Цао Чжи. Стихотворения - Цао Чжи

Вздыхают о Паогуа, звезде печальной и сирой,

скорбно звучат слова о Пастухе одиноком.

Причудливо так летят по ветру их одежды;

ожидая чего-то, стоят, лица прикрыв рукавами.

Сонмы фей легко парят,

уток быстрей летят они,

гребня волны коснутся чуть -

чулки оросит водяная пыль.

Законов нет движеньям их:

крутой утес, спокойный плес,

идут, стоят, уходят вновь,

глаза - лучи, блестящий взгляд,

горит-блестит лицо-нефрит,

уста молчат - таят слова,

в дыханье запах орхидей.

Как грациозны, как милы...

Что пища? Позабыл о ней,

и все мирское отошло...

И ветры тогда отозвал Пин И,

владыка реки усмирил волну,

ударил Фэн И в барабан,

песню запела Нюй-ва.

Конвой колесницы - рыб узорных летящие стаи;

звенит колокольчик, он сзывает всех - улетаем.

Голова к голове, величавы тут шесть драконов,

далеко-далеко плавно несут облако-колесницу.

Из глубин выплывает кит, поддерживая колеса,

водяная птица вослед летит, как охрана.

Вот и Северный позади островок.

Южный кряж одолели.

Белоснежную шею изогнула фея,

взор ко мне обратила,

с губ слетают слова печально, -

объясняет она дружбы великий принцип.

Сожалела она о различье путей человека и духа,

роптала она: юность проходит, а мы не вместе.

Заслонилась шелковым рукавом, слезы свои скрывая,

но слезы текли ручьем, орошая ее одежду.

Скорбела: встречи желанный час прерван уже навеки,

вот, горевала, двое нас, вот - каждый уже один.

Чем достойным меня наградить за чувство?

Яркие серьги мне подарить из Цзяннани?

Пускай в темноте обитает дух феи прекрасной,

сердце, преданное мечте, мне отдано навеки...

Внезапно исчезла она со скалы высокой,

сердце смутилось мое - сиянье лучей погасло.

Нет ее тут, вновь поднимаюсь в горы;

ноги идут, душа недвижима.

Чувства сильны, думы о ней,

вижу ее, сердце скорбит.

Верится - вновь телесный увижу образ,

бросился в челн и поплыл против теченья.

Плыл бесконечной рекой, о возвращенье не помня.

Думы одна за другой, боль нестерпима.

Ночью уснуть не мог, скорбно-печальный.

Иней на землю лег и увлажнил одежду.

Утро пришло, велел запрягать коляску.

путь на восток - следует ехать дальше.

Вожжи в руках, плеть поднимаю повыше,

мешкаю все, - утес не могу покинуть.

Примечания

С. 214. Легендой про юного Цзяо Фу... - Некий юноша, по имени Цзяо Фу, рассказывает легенда, встретил на берегу двух фей и попросил подарить ему яшмовые подвески. Те исполнили его просьбу. Цзяо Фу спрятал подарок за пазуху, но не прошел и десяти шагов, как обнаружил, что яшма бесследно исчезла. Оглянулся - скрылись и феи.

С. 215. Вздыхают о Паогуа, звезде печальной и сирой. - Звезда Паогуа, по преданию, жила в одиночестве на восточном краю неба.

...о Пастухе одиноком - По преданию, только один раз в год может встретиться звезда Пастух со своей возлюбленной, звездой Ткачихой. Для этого Пастух наводит мост, сплетенный из цветов, через Млечный Путь и по нему спешит на свидание.

С. 216. Пин Я - дух ветра и дождя.

Фэн Я - божество, обитавшее в реках.

Нюй-ва - мифическая героиня, якобы починившая расплавленным камнем обвалившуюся часть небосвода.

Л. Е. Черкасский

Перевод В.М.Алексеева

Публикуется впервые с разрешения дочери академика В. М. Алексеева - М. В. Баньковской. Подготовка текста и комментарии осуществлены Л. Н. Меньшиковым. - Прим. ред.

В третьем году из цикла, идущего под девизом "Хуан-чу", я имел у государя аудиенцию в столице. На обратном пути я переправлялся через реку Ло. У древних авторов есть предание о том, что дух этой реки - женщина, имя которой Дама Ми. Я вдохновился тогда Сун Юем и тем, что он рассказал Чускому князю о святой фее и, вдохновившись, написал вот эту оду. Она будет гласить:

Я уходил от пределов столичных, идя домой в восточную область. За собой я оставил проход Ицюэ и перевалил Хуаньюань. Прошел чрез ущелье Тунгу. Поднялся на горы Цзиншань. Солнце уже на запад склонилось; телеги попортились, кони устали. Узнав об этом, я велел распрячь коней на пастбищах душистых и попасти мою четверку на поле с чудной травой чжи. А сам не торопясь прохаживаться начал по Роще Тополей, скользя глазами по теченью реки Лочуань.

В это время мой ум отвлекаться куда-то стремился, в душе поселился испуг. Мгновенье - и мысли мои разбрелись... Взглянул под собой - ничего не нашел. Взглянул над собой - отменную вижу картину. Я вижу какую-то прямо красавицу, тут же стоящую возле утеса. - Я за руку схватил возницу и потащил его, спросив: "Ты видишь или нет - вон там? Там - это что за человек? Вот так красавица!" - Возница сказал мне в ответ: "Позвольте мне Вам сообщить, что я слыхал о фее реки Ло по имени Ми-фэй, иль Дама Ми. Позвольте, - то, что видите Вы там, мой государь, уж не она ли это? Как она выглядит, скажите, и что она собой напоминает? Позвольте скромному рабу об этом знать". - И я ему сказал вот так: "Она выглядит вот как: летает, как лебедь, чем-то встревоженный; изящна - дракон так изящен несущийся. Так сверкает красою своей осенний цветок хризантемы, так в пышном цветеньи своем весною красива сосна. Угадывать смутно могу лишь ее, как месяц прикрытый лишь легкою тучкой; мелькнет на воздухе, словно несется куда-то - что кружится снег в струящемся ветре. Смотреть на нее в отдаленьи: она бела, сверкающе бела, как Яр великий, что восходит над небом утренней зари. Когда ж я подойду и рассмотрю ее вблизи; ярко и мило сверкнет мне она, как тот неньюфар, что растет из зеленой волны. Все пышное в ней и все тайное в ней достигло вполне идеала; высокое и небольшое - в пропорции лучшей сложилось. Ее плечи так сложены, словно точеные, талия - словно лишь свернутый шелк. Стройная шея, изящный затылок. Белое-белое тело просвечивать было готово. Помада пахуча была: лучше придумать нельзя. Свинцовая роскошь белил у нее не была в обиходе. Тучи прически высоко-высоко вздымались. Длинные брови срастались в изящном извиве. Алые губы светились наружу. Белые-белые зубы свежели внутри. Ясный зрачок глядел превосходно. Щеки в улыбке держали виски. Яшма - лицо красоты не от мира. Вид весь спокойный, в манерах свободный. Гибкая вся и изящная вся. Любезная в речи, в беседе. Чудно одета, оставив весь свет где-то там, статью, фигурой просясь на картину. - Набросила свой флеровый наряд сверкающий, сверкающий на ней, и вся украшена каменьем самоцветным, чудесно выточенным всюду. На волосах у ней парюра сплошь из золота и перьев синей птицы, и к ней привешен светлый жемчуг, ее лучами озаряя. - Обута она в узорные сандалии, такие, в которых далеко уйдешь, и легкий трен влекла: туманной дымкою волны. - Как будто в чаду благовоний она, исходящих от скромницы гор, да, скромницы гор, орхидеи; ступает она нерешительно как-то по самому краю горы.

И вот теперь в одно мгновенье она всем телом устремилась играть, шалить. По левую руку держась за сверкающий яркий бунчук, а правой укрывшись под знаменем кассий, она протянула белейшую ручку - да, ручку, - к священному берегу вод, сорвать на быстрине мели бессмертный чернеющий чжи. - Я любовался всей душой на эту прелесть, прелесть чистоты; и сердце сильно трепетало, увы, без радости особой... Ведь доброй свахи не имел я, чтоб в эту радость с ней войти! И я, обращаясь к той зыби, в беседу с богиней вступил, желая ей, прежде всего, сообщить о моем душевном и искреннем чувстве. И я дорогой свой брелок отвязал, чтобы этим ее пожелать... Но нет! Красавица была до глубины души воспитана прекрасно. И как! Она владела лучшим повеленьем и понимала смысл стихов канона Ши! Она приподняла теперь брелок алмазный свой и мне его в ответ, в ответ, преподнесла, мне указав на бездну вод, как срок и время для меня. Я взял брелок, как честный дар любви-любви, любви-любви; и все боялся: вдруг богиня меня обманет как-нибудь. С волненьем вспоминал я Цзяо-фу, - да, Цзяо-фу - как были с ним нарушены слова; и в грусти своей, как Ю нерешителен я, как лисица, я полон сомнений. И я убрал с лица умильную улыбку и усмирил - да, усмирил, - свои мечты; воздвиг преграду чинных правил и стал себя держать в узде.

И вот тогда богиня Ло была растрогана всем этим и нерешительно то шла ко мне, то от меня. Сиянье феи то отдалялось, то приближалось; то вдруг темнело, то прояснялось. То стояла своим легким станом она, строга, как журавль; то как будто хотела лететь, но пока не взлетала еще. То ступала по душистому какому-то убранству, то по травам благовонным шла, свой аромат струя. Она запела куда-то вдаль, и так протяжно - протяжно, да, - о своей вечной ко мне любви; был тон той песни совсем печальный и неспокойный и длился долго...

И вдруг смотрю, толпою божества сходиться начали сюда, зовя своих, свистя подругам. Одни из них в чистых резвились струях, другие порхали по острову фей, одни собирали светящийся жемчуг, а те поднимали волшебные перья. - Шли за двумя теми дамами - женами с Южного Сяна; за руку брали ту деву, что раньше бродила по берегу Хань. Они вздыхали о том, как Пао, звезда на небе, любви не знает; они нам пели, как Волопас там один на небе живет всегда. Вздымали легкие покровы - все в совершеннейших узорах и, рукавом закрывшись длинным, стояли долго и недвижно. То быстро вдруг неслись, что дикая летающая утка; порхали, где-то исчезая, совсем как феи и божества. В прикосновении к волне еле заметными шагами они под газовым чулочком рождали будто даже пыль. В движеньях своих никаких они правил житейских не знали; то шли по опасным наклонам, то снова спокойно, как надо. И было трудно угадать, идут вперед или стоят; уходят прочь или обратно. Вдруг обернутся, поглядят - струят божественное нечто; лучи сияют проникновенно на этом яшмовом лице. Слова у них уж на устах, но их они не произносят; и их дыхание совсем как запах диких орхидей. Их лица красотой роскошной так были ласковы, милы, что я вполне мог позабыть о том, что надо есть и пить...