Оборванные нити. Том 3 - Александра Маринина

Какая-то правда в его словах была. Если человек погибал на производстве в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, то никакие денежные компенсации родственникам погибшего не выплачивались.

— Виталий Николаевич, — Сергей решил постараться быть сдержанным, — я не увидел в вашем заключении ответа на вопрос: что произошло? Это была транспортная травма? Или падение с высоты? Или пострадавшего били?

Филимонов изобразил мимическими мышцами нечто вроде размышления.

— Я думаю, там имела место транспортная травма.

— Какая именно?

— Ну, например, переезд колесом автомобиля или погрузчика какого-нибудь. Или, может, прижало машиной к стене.

— Например? — с угрозой переспросил Саблин. — Или может? Может, переезд, а может, и придавливание? Виталий Николаевич, вы судебно-медицинский эксперт или неграмотная бабка на завалинке? Вы врач первой категории, и вы обязаны при исследовании конкретно определить вид травматического воздействия, направление действия травмирующей силы, последовательность повреждений.

Эксперт молчал, всем своим видом демонстрируя терпеливую готовность переждать бурю и свести начальственный разнос к мирным переговорам. Ничто не могло поколебать его добродушия и спокойствия.

— Где в акте указано, на каком уровне тела, на какой высоте от подошв расположены повреждения? — продолжал Сергей. — А если это не переезд лежащего человека, а наезд? Человек находился в вертикальном положении и был придавлен к какому-нибудь предмету. Такое может быть?

— В принципе да, — согласился Филимонов.

— Если «в принципе да», то на какой высоте происходило придавливание? Где это зафиксировано? Откуда это видно? — Он потряс взятыми за уголки страницами заключения. — Ниоткуда это не видно, потому что в вашем заключении этого нет. По высоте расположения повреждения можно впоследствии четко привязаться к конкретному транспортному средству и доказать, что травма нанесена именно им. Вам этого никто никогда не объяснял?

— Сергей Михайлович, ну что вы так разволновались? Я же вам сказал: уголовное дело не возбуждали, значит, проверка закончилась отказным материалом. Ну будет в заключении указано, на какой высоте расположены повреждения, и что? Никто же все равно разбираться не станет и никакое транспортное средство искать и идентифицировать не будет. Да и тело уже захоронено, так что…

— Вот именно! — Саблин повысил голос. — Тело захоронено. И если откроются обстоятельства, которые дадут основания для возбуждения уголовного дела, то повторного исследования и измерения уже не проведешь. Вы хотя бы это понимаете? Вы понимаете, что крайними окажемся мы, а конкретно — я, начальник Бюро, потому что это я недосмотрел за экспертами, а теперь их халтура выходит всем боком и не дает возможности расследовать дело! Ну что, прикажете стоять у вас над душой на каждом вскрытии, чтобы вы делали все, как полагается? Мы с вами опять возвращаемся к тому, с чего начали три года назад? Возьмите свое заключение и переделайте механизм. Опишите его, как положено.

На лице Филимонова впервые за все время разговора мелькнула растерянность. Описать, как положено? Так положено-то с результатами измерений, а их нет…

— А как писать? — неуверенно спросил он.

Сергей вздохнул и потер переносицу.

— Напишите, что травма возникла в результате сдавления тела пострадавшего между тупыми твердыми массивными предметами на уровне нижней части грудной клетки и верхнего этажа брюшной полости, что привело к возникновению множественных переломов ребер, размозжению печени, селезенки, к разрыву нижней доли правого легкого… и так далее.

Филимонов забрал акт и ушел. На следующий день утром Саблин подписал второй экземпляр переделанного документа, что означало: исследование завершено и начальником Бюро проверено. Акт был отправлен в регистратуру.

Прошло еще какое-то время, недели полторы-две, и заглянувшая в кабинет секретарь Светлана сказала, что к Саблину на прием просится какая-то женщина по фамилии Вдовина. Сергей сразу понял: мать погибшего на руднике парня. Или родственница.

Вера Владимировна Вдовина была невысокой крепко сбитой женщиной с удивительно ясным лицом и огромными заплаканными глазами. Говорила она тихим голосом, без надрыва, словно за месяц, прошедший после гибели сына, выплакала все силы. В следственном комитете отказали в возбуждении уголовного дела по факту гибели Алексея Вдовина и объяснили матери, что парень сам виноват, поскольку находился в состоянии наркотического опьянения. То же самое Вере Владимировне повторили и на комбинате, когда отказали в выплате денежной компенсации за погибшего сына.

— Алеша был на стажировке на комбинате, — говорила Вдовина, — он учился в колледже, хорошо учился, шел на «красный» диплом. И наркотиков никогда не употреблял, я в этом уверена. Я не понимаю, как так могло получиться…

Такие разговоры Сергей слышал за годы своей работы множество раз. Стоило родственникам пострадавшего прочитать в заключении, что обнаружены наркотические или сильнодействующие вещества, они приходили с требованиями все перепроверить, потому что этого просто не может быть, и их мальчик (или девочка) никогда в жизни не употреблял ничего сильнее анальгина при зубной боли, и был хорошим, честным и порядочным. В подавляющем большинстве случаев эти люди не кривили душой, они действительно не знали, что их ребенок наркоман, ведь если порой можно себе позволить выпить в присутствии родителей, то уж уколоться или иным каким способом «заширнуться» на глазах у мамы с папой не позволяет себе никто. Пристрастие к наркотикам перед семьей обычно все-таки не афишируют.

И тем не менее Саблину было ужасно жаль эту тихую милую женщину.

— Вы могли не знать, — участливо объяснял он. — Очень многие родители не знают о том, что их дети употребляют наркотики.

Вдовина смотрела на него прямо и как-то простодушно.

— А знаете, мне сказали, что вы, может быть, деньги взяли за то, чтобы так написать в заключении, — сказала она вдруг. — Чтобы комбинату не пришлось выплачивать мне компенсацию. У них компенсации очень большие, им просто жалко отдавать такие большие деньги. Сергей Михайлович, это правда? Вам заплатили? Вы скажите только «да» или «нет», мне это важно. Мне не нужны деньги, я хорошо зарабатываю, мне не нужна их компенсация, но я хочу спокойно смотреть людям в глаза. Мне все вокруг говорят: что же это вы, Вера Владимировна, наркомана вырастили! Все ведь уже знают, ни от кого ничего не скроешь. Бывший муж звонил с материка, кричал, что я сына погубила своим воспитанием, все сюсюкала с ним, книжки умные читала вслух, хорошему учила, а надо было пороть и наказывать.

Она помолчала, продолжая глядеть прямо в лицо Саблину.

— Я не хочу, чтобы память о моем сыне была опорочена. Я не верю, что он был наркоманом. Алеша был хорошим добрым мальчиком, умным и порядочным, его очень любили друзья, его любила замечательная девушка, они собирались пожениться в будущем году. Я не могу смириться с тем, что о нем будут думать и говорить плохо.

Было видно, что она с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться.

— Хорошо, — решительно произнес Сергей, — я попробую все еще раз проверить.

Он не был уверен, но что-то подсказывало ему, что Вера Владимировна не ошибается: ее сын Алеша не был наркоманом. А комбинат, на котором развернул бурную деятельность друг детства Петя Чумичев, играет в свои финансовые игры. Но для любого вывода нужны доказательства.

Вдовина ушла, а он попросил принести ему из регистратуры акт исследования трупа ее сына и еще раз внимательно перечитал результаты дополнительного исследования. Штатный эксперт-химик Бюро в тот период находился в отпуске, и исследование проводила совместитель — заведующая химико-токсикологической лабораторией наркологического диспансера, врач высшей категории, имеющая стаж работы больше двадцати лет. Ошибиться она никак не могла, ну ни при каких условиях! «Может, аппаратура засбоила?» — подумал Сергей. Других объяснений он придумать не смог, поскольку в судебно-химических исследованиях почти совсем не разбирался.

Выход был только один: потихоньку, не привлекая внимания, отправить материал от трупа Алексея Вдовина в судебно-химическое отделение областного Бюро. Но с момента завершения исследования прошло больше месяца, пусть и ненамного, но все-таки больше тех самых тридцати суток, в течение которых полагается хранить остатки биологического материала. По истечении месяца биоматериал можно было утилизировать. И если с материалом от трупа Вдовина произошло именно это, то теперь уже невозможно будет ни перепроверить что бы то ни было, ни исправить.

Но ему повезло: материал — кровь, моча и желчь от трупа Алексея Вдовина — до сих пор оставался в холодильнике судебно-химической лаборатории. Дабы не рисковать (а вдруг уже завтра кому-нибудь взбредет в голову проверить холодильник и почистить его, освободив от подлежащих утилизации материалов?!), он попросил главную медсестру Бюро изъять материал из холодильника судебных химиков и положить в другой холодильник, в котором хранились различные биологические реактивы и сыворотки, выдаваемые лаборантам-биологам.