Симулятор. Задача: выжить - Виталий Сертаков

Я прошла по мосткам всего пять шагов, когда почувствовала, что дальше идти не стоит. И проверять, кто это там на лодке в самом центре озера, тоже не стоит, если хочу остаться в живых. Пока еще глубина теплого льда подо мной не превышала сорока сантиметров, отчетливо различалась каждая песчинка и склонившиеся на одну сторону водоросли.

Что-то там светлело в воде, по другую сторону пирса.

Я сказала себе, что пройду еще совсем чуть-чуть, только до одеяла. Только дойду до одеяла и посмотрю сверху, не случилось ли чего плохого. Далекие лодочки в центре озера не двигались, лес тоже застыл, только мухи и стрекозы оживляли тишину.

Не было птиц. Летала всякая мелкая дрянь, но только не птицы.

Кажется, из зеленоватого ребристого зеркала воды что-то торчало. Наверное, женщина перед тем как убежать отсюда, случайно уронила в воду кепочку своего сына. Она заметила, что с водой творится какая-то ерунда, схватила сына в охапку и рванула домой.

Я забыла, что надо дышать, и снова наглоталась кофейного смрада. В поселке третий раз закричала женщина. От ее крика я чуть не свалилась вниз. Голые пятки буквально хлюпали в кроссовках, даже сквозь толстые подошвы ощущались раскаленные доски пирса. Они слегка поскрипывали; мне казалось, что я слышу, как расслаивается от жары древесина.

На одеяле помимо книжки, солнцезащитных очков и контейнера с виноградом сверкала лакированным ремешком одинокая красная босоножка. Другой рядом нигде не было.

Эличка сделала еще один шаг.

Я вела себя, как человек, которого кинули на лохотроне. Все вокруг давно смеются и показывают пальцем, а он стоит и убеждает себя, что сейчас недоразумение разъяснится и ему с извинениями вернут деньги... Вот так и я упрямо убеждала себя, что мамаша схватила ребенка в охапку и рванула домой в одной босоножке.

Там, посреди озера, уже тяжело было что-то разглядеть. Стремительно темнело, я даже испугалась, что останусь тут в полном мраке. Я никогда не видела солнечного затмения, но сейчас, похоже, дело к тому и шло. Самое забавное, что с солнышком не происходило ничего трагического. Оно мирно сияло в голубой половине неба, но впечатление складывалось такое, будто кто-то невидимый, один за другим, вставлял между небом и землей плотные фильтры.

Я сказала себе, что мама и Жора, скорее всего, отправились рыбачить на соседнее, на Белое озеро. Чего им здесь торчать, в нашем пруду, где три дохлых карася друг за другом гоняются?

Белое озеро. Неужто они туда поперлись? А вдруг там... тоже «лед»?

Ядовито-красная босоножка на одеяле дразнила меня. Обволакивающий запах кофе. Снова томный вздох над поселком, и чуть дальше, над лесом. Темнеющий на глазах солнечный диск.

Соседнее озеро в двух километрах, но ручей тоже замерз. Я однозначно сошла с ума. Как далеко это могло распространиться? Как далеко нет воды? И как долго простоят без воды деревья?.. Что-то светлое, похожее на кепочку, просвечивает под окаменевшей рябью.

Я сделала еще шаг.

Почему я не убежала? Почему я не начала орать и звать на помощь? Почему я не начала биться в истерике? Бог его ведает; может быть, я бесчувственная... Может быть, я уже успела отрастить горб-яйцо, такое же, как у мамы.

Я вынуждена была ухватиться за поручень. Мать мальчика находилась неподалеку, но помочь четырехлетнему сыну ничем не могла. С мостков в сгущавшемся сумраке я ясно различала лишь ее голую ногу во второй красной босоножке. Очень далеко, метрах в трех. Казалось, что женщина с разбега прыгнула в воду и повисла там, как заколдованная принцесса.

Или как муха в янтаре.

Меня затошнило — то ли от кофейной вони, то ли от всего вместе.

Потому что женщина не прыгнула по своей воле. Ее сдернули с одеяла, сдернули с такой силой, что с ноги свалилась обувь. Наверное, мы так никогда и не узнаем, каким образом «новая» вода утаскивает свои жертвы. Те, кто это видел, уже ничего не расскажут. Наверное, я никогда не узнаю, что случилось с мамой, но в тот миг, признаюсь, про маму я забыла.

Снизу, из тусклой пропасти, ко мне тянул ручки ребенок в голубеньких трусиках и кепочке. Видимо, его утащило так быстро, что ребенок не успел даже испугаться. Он смеялся, распахивая рот, а маленький совочек в его правой руке торчал над водой.

Я до сих пор надеюсь, что все они умерли легко.

Тут внутри меня что-то выключилось, я заорала и рванула на берег. Я бежала, не останавливаясь, уже в полном мраке, не разбирая дороги. Наверное, ноги сами несли меня домой, только до дому сразу добежать не получилось. Я голосила на ходу, а может, мне только показалось, что голосила, но охрипла здорово.

Бежала, пока с размаху не воткнулась в живот милиционеру. Он меня схватил за руки и сжал больно словно клещами, и закричал прямо в ухо. Какое-то время я ничего не соображала, перебирала ногами и рвалась, а потом до меня дошло, что в поселке — настоящая милиция.

Я хотела ему рассказать все сразу, но в легких совсем не осталось воздуха, я кашляла и хрипела, как испорченный патефон, и почти не различала в темноте его лица, пока позади, из-за шлагбаума, не выкатилось с треском что-то черное, большое...

Черный «мерседес» Жана Сергеевича, соседа через аллею, только я его в темноте не сразу узнала, потому что перед весь был всмятку, и бампер с номером по земле волочился, и фары выбиты...

Жан Сергеевич — он вообще-то довольно мерзкий. Мерзкий трутень, но, само собой, это слова не мои, а мамины. Он трутень потому, что у него свой рынок с контейнерами, а сам ничего не делает, только собирает дань с торговцев и богатеет. Мамин Жора с ней поспорил как-то, что рынков без хозяев не бывает, что кто-то же должен все организовать и наладить, но мама ему живенько рот заткнула. Потому что она тут в три раза дольше живет и лучше всех знает. Оказалось, у мамы был знакомый из криминала, он точно знал, что этот самый Жан Сергеевич раньше простым рэкетиром ходил, его ранили даже, и в тюрьму дважды забирали, но срок так и не дали. А потом он из рядовых рэкетиров вырос до начальника. А когда был кризис в девяносто восьмом году, их мафия заставила настоящих хозяев рынка переписать документы, и Жан Сергеевич быстренько стал честным капиталистом. То есть мафия забрала рынок как бы за долги, но мамин приятель намекал, что история темная, и хозяев рынка просто запугали, а кого-то избили так, что человек навсегда стал инвалидом...

Такой вот Жан Сергеевич. Но мне он ничего плохого не сделал, а его гражданская жена, тетя Роза, как-то подарила мне огромный настенный календарь. Наверное, она меня жалеет, из-за уродства. Мама говорит, что «этот уголовник» устраивает оргии. Это правда, часто у него во дворе полно машин; они орут и купаются ночью... Вчера, кажется, тоже орали, но мне не до них было, я своего пламенного Ромео в беседке поджидала...