Музей-заповедник А. С. Пушкина - Владимир Семенович Бозырев

Сокроюсь с тайною свободой,

С цевницей, негой и природой

Под сенью дедовских лесов;

Над озером, в спокойной хате,

Или в траве густых лугов,

Или холма на злачном скате...

(«Орлову»)

Поэт ехал на этот раз в псковскую деревню с тем большей охотой еще и потому, что он только что перенес тяжелую болезнь — «горячку» (тиф) — и предвкушал впереди оздоровляющий отдых:

Я ускользнул от Эскулапа

Худой, обритый — но живой;

Его мучительная лапа

Не тяготеет надо мной.

.   .   .   .   .   .   .   .   .

Меня зовут холмы, луга,

Тенисты клены огорода,

Пустынной речки берега

И деревенская свобода.

(«N. N.— В. В. Энгельгардту»)

Этот приезд в Михайловское значителен в творчестве поэта созданием антикрепостнического стихотворения «Деревня». Начало его — светлое, приподнятое описание здешнего пейзажа, радость встречи с родными местами:

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,

Где льется дней моих невидимый поток

       На лоне счастья и забвенья.

Я твой: я променял порочный двор цирцей,

Роскошные пиры, забавы, заблужденья

На мирный шум дубров, на тишину полей,

На праздность вольную, подругу размышленья.

Однако красота здешней природы не заслоняет поэту, тогда уже автору известных вольнолюбивых стихов «Вольность» и «К Чаадаеву», гнетущей картины крепостнического произвола. С гневом Пушкин говорит о нем во второй части «Деревни»:

...Здесь барство дикое, без чувства, без закона,

Присвоило себе насильственной лозой

И труд, и собственность, и время земледельца.

Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,

Здесь рабство тощее влачится по браздам

       Неумолимого владельца.

Здесь тягостный ярем до гроба все влекут...

Пушкин не случайно повторил в стихотворении многократно слово «здесь», ибо теперь он сам лично увидел в псковской деревне бесчеловечность крепостного права.

«Никак нельзя считать это стихотворение протестом лишь против „злоупотреблений“ крепостного права. С большой отчетливостью в нем говорится о том, что «дикое барство» присвоило себе «и труд, и собственность, и время земледельца». Формула крепостного права дана здесь чуть ли не во всей своей теоретической, научной полноте», — пишет советский историк М. В. Нечкина.

И не случайно это острое социально-политическое произведение Пушкина, написанное в Михайловском на основе личных впечатлений, полностью увидело свет только в 1870 году.

11 августа 1819 года Пушкин уехал из Михайловского после месячного пребывания здесь и накануне отъезда написал проникнутое любовью к нему стихотворение «Домовому»:

Поместья мирного незримый покровитель,

      Тебя молю, мой добрый домовой,

Храни селенье, лес и дикий садик мой

      И скромную семьи моей обитель!

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Останься, тайный страж, в наследственной сени,

Постигни робостью полунощного вора

             И от недружеского взора

             Счастливый домик охрани!

      Ходи вокруг его заботливым дозором...

Пушкин словно предчувствовал, что расстается с «поместьем мирным» на долгое время. Не прошло и года, как юный поэт был сослан на юг за то, что он, как выразился император Александр I, «наводнил всю Россию возмутительными стихами». Южная ссылка разлучила Пушкина с Михайловским на пять лет. И вот 9 августа 1824 года Пушкин снова приехал в родное гнездо:

А я от милых южных дам,

От жирных устриц черноморских,

От оперы, от темных лож

И, слава богу, от вельмож

Уехал в тень лесов Тригорских,

В далекий северный уезд;

И был печален мой приезд.

(«Путешествие Онегина», из ранних редакций)

Это был приезд в новую ссылку. Царское правительство, определив местом ссылки Михайловское, надеялось, что там, в глухой северной деревне, свободолюбивый поэт будет сломлен морально, а его вольнолюбивая муза наконец умолкнет. Власти видели в этом тем большую необходимость, что за годы южной ссылки (сначала в Кишиневе, а потом в Одессе) популярность Пушкина среди передовых кругов дворянской молодежи необычайно выросла, его вольнолюбивые стихи в огромном количестве рукописных списков расходились но России. Поэт, глубоко убежденный в общественной значимости своего творчества и считавший его своим основным жизненным призванием, требовал от наместника южного края графа Воронцова уважения к себе прежде всего как к поэту, а потом уже чиновнику коллегии иностранных дел.

Однако Воронцов, по уничтожающей характеристике Пушкина, «придворный хам и мелкий эгоист», взбешенный независимостью поведения поэта, его известностью и влиянием на окружающих, всячески третировал его, подчеркнуто пренебрежительно относился к его поэтическим занятиям, часто требуя пунктуального исполнения мелких и порой даже оскорбительных для поэта чиновничьих обязанностей. Об этом стремлении властей принизить общественную значимость его поэзии Пушкин потом, находясь уже в михайловской ссылке, с неостывшим возмущением писал: «Так! мы можем праведно гордиться: наша словесность... не носит на себе печати рабского унижения. Наши таланты благородны, независимы... Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение...»

Воронцов посылал в Петербург одно за другим требования избавить его от Пушкина, независимое поведение и вольнолюбивая поэзия которого быстро увеличивали число сочувствующих ему представителей одесского общества.

23 марта 1824 года Воронцов в письме к министру иностранных дел Нессельроде просил доложить царю о необходимости отозвать Пушкина из Одессы и упрятать его в какую-нибудь из самых глухих губерний для того, чтобы избавить его от «заразительных, крайне опасных идей». Он писал: «Здесь есть много людей, а с эпохой морских купаний число их еще увеличивается, которые, будучи восторженными поклонниками его поэзии, стараются показать дружеское участие непомерным восхвалением его и оказывают ему через то вражескую услугу, ибо способствуют к затмению его головы и признанию себя отличным писателем, между тем как он, в сущности, только слабый подражатель не совсем почтенного образца — лорда Байрона».

Поэт держался с сановным вельможей, абсолютно не признававшим самобытного поэтического гения Пушкина, с подчеркнутой независимостью. И когда знакомый поэта по Одессе А. И. Казначеев, служивший в канцелярии Воронцова, предостерегал его от ссор с вельможей, то Пушкин со всей свойственной ему прямотой и