Вершины не спят (Книга 1) - Алим Кешоков

В дни сборов младшего брата в Бахчисарай Нашхо приехал попрощаться с Казгиреем.

В последний час расставания, когда Амина, безудержно рыдая, не смела прижать сына к сердцу с такой нежностью, с какой хотелось бы ей это сделать, Кургоко, смахивая слезу, достал из сундука старинный кавказский поясок драгоценной чеканки и, важно держа его в обеих руках, сказал:

— Казгирей, твой дед Цац был подпоясан этим поясом, когда вместе с другими знатными людьми Кабарды вел переговоры о судьбе нашего народа с имамом Шамилем и потом с русским князем Барятинским… Сынок, береги свою честь, честь нашего рода, сыновью совесть. Возьми!

Прослезился и юноша.

— Клянусь, отец, — сказал он, принимая драгоценный символ, — клянусь, ты не опустишь глаза, если при тебе произнесут мое имя.

Вот как ответил юноша, и все это слышали.

Провожать собрался весь аул. Начались споры. Одни считали, что в Крыму зимы не бывает — вечная жара. Другие, напротив, утверждали, что от крымских морозов деревья трескаются до сердцевины. Но это не очень пугало славного сохсту. При нем были добротная овчинная шуба и теплые рукавицы. Впервые в жизни Казгирей надел нательное белье. Даже Нашхо, живущий в городе, не носил бязевых рубашек и подштанников. Казгирей и не подозревал до сих пор о такой одежде. На ногах у него красовались сафьяновые чигири, на голове новая каракулевая шапка.

— Аллах отметил тебя разумом, — наставлял отец сына. — Большая дорога предстоит тебе. Пускай же голова твоя, украшенная кабардинской шапкой, не уподобляется дырявому бурдюку, из которого просыпается на дорогу пшено. Ты на виду у аллаха. Помни это. Тебе дан разум для того, чтобы стать наставником мусульман. Не за баранами посылают тебя в далекую горную страну, не за кукурузой, а за редким добром — за знанием, за ученостью. Наполни знанием голову, сердце и душу, но не забывай и того, что первое добро — накормить голодного. Для этого ты и должен иметь кусок. Пустой стол — только доска…

Казгирей старался запомнить каждое слово отца. Он верил: слова его подобны зернам, которые рассыпает путник, продвигаясь по неизведанной тропе, для того чтобы потом по этой примете найти обратный путь… Он обещал отцу не жалеть своих сил для достижения цели, как отец не жалеет сил для него.

И как ни грустно расставание с отцом, матерью, братом, с любимыми местами, воспоминаниями детства, с товарищами, сознание превосходства над ними, вера в свое призвание — стать наставником мусульман — брали верх над горечью предстоящей разлуки. Казгирей повторял:

— Всегда будет аллах в моем сердце, отец! Я забуду, что такое нерадивость и лень. Все книги станут моим достоянием, и не поддамся я вредным соблазнам.

На станцию провожала Казгирея целая кавалькада.

Пассажиры, выглядывая из зеленых вагончиков, с любопытством наблюдали, как долго и слезно прощались на платформе усатые вооруженные горцы с хрупким юношей в новой шапке. Голова юноши, почти мальчика, едва возвышалась над горою узлов и мешков, составлявших его поклажу. Долго стояли обнявшись Казгирей и Нашхо, долго обнимал сына отец, и только мать сдерживала на людях свое горе.

Пока Казгирей учился в Бахчисарае, в его семье возникло немало забот и огорчений. С каждым годом все труднее было управляться с хозяйством стареющему Кургоко. Не сыновья помогали отцу на старости лет, а Кургоко продолжал помогать детям выйти в люди. Не сыновья защищали и голубили мать в своем доме, а мать молилась за сыновей, чтобы не обидели их на чужбине.

Большим праздником было каждое письмо сына.

Нашхо иногда и сам приезжал погостить к родителям, и это становилось событием для всего аула. Под каким-либо предлогом старались зазвать его то в один дом, то в другой, где была на выданье девушка. Нашхо, однако, не любил ходить по гостям. Рослый парень часто болел, покашливал, на людях держался скромно, редко удавалось вовлечь его в танцы.

Старики поговаривали, что аллах за то и наказывает Нашхо болезнью и нерасположением девиц, что он во зло употребил доверие аллаха и при хороших способностях взял в руки русские книги. Мало ему было урока Инала, сына Маремканова.

— Вот Казгирей, — добавляли старики, — тот и умом и совестью превзошел старшего брата…

Но один важный случай поверг в изумление весь аул.

С тех пор как шестнадцатилетний Инал, сын Маремканова, ушел из родного дома на заработки, подальше от греха, Урара, его мать, удвоила заботы о младших детях.

Много тревог изведала Урара после того, как Инал ушел из дому. От надежного человека она узнала, что Инал на железной дороге чинит паровозы. Урара была рада услышать о сыне добрые вести, хотя никак не могла взять в толк, каким образом можно чинить не телегу, а паровоз.

Каково же было счастье матери, когда в один прекрасный день Инал, превратившийся из мальчика в крепкого, дюжего парня с басистым голосом, появился на пороге родного дома.

— Инал вернулся, — кричали ребятишки, — вернулся Инал!

Вернулся, да еще как! Принес матери большой платок, братьям ситцу на рубашки, целую сахарную голову.

Великая радость немножко омрачалась тем, что Урара опять думала о жандармах: как бы не прискакали они снова, не схватили теперь сына.

Поэтому она избегала говорить о приезде Инала. А очень хотелось бы ей похвастаться, что Иналу каждую неделю выплачивают деньги. Шутка ли! Младшие братья уже больше года батрачат, а им еще ничего не дали, ничего они еще не принесли в дом — только уносят из дома.

Как раз в эти дни заехал домой по пути в Одессу из Владикавказа Нашхо, ставший в глазах Урары представителем властей, коль скоро он служил писарем у «судебного человека». Как знать, что способен сделать он для своей безопасности во вред Иналу, в чьих жилах течет кровь убитого Касбота…

Да и нужно было случиться так, чтобы первая же вечеринка, на которую Инал был приглашен, привела его к встрече с кровником.

Вечеринка была не совсем обычная. Ее устроила молодежь с целью собрать денег на покупку гармони для девушки, прославившейся умением играть на этом инструменте.

Длинный стол занимал всю комнату. Девушки в ожидании танцев стояли у стены. Круговая чаша с махсымой ходила по рукам. Стол не был богатым, но все казалось вкусным, всего было достаточно.

Вошел новый гость.

— Приятного угощения, старые друзья! — раздался его басок.

При тусклом свете керосиновой лампы все узнали Инала.

— А, Инал! Просим! Просим! Вон какой стал, — послышались восклицания. — Садись и пей штрафной.

Рассказы, шутки да прибаутки не прекращались ни на минуту. Иные перешептывались между собою и хихикали.

До слуха Инала доносились слова:

— Нажрался свинины… это не сила его распирает, а свиное сало.

Но он делал вид, будто ничего не слышит.

Закусив, молодые люди шумно вставали. Каждый клал деньги в узорчатую деревянную чашу, долго пожимал руку девушке и желал ей приобрести заветную гармошку. Удальцы при деньгах, щеголяя купленным в городе кошельком, выкладывали серебряные рубли. Другие спешили вынуть из маленького кошелечка с защелкой приготовленную на этот случай бумажку. Были и такие, которые извлекали из кармана платок, завязанный тугим узлом, и высыпали несколько медных монет.

Инал не отстал от наиболее щедрых — в его пальцах зашелестела новенькая трешница. Но и тут недоброжелатели подпустили шпильку:

— Это у него еще с тех пор, когда он печатал деньги с русским мастером.

Под общий смех кто-то добавил:

— Днем русский мастер читал Коран, а ночью печатал с Иналом деньги.

Инал пропустил мимо ушей и это.

На дворе заиграла гармошка, подвыпившие парни высыпали на порог, раздались хлопки в ладоши. Соскучившийся по хорошему кабардинскому уджу Инал поспешил к танцующим. И в тот самый момент, когда он хотел войти в круг и пригласить девушку, парень с газырями из слоновой кости, который все время задирал Инала, крикнул:

— Умолкни, гармонь! Остановись, светило!

Это были зловещие слова. Все вокруг затихло. Девушки в испуге прижались одна к другой. Замерли парни. Инал понял, в чем дело…

Обидчик показался на пути обиженного. Остановилось солнце, остановилась луна. Покуда не прольется кровь, светило не двинется. Оглянувшись, Инал увидел вошедшего в круг одетого по-городскому, рослого, но болезненно бледного парня. Это был Нашхо.

Нашхо и сам не предвидел встречи с Иналом, смутился, побледнел еще больше.

Инал не раз обдумывал, как поступить при встрече с сыновьями Кургоко. Нет, он не забыл страшную сцену убийства отца, но помнил, что говорил ему Степан Ильич: «Кровная месть — заразная болезнь отсталых народов. Ее надо лечить, а не распространять между людьми. Помни, Инал, эти слова лучших людей твоего народа». Помнил Инал и молитвы матери, ее кроткое убеждение, что мстить не надо, что Кургоко всеми силами души старается искупить свою вину… Прошли годы, он — взрослый человек с кинжалом, а перед ним — сын убийцы отца…