Серпантин - Александр Мильштейн

На пятачке суши, со всех сторон окружённом скалой, Линецкий долго лежал ничком на гальке, в то время, как Переверзев ходил взад и вперёд. Он уже начал деловито перекладывать какие-то камни, очевидно, готовясь к ночлегу, устраивая кострище...

- Щепки приплыли, - сказал, приподнимаясь, Линецкий, - и где же наши девушки?

- Где, где... - пробурчал Переверзев.

- Вот именно! - злорадно сказал Линецкий, приподнимаясь ещё больше и оглядывая окружавшие их странные каменные образования. В центре композиции они были совсем уже странными, Линецкий сначала не поверил своим глазам, подумал, что это у него от гипервентиляции...

- Слушай, ты посмотри, что там... Вон там, да... Тебе не кажется, что это на что-то похоже?

- А-а-а... - сказал Переверзев, оглянувшись. - Есть маленько. А может быть, ты просто всегда о ней думаешь?

- Ты имеешь наглость издеваться!

- Нет, ты прав, если с этой стороны смотреть, то на самом деле похоже...

- Я уже думал - мираж...

- Да вроде нет, гранит или что там здесь бывает... Бентонитная глина.

- Ты знаешь, что недавно доказали: Стоунхендж - это каменная пизда... Я читал в "Science"... Это теперь считается общепризнанным... А сколько было гипотез, ты помнишь, астрономическая лаборатория, часы...

- Да, но там же люди всё-таки потрудились... А тут кто?

- Если профиль Волошина мог быть "изваян ветрами и судьбой"... А там, где кончается набережная, где стартовая площадка этих этажерок с пропеллерами, видел там два холма? Они представляют собой почти совершенную женскую грудь... Ну и вот, там грудь, а тут... Тут конец перспективы... Ладно, ты другое скажи... Надо было сюда идти?

Глава 9. Жизнь и ловля кистепёрых рыб

Чуть позже в глубине чёрного каменного свода они отыскали источник... Благодаря тому, что кто-то подписал его белой краской: "ИСТОК". Капало из стены редкими каплями, но всё-таки за два часа наполнялось полбутылки. Пресная вода у них таким образом была. И это радовало, потому что идти назад в тот же день они не могли или не хотели. То есть у одного не было желания, а у другого сил.

Прежде, чем уснуть, Линецкий забрался поглубже в некое подобие грота. В отличие от Южного берега здесь, на Востоке, ночью было прохладно. Но в гроте всё же достаточно тепло, чтобы уснуть без спальника. Линецкий увидел морскую гладь с движущимся кружком света... Кружок стал расширяться... Он почувствовал, как малахитовая бездна с красными жилочками прогибается, образуя воронку, и втягивает его... И вдруг понял, что это - зрачок его жены... Вскрикнул и проснулся... Выполз из ниши, прошёл по галечной площадке. Переверзев спал под открытым небом, подложив под голову кусок пенопласта, который он днём выловил из моря.

Утром он проснулся рано, но благодаря Переверзеву, который не в силах был так просто расстаться с местом, где вода наконец была то, что нужно... Он даже уговорил Линецкого нырнуть ночью в маске и с фонарём...

Линецкий нырнул и увидел, что рыбы ночью выглядят совсем не так, как днём... В луче фонарика они мелькали вокруг, как цветные стёклышки гигантского калейдоскопа... Потом ему приснился зелёный зрачок, а утром, когда он снова нырнул, под водой уже были обычные рыбы... Но при этом их было столько, что они оказали на Линецкого некое трансцендирующее воздействие... Он растворился на мгновение в этой воде... Потом ощутил себя одной из рыбок в пролетающей стайке... И только после этого снова Линецким... Он подумал, что этому способствовала прозрачность... Действительно необыкновенная прозрачность здешней воды... В общем, он вполне мог понять радости Переверзева, но не хотел ещё раз здесь ночевать...

- Чего ты так беспокоишься? - спрашивал Переверзев. - Пресная вода у нас есть. Капает, не перестаёт, а еда в море плавает...

- Капает! Обрадовал! Я не хочу больше спать без спальника в этом каменном влагалище! Я ночью замёрз. И в темноте идти по горам я тоже не хочу.

- Так мы по воде пойдём.

- Тем более! Это уже не входит в программу многоборья...

- Ну да, это программа ДОСААФа.

- А не ОСОАВИАХИМа?

И как в воду глядел - большую часть пути они проделали в темноте, и с какого-то момента Линецкому казалось, что они идут над водой на бреющем полёте... Переверзев шёл впереди, освещая затопленный коридор фонарём... Периодически они ступали на сушу, шагали по каким-то сухим тропам, забираясь всё выше в гору, но потом эти тропы неизбежно выводила их в море, луч фонарика упирался в очередную скалу, и они снова шли по воде, сначала по колено, потом по пояс, а потом уже казалось, что они скользят по морской глади... Он давно перестал чувствовать как избыток воды, так и нехватку воздуха... Он не знал, было ли это так называемое второе дыхание, о котором он слышал, но сам до сих пор никогда не испытывал, или что-то ещё, но факт был налицо, в какой-то момент марш-броска Линецкий перестал чувстовать усталость, при том, что темп продвижения всё время увеличивался...

Уже где-то на подходе к Орджоникидзе за одной из скал фонарик Переверзева выхватил вдруг из темноты огромного мальчика в серых трусах... Или это были закатанные парусиновые брюки... Он не стал заслонять глаза от света фонарика, только закатил глаза... Скосил их куда-то вправо и вверх - к Полярной звезде или к Большой Медведице...

Он был похож на одного из одутловатых персонажей немецкого художника, на выставке которого Линецкий побывал в прошлом году в Москве... Там на всех картинах были странные одинаковые мальчики в семейных трусах, с неоновыми лампами... Только у них практически не было лиц, а у этого было... И всё равно он напоминал тех, с немецких полотен...

Вообще, что-то было эпическое в самой этой картине - как он шёл по морю в час ночи...

Ещё и поэтому обыденный тон, которым он спросил...

- Вы не видели, там волосатые молоко не варят? - спросил он таким обыденным тоном, как будто они были в городе, и он спрашивал, где ближайшая булочная...

- Нет, - сказал Переверзев, - ничего такого мы не видели...

- Может, не заметили? - сказал парень. - Ну, костёр где-то там, а?

- Костёр был, - сказал Переверзев. Хотя Линецкий не видел и никакого костра... Но ничего удивительного не было в том, что он чего-то не видел, он всё время смотрел туда, куда упирался луч фонарика... Луч ушёл в сторону, и парня как не бывало... Человек это был или отблеск человека... Какой-то невидимый костёр...

Очень странный тип, - думал Линецкий, маршируя дальше по пояс в воде...

В лице парня было что-то, что невозможно было назвать... Линецкий подумал, что вот если бы умел рисовать... То непременно попытался переложить на холст... Бредущего по воде мальчика...

Почему, собственно, мальчика? - подумал он. - Мальчик не младше меня, наверно... Лет сорок... И всё равно мальчик... Этакий "бутуз"...

Или потому что "мангупский мальчик"... Так на горе Мангуп называют некоторые виды популярных привидений...

Как бы то ни было, если он добрёл до костра и выпил молоко, он сейчас всё равно призрак...

Если бы я умел это, - ещё какое-то время думал на ходу Линецкий, - я бы написал это маслом...

Но вскоре он перестал думать о живописи... Под ногами у него всё перемешалось: суша, море, сны, холсты...

"Оглянись, незнакомый прохожий... Мне твой взгляд неподкупный знаком..."

Они шли и шли... Без конца.... На бреющем полёте... "На честном слове и на одном крыле..." - пел Переверзев... Или Линецкому это только казалось?

Интересно, что сам приход в посёлок Линецкий потом вообще не мог вспомнить...

Последнее, что он помнил, был толстый сорокалетний мальчик, искавший "чёрное молоко"...

Да хоть бы и белое... Где я ему возьму "молоко" в три часа ночи? - повторял он, не понимая, что с ним происходит...

На следующий день стало ясно, что он заболел. Чем - неизвестно, просто подскочила температура.

"Наверно, это торможение в верхних слоях атмосферы", - думал он...

Задача была - избежать сгорания в нижних её слоях...

Вечером температура явно продолжала подниматься, и Переверзев решил, что Линецкому одному со всем этим не справиться.

Врач из Киева, живший в соседней палатке, уже уехал, и всё, что Переверзеву удалось, - это прислать Линецкому сестру милосердия.

В их отстутствие на холме появились две старые знакомые Переверзева...

Их красочная заграничная палатка была похожа на присевшую на холм чёрно-красную бабочку...

Они принадлежали к числу старожилов - если разделить жизнь на две части, южную и северную... Что примерно и происходит - в памяти... Обе были из Москвы, одна играла на скрипке, другая - на арфе, в двух разных оркестрах.

Обе всё время были на гастролях и друг друга среди года почти не видели. Поэтому отпуск всегда проводили вместе.

Всегда в Коктебеле.

Она положила руку Линецкому на лоб.

- Горячий. Тридцать девять, наверно, или все сорок. Но это быстро пройдёт. Если будешь меня слушать.

- Слушаюсь, повинуюсь...