Гроза над Русью - Станислав Пономарев

— А как же с гостями быть? — спросил Вуефаст. — Обидим их крепко.

— Гостям передай мое княжье слово: за обиду окажу им милость. За отрока Тютю, в бою павшего, вели заплатить родичам его двенадцать гривен серебром, как велит обычай... Да упокоится душа его в садах Перуновых!.. Прикажи тотчас позвать Ольгерда! — повторил Святослав. — Да позови всех воевод и боляр ближних да чадь нарочитую[59] для беседы ратной. Сам тоже приходи.

Вуефаст вышел. За дверью вскоре раздался звон оружия и броней. В гридницу один за другим входили соратники молодого князя.

Последним вошел высокий ростом витязь в коричневом корзнс поверх стальной кольчуги. Погодок Святослава, румяный молодец с голубыми глазами казался смущенным. Прежде чем сказать смелое слово, краснел. Но все знали его неукротимый нрав в битвах. Стрелы, копья и мечи вражеские счастливо избегали витязя — из всех сражений выходил он пока без единой царапины. На широком боевом поясе богатыря по хазарскому образцу висели четыре подвески — знаки побед, одержанных в поединках. Несмотря на мягкий норов и даже застенчивость воина, бояре и воеводы относились к нему с заметным почтением. Звали по-дружески: «Наш храбр Добрыня». Был он родным братом второй жены Святослава Малуши, и приходился дядей княжичу Владимиру Святославичу.

Великий князь жестом пригласил всех садиться. Мужи бранные, звеня доспехами, рассаживались за широким дубовым столом, занимая места по славе, почету и нарочитости. Военачальников было более сотни.

Святослав поднял руку, требуя тишины.

— Братие! — голос его гулко и мощно отозвался в гриднице. — Не для веселого пира позвал я вас. Степная гроза обрушилась на святую Русь! Хакан козарский Урак и бек-ханы печенежские Илдей да Куря черными воронами летят на бранный пир — испить крови-руды русской, изведать полона нашего! Позвал я вас, братие, чтобы промыслить о битвах грядущих! Мудрость ваша надобна мне для совета доброго. Промыслим все вместе как победить нам ворога лютого!..

Глава четвертая

Высока ханская милость

Урон среди хазарских воинов, штурмовавших Переяслав, был велик. Свыше семисот убитых осталось под стенами, во рву и вокруг него. Раненых было не меньше. Правда, воинов-мусульман и ал-арсиев погибло не более трех десятков. Полегли в основном степняки-язычники кара-будуны — полурабы хазарских ханов и эльтеберов, вечно голодные и злые. Они надеялись, захватив город, хоть раз сытно поесть, а если удастся, то и утаить малую толику награбленного от своих всевидящих властителей.

Все, кто пытался захватить русский стяг и воеводу Слуда, добывая себе этим славу и великую награду, с ужасом вспоминали двух богатырей, которые словно камыш озерный, косили одетых в кольчуги ал-арсиев, крушили щиты их и шлемы.

— Вай-вай, Аллах! — горестно качал головой один из «златоцветных» воинов, расправляя на плечах изодранный шелковый архалук. Шлем и кольчуга его были иссечены, кисть левой руки кровоточила. — Мой брат Джанги Ан-Насир мог удержать одной рукой могучего степного коня, ухватив его за заднюю ногу! Он мог повалить тура ударом кулака. Он мог задушить барса голыми руками! Одиннадцать чужестранных богатуров нашли смерть в поединках с ним! Носила его оказалась силой младенца, когда Джанги схватился с урусом, похожим на огненного джинна[60]. Урус-кяфир разрубил его пополам! О горе мне! Уай-вай, Аллах!..

Кругом угрюмо молчали. Кое-кто с усмешкой поглядывал на Абалгузи-пехлевана. Табунщики не верили, что заезжий богатур сможет выйти победителем из поединка с огнеподобным урусом или прославленным Будули. Многие кочевники знали в лицо городника Будил у, или Будули, как они его называли. Не раз он побеждал в поединках с сильнейшими хазарскими богатурами. И сегодня многие видели его с секирой в руках. А те, кто встретился с Будули лицом к лицу, теперь уже только в райских кущах смогут рассказать о схватке с ним — смерть унесла их на своих черных крыльях.

Степняки еще и еще раз разглядывали огромные стрелы с орлиными перьями, что прилетели к ним из Переяслава перед штурмом. Им не верилось, что такую тяжесть мог так далеко метнуть человек. Они сокрушенно цокали языками, вспоминая тех, кого сразили смертоносные снаряды великана.

— Зачем слуги кагана-беки Урака привели нас сюда на гибель? — глухо ворчали воины, косясь на богато одетых и хорошо вооруженных всадников. — Мы сотнями ложились под стенами! Кто теперь похоронит наших братьев? Тени непогребенных будут летать над нами по ночам, сосать кровь из глаз и проклинать за позер поражения!

— А разве мы виноваты в этом? Наши беки трусливы и бездарны, а уруский коназ Селюд хитер и умен. Плохо начался этот поход...

— Не кончился бы он еще хуже...

Сновавшие всюду наушники докладывали Хаврат-эльтсберу о крамольных речах. Тот в бессильной злобе сжимал кулаки, понимая, что сейчас казнить хотя бы одного ропщущего бедняка — значит, вызвать всеобщее недовольство. Конечно, ал-арсии мигом погасят любую смуту, но не устраивать же побоище на виду урусов. Хаврат эльтебер даже зажмурился, чтобы представить себе, как бы это выглядело. Видение было настолько ярким, что он ужаснулся и долго не мог прийти в себя.

— Накормить досыта моих славных богатуров, храбрейших из храбрых! — поспешно распорядился он. — Да воздадут они хвалу доброте кагана-беки У рака Непобедимого!

«Сытые желудки остужают горячие головы» — усмехнулся про себя эльтебер.

— Кто поразил урусского коназа Селюда? спросил Хаврат приближенных.

— Араз-табунщик, — ответил кто-то из них.

— Привести!..

Вокруг уже пылали костры. Запах жареной конины дразнил голодных воинов. Ноздри их раздувались. Не дождавшись, пока мясо прожарится как следует, кочевники хватали его прямо из углей и, ловко работая возле самых губ острыми тонкими ножами, жадно жевали его, урча от удовольствия. Жесткая полусырая конина казалась им пищей богов.

Когда Араза-табунщика привели к дубу, сюда же подъехали бин-беки Асмид и Харук. Ханы отчаянно спорили, обзкияя друг друга в трусости и тупоголовости. Но, оказавшись около Хаврат-эльтебера, военачальники притихли.

— Ты, табунщик, ранил урусского коназа Селюда? — строго спросил Хаврат-эльтебер Араза.

Бедняк пал ниц, не ведая, что ему будет за правду. У ханов нрав переменчив как осенний ветер — не поймешь, с какой стороны дунет.

— Я, о Великий! — ответил пастух с дрожью в голосе. — Прости, если что не так, — добавил он иг всякий случай.

Хаврат-эльтебер молчал, глядя на распростертого у его ног человека. «Надо проявить милость к герою, — думал он, — чтобы у кочевых костров во все времена прославлялись справедливость и щедрость хана Хаврата!»