Браслет из города ацтеков - Екатерина Лесина

Адам аккуратно снял краску и склонился над рисунком. Короткие крылья. Нитевидный клюв и характерная пара длинных хвостовых перьев. Птичка-колибри сияла алым, зеленым и синим. В глазу ее сверкал вживленный камень.

И показалось, невидимый ягуар оскалился в спину, предупреждая.

Осколки медлили складываться в адекватную картину происходящего. Адаму не хватало информации, и он собирался ликвидировать пробелы.

Картинка выстроилась.

– Адам, ты хоть иногда на часы смотришь? – в сонном голосе Дарьи не было и тени раздражения. – Какого черта?

Адам подвинул ноутбук и зачитал:

– Народ мешиков был изгнан из Ацтлана, «места, где живут цапли», и скитался по пустыням сто лет.

– А потом Господь явился Моисею и дал скрижали, – Дашка зевнула.

– Примерно. Уицилопочтли явился вождю мешиков Мишетли и приказал ему найти место, где орел садится на кактус, и основать там столицу.

– Охренеть, – искренне сказала Дашка. – И я надеюсь, это действительно важно.

– Важно. Мешики вышли к «холму кузнечика», где и поселились вблизи города Кулуакан. И жили там многие годы, пока очередной правитель города не удостоил пришельцев высокой чести, отдав за их вождя свою дочь-принцессу. Уицилопочтли через жрецов напомнил о долге и потребовал, чтобы девушка была принесена ему в жертву.

– И вот только не говори, что…

– С нее содрали кожу. Девушка стала живым воплощением богини плодородия Тонатцин.

– Адам, ты псих. Это совпадение и…

– Уицилопочтли часто изображали в виде колибри. Татуировку-колибри я нашел на левой ягодице жертвы. Данное обстоятельство может быть интерпретировано как знак. На данное обстоятельство указывает и тот факт, что убийца покрыл жертву голубой краской. Цвет также относится к символике бога. Татуировку он спрятал намеренно.

– Бог?

– Дарья, сосредоточься. Я говорю об убийстве. Жертва лежала на спине. Краской покрывали лицо, шею, грудь и живот. Часть краски стекала, образуя характерные лентовидные потеки. Полагаю, на месте были обнаружены лужицы. Однако формирование единичного пятна правильной округлой формы в данных обстоятельствах невозможно.

– Но какой смысл? – в голосе Дарьи прорезался интерес. – Он же не надеялся, что татуировку не найдут?

– Но вы же ее не нашли. А если бы нашли, то маловероятно, что сумели бы связать с культом Уицилопочтли.

– Да, я поняла. Ты у нас самый умный.

В какой-то мере данное утверждение имело право на жизнь.

– Адам, я сейчас приеду. Не спорь.

Адам и не собирался.

Он прошелся по комнате, принял душ, пытаясь водой смыть неприятное ощущение грядущей катастрофы. Переоделся. Прокрутил в памяти видение, но новых опорных точек не обнаружил.

Объем информации недостаточен для анализа. Высока вероятность ошибки. Но второе убийство или докажет, или опровергнет теорию.

Дарья разозлилась бы, случись ей заглянуть в мысли Адама. Дарья определенно не допускала возможности рассмотрения убийства как аргумента. Значит, не следует упоминать о подобной возможности.

Глянув на часы, Адам спустился в холл. Если Анна появится столь же рано, как и вчера, у него будет время проинструктировать ее о разговоре с Переславиным.

Однако, как выяснилось, Переславин уже появился. Он сидел в кресле и хмуро наблюдал за Анной, которая старалась держаться подальше от гостя и слишком уж старательно не смотрела в его сторону.

– Доброе утро, Адам Сергеевич, – сказала Анна, переставляя вазу с длинной ветвью орхидеи таким образом, чтобы ваза оказалась между ней и Переславиным.

– Здрасьте, – Эдгар Иванович поднял руку и, не получив ответного движения, опустил на подлокотник. – А я вот вас жду. Я думал, вы оттуда пойдете.

Он указал на дверь и уставился, ожидая ответа.

– Я живу здесь.

– А… – Он явно собирался что-то добавить, и, судя по вчерашней манере поведения, вряд ли высказывание было бы этически адекватным. Но Переславин посмотрел на Анну, занятую орхидеями, вздохнул и поднял пакет, стоявший у ножки кресла. – Вот. Привез. Это вещи. И дневник еще. И там пароли записаны. Наверное. Но если нет, то я договорился с одним пареньком. Он вскроет.

– Анна, возьмите пакет, пожалуйста.

Меньше всего хотелось прикасаться к незнакомому человеку. И разговаривать с ним Адам не желал. Он подозревал, что если начнет беседу сам, не дождавшись Дарьи, то все испортит.

А Ягуар уже близок.

Он не простит ошибки.

Анна брала пакет, стараясь не прикасаться к пальцам Переславина. И смотрела на пол, а он, напротив, разглядывал ее без стеснения и даже с интересом.

Определенно, этот человек раздражал Адама.

– А ты мне чего-нибудь скажешь?

– Скажу. Я был бы весьма благодарен, если бы вы взяли на себя труд соблюдать нормы поведения, принятые в цивилизованном обществе. Ваше душевное состояние не оправдывает ваши дурные манеры и попытки переложить вину на человека постороннего.

– Не дает, значит? Слышишь, Аннушка, чего твой начальник говорит? А знаешь почему?

– Прекратите!

– Потому что он ревнует. Хотя я бы тоже такую ревновал. Хороша.

Анна побледнела, затем покраснела и выбежала из комнаты. Надо будет побеседовать с ней и объяснить, что данные намеки беспочвенны, Адам не испытывает к ней сексуального интереса. Ему просто ее общество нравится. А ему крайне редко нравится чье-то общество.

– Сколько ты ей платишь? – осведомился Переславин, доставая из кармана портсигар.

– Также попросил бы вас не курить.

– Иди к черту. Так сколько? Я дам больше. Спорим, уйдет?

Щелкнула дешевенькая зажигалка, и к тонкому аромату орхидей добавилась табачная вонь.

– Она имеет на это право, – сказал Адам, выворачивая пакет на стол. Содержимое было предсказуемо.

Белая шелковая блузка с высоким воротником и тремя треугольными пуговицами. В центре каждой сиял синий камень.

– Сапфиры, – пояснил Переславин, прикусывая сигарету. – Дорогие. Она вечно покупала самое дорогое. А я злился. Ну на хрена на пуговицах сапфиры? Барство какое-то. И машину ей не купил. Она хотела, чтобы «мерс» и с водителем. У самой тоже права были, но с водителем – круче. Поссорились.

Длинная юбка из многих слоев тончайшей ткани, цвет которой меняется от темно-лилового до блекло-синего, как февральское небо.

– А теперь из головы выбросить не могу. Все думаю, а если б у нее был этот долбаный «мерс» с водителем, то точно ничего бы не случилось.

– Прогнозировать варианты развития событий невозможно.

Упаковка колгот. Белье. Новое, с этикетками, но из разных комплектов.

– А вдруг бы все иначе было бы? Я ж ее вообще в Англию отправить мог. Или во Францию. Или в Америку. Она просилась. Все повторяла, что нормальные люди за границей образование получают, я же – туплю.

Из картонной коробки высыпались кольца, вывалился ком спутанных цепочек и пара широких браслетов. Один – дутый, золотой с тонкой гравировкой и алмазным напылением. Второй – латунный с эмалевыми медальонами. Синие птички. Красные птички. Зеленые птички.

Цвета разные, но силуэт одинаков и знаком – короткие крылья и тонкие клювы.

Колибри.

Адам аккуратно выпутал браслет из золотых цепей и отложил в сторону.

Скорей бы появилась Дарья. Количество вопросов, которые хотелось задать Переславину, возрастало, но Адам продолжал сомневаться в собственной способности спрашивать правильно.

Всю ночь Лиска напряженно вслушивалась в происходящее за дверью. Вась-Вася никак не мог улечься, ходил-бродил, как бурый медведь.

На медведей они в детстве смотреть бегали, в бродячий зверинец. Лиске было жалко львов и тигров, запертых в крохотных клетушках, а вот медведь ее напугал.

Его выпустили, привязав к врытому в землю столбу, и медведь все ходил и ходил, с каждым оборотом наматывая цепь на столб. Когда же она закончилась, зверь остановился, повел тяжелой башкой и воззрился на Лиску. Глаза у медведя были пустыми, и это напугало сильнее, чем скрытая ненависть в желтых тигриных плошках.

Поговаривали, что медведь этот уже кого-то убил, и его усыпить бы следовало, но другого покупать – дорого. Вот хозяева зверинца и терпели.

– Да! – голос Вась-Васи заставил Лиску прижаться к стене. – Да, я слушаю. Ну извини.

Он злился. Он совсем не желал извиняться перед тем – той? – с кем разговаривал.

– И что? Да? А почему ты мне вчера не позвонила? Я? Да я… я занят был!

Его раздражение било по натянутым Лискиным нервам, как кулачки по струнам старого рояля.

– Что еще сказал? Дашунь, ты не сердись…

Ее зовут Даша? Наверное, там и вправду все серьезно, если Вась-Вася просит ее не сердиться, а еще успокаивается так быстро. На Лиску он умел обижаться подолгу, выказывая неодобрение короткими рваными фразами, скользящими взглядами, которые били как пощечины.

Тогда, правда, она не знала, как бьет настоящая пощечина.

– Да, я подъеду. А он станет со мной беседовать? Ну… нет, про него всякое говорят, но ты же лучше знаешь.