Где-то я это все… когда-то видел(СИ) - Виктор Сиголаев

И тут я с нарастающим ужасом понимания происходящего вижу, как старый урка, максимально приблизив свое лицо к лицу парня и впившись глазами в его глаза, медленно, миллиметр за миллиметром вводит тусклую полоску стали ему под ребро слева. Румын бешено мычит, выпучив глаза, яростно сучит ногами и…затихает.

Чистильщик содрогается (это что, от удовольствия?!) и змеиным движением поворачивается ко мне. У меня по мере сил неестественно вывернута голова, глаза закатаны до белков, рот открыт, из него сочится слюна с кровью. Я из последних сил сдерживаю дыхание.

Страшные секунды кажутся вечностью. Из пыльного марева слышится сначала стон, потом шум и невнятные ругательства Ирины. Яркими брызгами в голове вспыхивает радость. Убийца резко оборачивается, потом вдруг быстро взваливает на плечо труп Румына и исчезает в сумеречном мареве. Под окнами шуршит битый щебень.

Я жадно хватаю ртом воздух с пылью и сплевываю кровь.

Жив! Опять жив!

У Ирины была залита кровью левая сторона головы и тела.

Рухлядь в углу спасла ей жизнь. Крыша потеряла остатки опоры со стороны улицы и обрушилась слева, по дуге схлопывая пространство. Кто-то, а я, пожалуй, знаю кто, просто вытащил из стены со стороны двора пару расшатанных кирпичей. На счастье моей напарницы дальний угол перекрытия сразу врезался в гору мебельного хлама, и девушке досталось уже обломками. Крепко досталось!

Сейчас она, отчаянно ругаясь, выбиралась на четвереньках из кучи строительного мусора. Я по мере своих сил растаскивал в стороны куски дерева и штукатурки.

Слегка тошнило. Легкое сотрясение. Фигня.

Что тут у Ирины? Открытая черепно-мозговая, но кость, кажется, не пробита. Трещина — самое большее. Глубокие ссадины на руке, на шее, на боку слева. Футболка разодрана, видна левая грудь, забрызганная кровью. Не до эротики, хотя, действительно, тут лифчики не нужны. Глубоких порезов вроде нет.

— Порядок, — бодрится Ирина и, неловко усаживаясь прямо на битый мусор, стаскивает через голову остатки футболки, начинает рвать ее на полоски, — Где Румын?

— Румын-на зарезали… Чистый зарезал. Зарезал и утащил, — хлопаю глазами, — Давай помогу.

— Чистый, значит. Слушай, Старик, давай лучше пулей к автомату, тут через дорогу рядом со школой…

— Знаю.

— …Второй номер. Назовешь код — три четверки, Рябова-Прокопенко. Давай. Хватит пялиться! Воды найди по дороге.

Да-да. Воду, надо воду. Пыль медленно оседает.

Я вылетаю на улицу и глазами ищу что-нибудь для воды. Тазик! Выскакиваю на улицу и оставляю жестянку возле колонки. Бегу к телефону-автомату, забираюсь, набираю номер, кричу:

— Четыреста сорок четыре, Рябова-Прокопенко. Быстрее, мужики!

Лечу обратно, набираю воду. Стараясь не расплескать, топаю назад.

Ирина уже сидит во дворике, прислонившись спиной к стенке. Широкой полосой ткани от футболки скрыла грудь. Это правильно. Сухими тряпками пытается протереть кровавые потеки на руке.

Присаживаюсь рядом, отбираю клочки ткани, смачиваю в воде и протираю ей раны. Ну, слава богу, ничего страшного. Если не считать множества ссадин, порезов и страшненького вида синяков на теле. Могут быть трещины в ребрах. Есть, наверное, ушиб ключицы и плечевой кости.

Надо проверять на внутренние повреждения, что-то мой ангел хранитель бледнеет на глазах.

— Достань пенал из заднего кармана, — говорит Ирина и, не вставая, поворачивается ко мне полубоком.

В маленькой цинковой коробочке, несколько шприцов-тюбиков, столбики таблеток, несколько ампул. Ирина прямо через джинсы втыкает себе один из шприцов в ногу и просит растереть в порошок пару таблеток. Стрептоцид? Посыпаем порошком ссадины. Что могу — перевязываю.

— Ириш. Ну, ты как?

— Не дрейфь, Старичок. До свадьбы заживет, — пытается улыбнуться сквозь боль, — Возьмешь меня замуж?

— После твоего неглиже, я, как джентльмен, просто обязан.

— Замётано…

Тихо смеется и привычно ерошит мне волосы на голове. Левой рукой.

Появляется Козет.

Не верю своим глазам: за ним маячит мой старый знакомый, капитан Гришко собственной персоной. Любитель дурацкой парусиновой обуви голубого цвета. Блин, только не надо делать такое озабоченное лицо. Кто его вообще сюда звал?

В проломах забора мелькают люди в штатском.

Интересно, на что похожа моя школьная форма? Мама!..

Чистого не нашли.

Труп Румына тоже. Скорей всего, убийца сунул его куда-нибудь в щель развалин и забросал хламом. Так его искать можно очень долго в этом районе. А может быть, тут среди разбитых домов действительно есть вход в заброшенные штольни военных лет, о которых ходят слухи среди нашей ребятни. И дед скрылся там.

Между прочим, подобные слухи ходили и по поводу Дворца Пионеров. И я совсем недавно имел удовольствие убедиться, что эти байки имеют под собой вполне реальное основание.

В тайный спортзал, где мы занимаемся чудесами с Козетом, я попадаю через самый настоящий подземный ход. Сначала захожу на территорию детского плавательного бассейна, ныряю в одну из подсобок, от которой у меня есть собственный ключ, и двигаю в сторону легкую фальшстену за нагромождениями пенопластовых плавсредств.

Там находится могучая бронированная дверина со штурвалом, который я могу провернуть только ценой неимоверных усилий, а за ней — бетонные ступеньки, ведущие в самое настоящее мрачное подземелье. Правда, очень короткое. Но со многими ответвлениями в разные стороны, которые закрыты, где решетками, где такими же бронированными чудовищами, а где и просто завалены камнями и залиты бетоном. В санузел спортзала я поднимаюсь по осклизлой винтовой лестнице, вьющейся вокруг каменного столба, воняющего гнилыми водорослями. Вот вам и слухи!

Да что там! Однажды лазая с пацанами, в самом центре города мы как-то неожиданно обнаружили заброшенный тоннель, пронзающий городской холм под «Дачами» почти от Комсомольского парка до Загородной балки. Жуткий, темный, огромный

Вообще в городе копают подземелья с первых дней его основания. Сначала рыли для получения строительного камня. В первую оборону во время Крымской войны — для обустройства редутов и укреплений. Полковник Тотлебен устроил тогда самую настоящую подземную войну для нанесения неожиданного урона противнику. А бабушка Трюхина ухаживала за раненными бойцами именно в подземном госпитале — это уже в Великую Отечественную. Рассказывала, что месяцами солнца не видели.

Мда…

Историк проснулся.

Взрослая память профессионального учителя мягко вытесняла из детского сознания непередаваемый ужас только-что пережитого.

Смерть человека, насильственную жестокую и циничную смерть я видел первый раз в жизни. Рядом с собой. На расстоянии вытянутой руки. Под кошмарной тяжестью осознания того, что я следующий…

Лобастый УАЗик санитарной машины вкатился на территорию Первой городской больницы со стороны Пироговки.

Пироговки?

Ирина успела передать информацию об ежедневных встречах инспекторши-координатора?

Она без сознания лежала на носилках в тряском салоне автомобиля и рядом с ней копошились два медика. Меня после укола тоже придерживала женщина в белом халате, сидящая рядом. Она крепко держала меня за плечи, не давая уж слишком дергаться больной голове.

«Сейчас сам Козету доложу, — ноющая боль в затылке плавно угасала, становилось так уютно, мягко и темно, что хвостик последней мысли все же ускользнул от угасающего сознания, — Без домыслов, соплей и…»

Спать…

Глава 13

Небо.

Пронзительно синее. Оно такого глубокого и сочного цвета, что даже кисейные занавески на окнах не могут скрыть вопиющей его насыщенности. И темно-зеленые верхушки деревьев, колыхающиеся от легкого ветерка вдали.

Если я вижу верхушки, значит, нахожусь выше деревьев. На холме. Ну да, больница. Первая городская как раз и находится на возвышенности. Я в больничной палате. Осматриваюсь — палата на двоих, светлая, просторная. Вторая койка аккуратно заправлена, соседа не предвидится.

Отбрасываю простынь и сажусь на кровати. Чувствую себя вроде, ничего. Даже очень ничего! Слегка саднят синяки на спине, но в голове — легкость, руки-ноги просят движения. Потягиваюсь со вкусом.

Детское тело — прекрасный аппарат. Неутомимый, гибкий и быстро восстанавливается!

Встаю, вижу на полу огромные госпитальные тапки и ныряю в них. Я в довольно больших черных семейных трусах и безразмерной голубой майке. На спинке стула рядом с кроватью — аккуратно сложенная коричневая пижама. Казённая. С подшитым белым подворотничком.

Подволакивая за собой шлепанцы, выглядываю в коридор. Он оказывается совсем коротким. От одного торцевого окна до другого от силы метров двадцать. Флигель какой-то. Всего пять или шесть дверей в палаты. Вижу холл с перилами лестничной клетки. По лестнице легко понимается женщина в белом, видит меня, но, абсолютно никак не реагируя, заходит в одну из палат.