Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Великолепный человеческий экземпляр... Пограничник бы из него получился! Сто вёрст за тридцать пять часов, — сказал Пантелеймон Кондратьевич, — поразительно для нас, жителей равнин, но вполне естественно для горца. Примеров я бы мог привести немало. Такой, как Пулат, в дороге идёт быстрой, короткой и неутомимой походкой. Дыхание у него превосходное, выносливость потрясающая. Даже изнемогая от усталости, всё равно он заставляет себя идти — и идёт. Холод, жара Пулата не беспокоят, насморком он не страдает, доктор. В случае чего спит и на морозе, не чета джеклондоновским героям, которые что-то уж очень быстро замерзали. И не коченеет, хоть одежда скудная. И без пищи обходится подолгу. Таких, как Пулата, я знаю ещё. Возьмите, например, Шамурата, проводника из Кала-и-Хумба. Он прошёл со срочным пакетом до Гарма сто вёрст тоже за полтора суток, да ещё по сумасшедшим оврингам, снегам и льдам хребта Петра Первого. Ходоки они отличные. Но вот меня интересует одно дело...
И он обратился к Пулату:
— А как ты, Пулат, прошел мимо воров и бандитов?
— А что мне? Кому какое дело до человека, у которого кроме рубахи, поясного платка да латаных штанов ничего нет?
Пулата отвели в столовую, накормили обедом, а Пантелеймон Кондратьевич пригласил доктора:
— Зайдем в штаб. Посидим за столом... Пораскинем мозгами.
Только при самом пылком воображении тростниковый шалаш, наподобие хижины африканских негров, мог сойти за штабное помещение. Роль стола выполнял патронный ящик. Сидеть же приходилось на связках камыша или прямо на полу. Развешенные на стенах винтовки, клинки придавали шалашу обжитый и в то же время воинственный вид.
— Чёрт, — сказал очень спокойно Пантелеймон Кондратьевич, что совершенно не соответствовало резкому шлепку, которым он сразил комара, впившегося ему в висок, — вот гады, даже днём жалят.
Комары и мошкара делали очень скучной жизнь маленького поста, расположившегося на берегу реки. Даже относительно высокое место на краю обрыва не спасало от болотистых испарений и гнуса. Над тугаями в сумерках поднимались тучи колющих и жалящих «крылатых басмачей», как их называл Пантелеймон Кондратьевич, они лезли в нос, забивались под комариные пологи, кусали сквозь рубахи. Шумела далёкая река, дыша холодом. Ухала болотная сова. Гоготала в камышах выпь, резко кричали фазаны, взвизгивал спутник тигра черноухий какракулак, жалобно, по-детски плакали шакалы, вызывая щемящую тоску у красноармейцев, много лет не видевших родного дома. Бойцы охраняли выдвинутую далеко на восток переправу через Пяндж, валялись в тёмных шалашах в приступах малярии, охотились на кабанов. Приехавший утром Пётр Иванович уже успел осмотреть больных и с грустью констатировал своё бессилие: хины у него всё ещё не было.
— Я еду, — начал Пётр Иванович, — нельзя оставить больного без помощи.
Ему бесконечно было жаль Файзи, которого он стал очень уважать со времени похода через Гиссарский хребет. Он открыл рот, чтобы выразить свои чувства, но только произнес: «Гкхм!» — и, отвернувшись, стал смотреть через открытый выход на залитые солнцем жёлто-красные шалаши, на зелёный ковёр колючки-янтака, на синие бастионы предгорий.
— Помочь надо обязательно, — спокойно сказал Пантелеймон Кондратьевич. Крепко ему досталось, у Энвера. Нужно поражаться, что он смог выр-ваться оттуда.
Доктор нетерпеливо крутил пуговичку на кармашке.
— Да, боюсь, на нём живого места не осталось... — Пантелеймон Кондратьевич невольно вздрогнул. — Доктор ему нужен, ой как нужен. Но… ведь ехать далеко, повсюду банды.
— А Пулат?
— Ну, то Пулат, а вы-то русский человек.
— Я врач, и это понимают даже басмачи. Добрался же я сюда.
— Они вас и оставят у себя, если в суматохе не пристукнут.
Перспектива снова попасть в плен к Ибрагимбеку ничуть не прельщала Петра Ивановича, но что значат все опасности, когда речь идет о Файзи. Не последнее место занимала в мыслях доктора и надежда найти Жаннат. Он уже просил у Пантелеймона Кондратьевича бойцов, чтобы поехать на розыски молодой женщины, но получил отказ. «Ну что ж, здесь ничего не высидишь, поеду через её кишлак. Вероятно она там».
— Я еду, — сказал он решительно.
— Ну, ну, — успокоительно проговорил Пантелеймон Кондратьевич, — пока что командую я.
— А я вам не подчиняюсь. И, наконец, спасение человеческой жизни, а тем более такой, как жизнь Файзи, стоит там всяких: «Распоряжаюсь я! Командовать парадом буду я!»
И хоть Пантелеймону Кондратьевичу совсем не хотелось смеяться, он улыбнулся.
— Спорить не буду, но всё надо сделать с умом, подумав. Вся беда в том, что сопровождающих дать не могу — ни одного бойца. Не сегодня-завтра начинается «шахсей-вахсей» у Бальджуана. Энвербею придется туго, и как бы он не рванул в нашу сторону... А ехать вам следует.
- Мне никого не надо... Пулат меня проводит.
Долго они изучали карту, долго советовались. Призывали дважды Пулата, но тот только твердил: «Скорее ехать надо».
— О, — вдруг вспомнил Пантелеймон Кондратьевич, — а Иргаш, сын Файзи?
— Сын-то он сын, — с сомнением протянул Пётр Иванович, — но говорят о нём разное.
— Нет, разберемся спокойно. Иргаш — сын Файзи. С отцом у него не всё ладно, но узнав о болезни отца, он постарается загладить свою вину.
— Посмотрим, — неопределённо сказал доктор.
— Иргаш — местный человек, знает каждый камешек, каждый кустик в долине. Храбр, воинственен. Он проведёт вас через степь и тугаи.
— Возможно.
— Наконец последнее: вы знаете, по всем данным Иргаш недавно прикончил в Махаутепе некоего Чандра Босса, очень опасного, по нашим данным, британского разведчика. Правда, здесь роль сыграли низменные побуждения. Раньше он мне казался подозрительным, но после убийства сам явился к нам. В глазах Энвера он теперь преступник, предатель. За кордон Иргаш побоится сунуться, ему там один конец — болтаться на перекладине.
— Ну, до свидания, — сердито сказал доктор и пошёл к выходу.
— Как вы решили? — окликнул его Пантелеймон Кондратьевич.
— Решил, решил! Давайте Иргаша, всё равно выхода нет.
Пётр Иванович легко вскочил в седло.
Через несколько минут они с Пулатом исчезли за краем обрыва. Пантелеймон Кондратьевич проводил их глазами и приказал вестовому:
— Иргаша ко мне.
Немного спустя из-за шалашей выскочил на полном карьере всадник в белой папахе. Это был Иргаш. Он доскакал до обрыва и поспешно стал спускаться в пойму реки.
Доктор спешил. Он понимал, что положение Файзи очень тяжёлое, и не хотел терять ни минуты.