Тени старой квартиры - Дарья Дезомбре

– Ха! А ей, профурсетке, готовить самой некогда, вон она как хвостом вертит, едва муженек…

Тут они наконец заметили Аллочку и резко замолчали.

Аллочка вспоминает про это, когда видит, как мама вынимает шпильки из прически и встряхивает головой: густые русые волосы и правда были как хвост. Лисичкин? – задумывается Аллочка. Мама очень ухаживала за волосами, полоскала в отваре льняного семени, смачивала, накручивая на бигуди, соком лимона. А остатки сока смешает со сметаной и мажет на лицо… Но тут папа берет Аллочку на руки и несет к соседям.

У соседей Коняевых в комнате царит сервант с зеркалом посередине. Аллочка запрокидывает голову, чтобы посмотреть на чашки в бело-синюю розочку, видные за ребристым стеклом. Еще в серванте стоят китайская ваза, две рыбки на хвостиках и прозрачное сверкающее блюдо – Аллочка знает, его зовут хрусталь. Хрусталь – чтобы не блестел, решает Аллочка – прикрыт вязаной из белых ниток салфеткой. Тетя Вера – тяжелая, в вечной коричневой кофте с идеально накрахмаленной белой блузкой, волосы туго обтягивают большую голову, из-под волос виднеется белый череп – завораживает Аллочку большой бородавкой на щеке. У тети Веры – это Аллочка знала от мамы, когда та упрекала папу, что они «бедно живут», – есть тети-Верино норковое манто. Оно хранится в шкафу в комнате – обычно Аллочка просит его погладить, не без опаски протягивая ладошку сквозь створки платяного шкафа.

– Откуда у нее такая вещь? – удивленно поднимает тонко выщипанные брови мама, когда речь заходит об этом непонятном «манто». – И зачем оно ей – все равно всю зиму ходит в древнем пальто на ватине!

Еще тетя Вера коллекционирует фарфоровые фигурки: девушка с конем, мальчик с собакой, лыжник, девочка с курочками. А на подоконнике у нее в три ряда стоят горшки с цветами: хищное алое, скучный фикус и бархатные фиалки. Аллочка знает, что тетя Вера их «подкармливает» сахарным песком и касторовым маслом. Аллочка рассматривает цветы, пока доктор – уютный небольшой человек с шишковатым лбом – говорит ей: дыши – не дыши, прикладывает щекотно-холодную трубку к животу и щупает за ушками. Папа выжидающе сидит рядом, почтительно молчит. На стол он положил мандарины – гостинец, который привез с железной дороги. Аллочка несколько раз хрипло говорит: «Аааа». Наконец доктор откладывает на блюдечко палочку, которой нажимал Аллочке на язык.

– Боюсь, это скарлатина, – говорит он папе, а папа так бледнеет, что доктору приходится похлопать его по плечу. – Ничего-ничего, все дети через это проходят.

Он пододвигает к себе рецепты, а тетя Вера тем временем одевает Аллочку, потому что папа слушает доктора, не отрывая глаз от его губ, и кивает, как болванчик.

– Какая ты красивая девочка, – говорит тетя Вера, застегивая на ней вязаную кофточку. – Глазки синие, и эти локоны. Вот бы мне такую девочку…

Аллочка с удивлением смотрит на тетю Веру – ей кажется, что та сейчас заплачет. Да зачем ей такая девочка, как Аллочка? Она же старая! Но нет, тетя Вера не плачет, она глядит на доктора, и доктор на секунду перестает объяснять про лечение и тоже смотрит на тетю Веру, и лицо у него, как у дворового кота Васьки, когда того ловят на воровстве: гуляя по карнизу, Васька научился стягивать вывешенный за окно на мороз говяжий фарш. А тетя Вера начинает, чуть подвывая, читать Аллочке вслух стихи – она часто так делает, потому что она учитель литературы.

«Все серые, карие, синие глазки —Смешались, как в поле цветы.В них столько покоя, свободы и ласки,В них столько святой доброты!»

– Это поэт Некрасов, – говорит она, погладив Аллочку по голове. – Иди к себе, моя хорошая.

Папа протягивает Аллочке руку, в другой крепко зажаты бумажки от доктора. Аллочка идет за ним, но перед дверью оборачивается. И видит, как доктор пытается взять тетю Веру за руку, а она руку вырывает. И еще они говорят друг с другом неслышными голосами, будто шепчут, а на самом деле – и не шепчут, только губами двигают.

Аллочка приходит к себе в комнату: мама сидит перед зеркалом и, держа сложенную жгутом мокрую салфетку, бьет себя под подбородком. Ей почему-то кажется, что подбородков у нее два. Со вторым она упорно борется. До Аллочки долетают лишь мелкие капли – она слизывает одну с губ, соленую и кислую. Мама добавляет в воду уксус с солью. Пока мама бьет себя снизу вверх по шее, а папа рассказывает про лечение, Аллочка старательно пытается воспроизвести перед зеркалом то самое движение губ. И получается, доктор сказал беззвучно: «Прости меня». А тетя Вера, вырвав руку, ответила: «Никогда».

Маша

Маша с удовольствием отметила, что, похоже, Ксения не зря попала в больницу – приобрела там, как выразилась бы бабка, «кавалера». Кроме того, двойная удача: кавалер оказался дизайнером по интерьерам, и теперь эта тяжелая история, связанная с квартирой, как-то сдвинется с места в положительном плане. Если повезет, все на радостях забудут о том старом преступлении, в котором чем дальше – тем запутаннее. И хотя Маша понимала, что шансы отыскать убийцу из 1959-го, прямо скажем, стремятся к нулю, она против собственной воли уже зашла в эту эпоху, как Алиса в Зазеркалье: медленно переворачивала газетные страницы в архиве. Черно-белые фото, но цвета все равно угадываются.

Вот только что сданные в эксплуатацию новенькие станции метро – уже в граните, не в мраморе – без византийских излишеств, свойственных первым линиям послевоенной поры.

Вот кумачи на Невском, на проезжей части почти нет машин. А на широких тротуарах среди прохожих непривычно много военных.

А еще – мужчины в габардиновых плащах, широких брюках с отворотами и кепках. Женщины в платочках и вязаных кофтах, девушки в платьях с развевающимся широким подолом.

Грузовики с солдатиками. Автомобили, блестящие, как игрушки, стильные – «ГАЗ-21», «Победа».

Бегают трамвайчики с плоской мордой и белой полосой на боку.

На Обводном канале густо дымят высокие заводские трубы.

Машины глаза выхватывали детали, не свойственные современному быту: чемоданчики в руках у командировочных у Московского вокзала. Новенькие сталинские высотные дома с колоннами и гербами, перед ними – памятник Ленину (Сталина уже убрали, но он еще там, дрожит в весеннем воздухе, страшный призрак), клумбы, усаженные мелкими красными цветами, – бегония? Покрытые белой краской, похожие на чаши, урны.

Маша втягивает носом воздух, ей даже кажется, что она чувствует запах: пахнет прибитой поливальной машиной мокрой пылью, горькими, едва распустившимися тополиными почками, свежим ветром с Невы. Надпись на доме: «При запахе газа звоните 04». Только что высаженные тонкие деревца тянутся к чахоточно-нежному солнцу в Парке Победы – они будут хорошо расти. Маша помнит Любочкины рассказы: в этом месте в блокаду стоял кирпичный завод-крематорий, почва удобрена прахом, но об этом забудут еще лет на пятьдесят, тсс… Пусть приходят сюда пионеры на майские субботники, девочки – обметать метлами дорожки, мальчики – вскапывать газоны. И на Аллее Героев – пусть цветут розы, красные и желтые.

А на набережной Красного Флота (Английской) пришвартован атомный ледокол, а на Дворцовой стоят с удочками. А в кинотеатре «Колизей» дают «Войну и мир». И так хочется попасть туда, в ту коммуналку на Гривцова, хоть на один вечер, притаиться в коридоре и смотреть, как вернется с работы Пирогов. Тщательно вытрет ботинки, снимет пальто, шляпу, промокнет платком вспотевший лоб и чисто выбритую голову, огладит рыжеватые усы перед зеркалом в коридоре. Ощупает в кармане мясной «презент» для семьи, быстро оглянется. Начнет насвистывать «Легко на сердце от песни веселой» и скроется за дверью своей комнаты. Затем – быстрый перестук каблучков Лали Звиадовны: легкий светлый плащ клеш, шлейф французских духов, тонкий шелк чулок на изящной щиколотке – королева, закройщица элитного ателье «Смерть мужьям», вершительница самых сладких грез замученных бытом советских женщин. В дверях ее встречает – в халате поверх белой сорочки и домашних брюк – муж: красавец, тенор, сейчас как раз распевается: «Куда, куда, вы удалились». Ему скоро уже на спектакль. Тамара сидит за столом, отгороженным от кровати тяжелым буфетом, делает вид, что решает алгебру, склонившись утяжеленной косами головкой над учебником, а на самом деле – пишет дневник. Да, надо спросить ее – записывает себе в блокнот погруженная в несвойственные ей мечтания Маша, – не вела ли? Тихо, почти неслышно открывается дверь – это вернулся с дежурства в больнице Коняев, доброжелательный доктор. Да… С Коняевым, как выяснил в архиве Игорь, были вопросы.

– Начнем с самого интересного – с его брака с Верой Семеновной, – произнес с горящими глазами Игорь вчера на квартире. Он «взял след». – Знаете, какая у нее девичья фамилия?

Маша и Ксюша одновременно покачали головами.

– Коняева! – торжествующе воскликнул Игорь, подсунув им бумажку. – И что это значит?