Последний танцор - Дэниел Моран

К счастью, Кевин еще и пил. Как в компании, так и без.

Макги и Хольцман сидели в тихом, тускло освещенном, отделанном красной кожей зальчике бистро в предместье Парижа. То обстоятельство, что кожа для обивки была выращена искусственным путем в одной из промышленных лабораторий генной инженерии, а не содрана со спин животных, мало беспокоило Макги, даже если он об этом и задумывался. В конце концов его собственная печень, правая нога до колена, оба глаза и вся кожа с макушки до пят тоже являлись результатом работы генных инженеров.

Хольцман покосился на остатки жидкости в своем бокале и единым махом опрокинул его в рот.

— Ладно. Я не должен бы говорить тебе это, Макги...

— Я знаю. И ценю.

— ...но я не понимаю, какого дьявола тот тип из Отдела спецопераций интересуется...

Макги жестом остановил возмущенные излияния физика:

— Я бизнесмен, Кевин. Я держу отель. И ресторан. Хольцман кивнул:

— Конечно. Так вот, дело в том, что это не подделка. Не может быть подделкой. То, что находится в шаре, настолько необычно, что я... — Он замолчал, подбирая слова, потом снова заговорил: — Слушай, я даже не знаю, как тебе это объяснить...

— А ты попытайся, — предложил Макги.

— Ладно, попробую. — Хольцман махнул роботу-официанту, который крутился возле столика, приказал: — Еще пару того же, — и повернулся к Макги. — Во-первых, там нет внешнего источника энергии. Те поля замедления, что мы можем создать сегодня, питаются от внешнего источника. Допустим, мы поместим источник энергии внутри поля. Тогда, при включении поля, источник, снабжающий его энергией, тотчас замедлится тоже. Понимаешь? Чем медленнее поле ты пытаешься генерировать, тем медленнее действует источник внутри и тем меньше энергии он генерирует. Очень скоро твое поле перестает действовать. Самое большее, на что его хватает, — это около шестнадцати часов. Макги, мы уже на протяжении двадцати-тридцати лет знаем, что должен существовать какой-то прорыв, критическая точка, после которой поле начинает само себя поддерживать.

Для этого требуется быстрый источник энергии и бесконечно медленное поле замедления. Батареи не сработают. Ядерная реакция уже ближе, но идеальным вариантом была бы полная аннигиляция материи, в процессе чего высвобождается столько энергии, что даже небольшой ее источник, размером, скажем, с футбольный мяч, сможет поддерживать функционирование вневременной капсулы в течение сотен тысяч лет.

Официант поставил перед Хольцманом виски, а перед Макги пиво в фигурной бутылке черного дымчатого стекла. Одной из причин, по которым Макги выбрал это бистро, послужило то обстоятельство, что здесь было единственное место в Париже, где не подавали пиво в опостылевших пластиковых упаковках. Капли скатывались с запотевших боков бутылки, Макги проигнорировал поставленный перед ним бокал и начал пить прямо из горлышка.

— Как ты думаешь, вы сможете открыть его? Хольцман медленно кивнул, любовно поглаживая наполненную почти до краев пузатую рюмку.

— Думаю, да. Наверное. Представляешь, Макги, эта чертова штука — она медленная. Мы обстреливали эту фигню из нейтринной пушки. Так вот, анализы показали, что отражающая способность сферы составляет девяносто десять и шесть девяток после запятой процентов. Мы измерили, сколько проникло внутрь, и произвели расчеты. — Физик поколебался, потом тихо произнес: — Возраст этого шара, когда его откопали, определили в тридцать пять тысяч лет. Макги, за эти тридцать пять тысяч лет внутри шара прошло около трех минут.

— Ого! — чуть не присвистнул старик и добавил после паузы: — Очень... очень любопытно. Хольцман согласно кивнул:

— Да уж. Мы все гадаем, что обнаружится внутри этой чертовщины.

Макги выпрямился.

— Вы знаете, как его открыть?

— Думаем, да. Нужно поместить шар в другое поле замедления. Загвоздка в том, что мы пока не способны создать поле, действующее внутри другого поля. Теоретически это возможно, но мы не знаем, с чего начать. Некоторые уравнения становятся... бессмысленными. Мы собираемся воспользоваться полем замедления в швейцарском научно-исследовательском филиале корпорации «Титан индастриз». Это частная лаборатория, но она спонсируется Объединением. Ты знаешь Марка Паккарда?

— Нет.

— Он президент «Титан индастриз», а лаборатория — их дочернее предприятие. Нам потребуется его разрешение, чтобы очистить от персонала весь комплекс "Б", где поддерживается поле замедления. Это самое большое поле в Системе, Макги. Не самое медленное — в Поясе уже создано микрополе почти с такими же параметрами, как у нашей хронокапсулы, — но только там оно достаточно велико, чтобы вместить шар. Мы собираемся взять гвардейца Миротворческих сил, надеть на него защитный скафандр и поместить вместе со сферой в поле лаборатории. Скафандр — на тот случай, если внутри шара окажутся вирусы, отравленный воздух и все такое прочее. — Хольцман натянуто улыбнулся, губы его подрагивали. — Ты вообще понимаешь что-нибудь в физике замедления?

Макги только фыркнул в ответ.

— Ясно. Хорошо. — Хольцман надолго замолчал, присосавшись к выпивке. Оторвавшись наконец от рюмки, он взглянул на старика: — Думаю, мы позволим гвардейцу пробыть внутри сферы сорок пять секунд. Во внешнем мире это составит неделю времени. Допустим, Паккард пойдет нам навстречу. Допустим также, что мы правильно разобрались с функциональным назначением шара, а не имеем дело с чем-то принципиально иным. Так вот, если мы при всем при этом еще и нигде не лажанулись, — закончил он, заглатывая остатки виски, — торжественная церемония открытия состоится в четверг.

3

Вневременной шар, холодный и чужеродный, покоился в центре экспериментального комплекса "Б" лаборатории «Титан индастриз» — длинного и тускло освещенного ангара, где генерировалось самое мощное на Земле поле замедления.

Облаченный в черный с серебром скафандр, сержант Гвардии Миротворческих сил Сэмюэль де Ностри сидел на скамье в конце помещения. Шлем от гермокостюма лежал рядом с ним.

Остальные миротворцы стояли на постах по всему периметру ангара, попарно охраняя каждый вход и выход. Отдельная группа гвардейцев, вооруженных универсальными «эскалибурами», оцепила хронокапсулу. Всем им было строго запрещено разговаривать друг с другом, а особенно с де Ностри.

Несмотря на слабую освещенность, де Ностри, как и другие гвардейцы, отлично видел все окружающее. Его глаза сильно отличались от тех, с которыми он появился на свет двадцать семь лет тому назад. Модифицированные органы зрения гвардейца-киборга превосходили натуральные по всем параметрам. Зрительные нейроны в мозгу сержанта воспринимали зеркальную сферу как сверкающую в огнях елочную игрушку. Он старался не смотреть на медботов — медицинских роботов, выстроившихся в ряд справа от него. Их присутствие нервировало сержанта.

А еще он изо всех сил старался не смотреть в сторону важных шишек: представителей командования Миротворческих сил, МКР, референта из Администрации Генерального секретаря и еще полудюжины чиновников высокого ранга, стоящих на наблюдательной платформе по левую руку. Двоих он знал лично. Макги был агентом Отдела спецопераций Министерства по контролю за рождаемостью, а референт, Александр Моро, родной внук самого Жюля Моро, по слухам, являлся близким другом Генерального секретаря Эддора.

Но пуще всего он страшился встретиться взглядом с Мохаммедом Венсом, офицером по особым поручениям, пристально наблюдающим за ним с платформы. Де Ностри не знал, что его ожидает. Венс не сказал ему, когда предложил вызваться добровольцем. Само собой подразумевалось, что такое предложение — высочайшая честь, оказанная ему исключительно благодаря безупречному послужному списку и происхождению: ныне покойный дядя Сэмюэля, Жан-Луи де Ностри, заслуженно считался величайшим генным инженером двадцать первого столетия. Стоит ли говорить, что сержант согласился, не раздумывая.

И только теперь, когда он узнал, что ему предстоит, Сэмюэль де Ностри начал подумывать, не слишком ли он поторопился, подписавшись на это дело.

Внутри этого чертова поля могло оказаться все что угодно, абсолютно все! Предыдущей ночью Сэмюэль так и не смог заснуть, вспомнив сказку, которую ему рассказывали в детстве, — сказку про джинна в бутылке.

Джинн обладал огромной мощью, и через тысячу лет, проведенных в заточении, он дал клятву, что исполнит любые три желания тому, кто откроет пробку и выпустит его на волю.

Спустя две тысячи лет он поклялся вечно служить тому, кто освободит его из бутылки.

Через три тысячи лет разочарованный джинн в сердцах дал страшную клятву, что до конца времен будет мучить и терзать несчастного, который вернет ему свободу.

Сэмюэль де Ностри все утро тщетно пытался забыть эту сказку.