаться в Новгороде навеки. Кузнец и плотник не отвернулись от неё сразу – может быть, потому, что даже и не заметили своих слёз. Они не могли пробыть около Роксаны дольше минуты – она уже теряла сознание, а желающих с ней проститься было ещё полно. Последним вошёл – уже поздним вечером, при свечах, совсем ещё молодой, но страшный в своей усталости человек с недельной щетиной на подбородке. Его хазарская шапка, судя по её виду, не раз служила ему подушкой в лесу и в поле. Кривой сарацинский меч, который висел у него на поясе, был достоин руки султана. На шпорах, прикрепленных к сапогам вошедшего, была кровь. Подбежав к кровати, молодой воин бросился на колени, припал лицом к груди умирающей и заплакал, сжав пальцами её плечи. И вдруг она – вся смертельно бледная, с угасающими глазами, уже, казалось бы, не способная говорить, задала