Квинт Лициний - Your Name

— Понимаю, Татьяна Анатольевна, — кивнул я.

— Хорошо, беги.

Я прыснул в кулак:

— А можно, пойду?

— Хорошо, — заулыбалась Тыблако, — иди.

И я пошел, осторожно, вдоль стены, чтоб меня не снесли ломящиеся наперегонки в столовую, как стадо обезумевших гамадрилов, ученики. Вперёди инглиш, а у меня так и не появилось ни одной убедительной идеи, как мимикрировать под уровень знания восьмого класса.

Хоть и говорят, что напоследок не надышишься, но я решил использовать спокойную обстановку в пустом классе для последнего прогона текстов. Первые пятнадцать минут именно этим и занимался, пока за моей спиной не заняла своё место Тома.

Я замер, уткнувшись ничего невидящим взглядом в страницу, потом собрался с духом и обернулся. Тома повторяет темы, наклонив голову, и солнце бликует яркой медью в её чуть завивающихся каштановых волосах. Почувствовав взгляд, она оторвалась от тетрадки и вопросительно посмотрела на меня.

Да, они всё такие же двухцветные. В прошлый раз мы оказались глаза в глаза слишком поздно, за неделю до выпускного бала, и все последующие годы сожаление о несбывшемся порой накрывало меня как волна, с головой, отправляя в чёрную депрессию. Я улыбнулся:

— У тебя глаза разного оттенка, один ярко зелёный, второй — зеленовато-серый. Знаешь?

— Только сейчас заметил?

— Угу, дурак был.

— Самокритика — это хорошо, у нас это приветствуется.

— Правду говорить легко и приятно, — с достоинством отвечаю я.

Тома чуть прищуривается и впервые смотрит на меня с интересом:

— Читал?

— Многократно.

— «Посев»? — лукавая улыбка с ямочками.

Ну да, ямочки на щечках — это мое слабое место, знаю и ничего поделать с собой не могу. Да и не хочу.

— Приличная советская девушка не должна знать таких ругательств.

Тома закусывает губу, пытаясь сдержаться, но не выходит, и она смеется во весь голос, откинув голову назад.

— Да, надо запомнить, дома повеселю, — лёгким движением она отбросила свалившуюся на левый глаз челку.

Я с какой-то щемящей грустью рассматриваю милую линию её шеи и подбородка, слегка розовое на просвет левое ушко. Помнится, у неё хрящики там мягкие как тряпочки, и при сильном ветре ушки забавно трепещут в потоках воздуха.

— Ты чего? — встревожено спрашивает она.

— А? — отрываюсь от созерцания, — а, любуюсь красивой девушкой.

— Дурак, — отрезает Тома, заливаясь краской до самого белоснежного воротничка, и отгораживается от меня листами с темами.

— Наверное, да, дурак, — помедлив, признаю я и медленно отворачиваюсь. Точно — дурак. Привык к общению с нагламуреными стервами за сорок…

Эльвира шла строго по алфавиту, и до звонка осталось заслушать только меня и Чистякову. Кошмар моих школьных лет сидел через парту от меня, нахохлившись, как небольшая злобная птичка, готовая задолбить своим острым красным клювиком любого оступившегося на тропе знаний. Сегодня она была очевидно нездорова, и болезненный цвет носика объяснялся тем, что его ежеминутно терзали скомканным и безнадежно мокрым носовым платком. Воспаленные глаза, казалось, вот-вот затянутся белесыми перепонками, и она упадет со стула на пол, воздев к потолку окоченевшие лапки. Однако это всё никак не происходило, время шло, очередь опрашиваемых сокращалась, а англичанка, собрав силы в кулак, продолжала методично потрошить нашу группу. Вот закончила запинавшаяся на последней трети текста Ирка Родина.

Эльвира качнула головой, позволяя сесть, поморщилась и после короткой паузы резюмировала:

— Four. Not confident and sequence of tenses as usual.

Короткий взмах пера, и вот моя очередь идти на Голгофу.

— Moscow is the capital of our country, the Union of Soviet Socialist Republics… — бодро начал я тарабанить выпавшую тему.

Англичанка ушла в себя, лишь изредка подёргивая бровями на каких-то значимых для неё ухабах.

Две страницы печатного текста уложились в пять минут, и, финишировав, я опасливо замолчал. Эльвира сфокусировала на мне взгляд и, задумчиво пожевав нижнюю губу, выдала:

— Sit down.

Авторучка нависла над журналом и, не ужалив страницу, легла на стол. Учительница с чувством высморкалась, чертыхнувшись в полголоса, и уставилась в окно. Класс тревожно молчал, наблюдая за сбоем в программе. Наконец, что-то для себя решив, она оторвалась от панорамы города за окном, и перешла на русский:

— Соколов, задержись на перемене. Чистякова, go on.

Последним из класса, бросая на меня сочувственные взоры, вымелся Паштет. Дверь хлопнула, отсекая меня от воздуха свободы. Эльвира ещё раз высморкалась, с некоторой неуверенностью покрутила в руках авторучку, как будто не знала, как приступить к разговору, потом решилась:

— За тему — пять, — и, после ещё одной короткой паузы перешла в решительное наступление, — однако меня смущает один момент. У тебя изменилось произношение. За три дня! Мы в нашей школе ставим кембриджский вариант, а у тебя вдруг стало проскальзывать много американизмов. Я учу английскому уже двадцать пять лет и никогда о таком даже не слышала. Чем ты это можешь объяснить?

Она испытующе уперлась в меня гипнотическим взглядом. Ну да, чуда не произошло, пора извлекать из кармана заготовленную нелепицу.

Я замялся, изображая неловкость, разорвал взгляды и уставился в окно. Из нашего расположенного на чердаке класса открывается шикарный вид на город, как не полюбоваться.

— Ну, Андрей, я жду.

— Эльвира Хабибульевна… — уныло проныл я.

— Это я знаю, меня так уже полвека зовут. Дальше.

Хм… Может быть немного лести поможет? Я изобразил удивление:

— Да не может быть! Я думал — значительно меньше… — и невинно захлопал глазками.

Эльвира болезненно поморщилась:

— Соколов, я не в том сейчас состоянии, чтоб твое пустословие слушать.

— Извините, — покаялся я.

— Дальше, дальше.

Я проковырял пальцем парту, шмыгнул носом и поднял на неё полные мольбы глаза:

— Эльвира Хабибульевна… Тут такое дело… Мне бы очень не хотелось, что б об одной моей проблеме узнали в школе и родители. Я могу рассчитывать, что сказанное мною никуда не уйдет?

— Это будет зависеть от сказанного, — ожидаемо ответила англичанка, впившись в меня взглядом, — говори, Андрей, говори, переменка короткая.

Я ещё раз ковырнул парту, глубоко вздохнул, понурился и начал излагать:

— Видите, — ткнул пальцем в шишак, — сильно ударился головой. У меня появилась ретрогадная амнезия.

— Ретроградная, наверное?

— Да, точно, ретроградная. К примеру, забыл, где и с кем сижу в классах, имена-отчества частично, клички… Но память постепенно восстанавливается. Периодически всплывает то, что забыл. Что-то аккуратно вопросами выясняю. Пока никто ничего не заметил. Мама об этом не знает, папа в командировке. В школе только один человек ещё знает. Вот…, - я оторвал взгляд от парты и вперился в зрачки Эльвиры, — судя по всему, английский тоже пострадал. И на это наложилось, что мне вдруг стало интересно слушать радиостанции на английском языке, всякие — новости, про культуру, науку, спорт… Я три дня, пока на справке был, «Ригонду» слушал — голос Америки на английском в основном. Видимо, особенности произношение легли на временно освободившиеся места в памяти. Больше ничем это объяснить не могу…

— Хм…, - англичанка задумалась, вертя в руках авторучку, — интересная версия. И что ты там узнал, например?

— Эээ… После убийства Джумблата ливанские друзы вырезали жителей христианской деревни, около которой он попал в засаду. Убито около ста человек, в основном женщины и дети… Вчера в Конго президента убили… Сложно имя такое, не запомнил… У нас ещё об этом не объявляли. Председатель конголезской партии труда. Какого-то Натана Щиранского всё упоминали в связи с заседанием конгресса по советским евреям…

— Достаточно, достаточно, — торопливо остановила меня Эльвира. — Понятно. Хм.

Она ненадолго задумалась, болезненно щуря глаза.

— Ладно, — решительно подвела черту, — будем выбивать. Даже интересно, — и она окинула меня хищным взором, словно решая, с какого места прямо сейчас начнется то самое «выбивание».

Я невольно поежился. Впрочем… Пусть выбивает, от меня не убудет. Кембриджское? Ха, нашли, чем испугать. Я робко улыбнулся:

— Эльвира Хабибульевна, я пойду? Звонок скоро…

Эльвира поиграла бровями, шмыгнула ещё раз, полистала свой журнал и напоследок зловредно сказала:

— А за четверть — четыре. Пахать надо, Соколов, па-хать! Английский надо задницей брать. В слове засомневался — открываешь Мюллера и ищешь. И тут же заучиваешь всю словарную статью. А! Что тут говорить, — она с досадой махнула рукой, — иди…

— Ну? Как?!

— На заднем дворе их много.

— Сейчас стукну! Вот дай только сапоги сниму.