Сказки Ледяного спокойствия - Алексей Смирнов

Я тронулся в путь, пешочком, и только желудочные черевички согревали мое натерпевшееся сердце. Дорогой я представлял себе Ксанушку и с чувством воображал, как радуется она обновке, отклячивши ножку... Да только...

Здесь Вакула заплакал пьяными слезами и уронил голову на грудь. Один из нас, человек жестокосердный и грубый, несдержанно захохотал:

- Дальше нам ясно! Два пальца в рот - и царские тапки полетели в ведро! А ты заработал по хребтине ухватом... И еще долго выяснялось, как эта обувь к тебе попала. По каким-таким трудодням ты к ее хозяйке захаживаешь, и не у нее ли кантовался?

По глухим рыданиям Вакулы мы поняли, что слова эти - горькая правда.

Покуда он утирался, мы подлили ему в пунш и зубровки, и кое-чего другого. Он выпил, лениво повозмущался... смесь неспешно делала свое дело... Вакула задумался... внезапно черты его лица прояснились, он что-то припомнил про Михаила Сергеевича и рассказал нам историю...

...про Золотого Петушка!

1989, 2004

64. Положительная динамика, или Ну, погоди

сказка-быль

- Ну, погоди!

- И это все, что он говорит?

- Да, профессор. Рука уже поправилась, и нога нормально ходит. Он все понимает, но выговаривает только это.

- Знаете, у него было счастливое детство. Такая штука называется эмболом. Сохраняется только то, что въелось глубже прочего. Обычно это бывает какое-нибудь матерное слово. А у него - прелесть какая!

- Профессор, но вы возьметесь?

- Да, мы поковыряемся в черепе, подсадим сальник... сосуды прорастут, кровоснабжение усилится... Операция тяжелая, но я надеюсь на положительную динамику. Речевой диапазон должен расшириться...

- И дорого обойдется?

- Недешево. Но игра стоит свеч, согласитесь?

......

- Профессор, как его состояние?

- Вы можете забрать его домой. Динамика небольшая, но есть. Прошу вас, голубчик, ответьте: какое сегодня число?

- Ну, заяц, погоди!...

- Видите? Добавилось слово "заяц". Для этого восстановились миллиарды мозговых клеток. Дело пойдет на лад.

......

- Профессор, мы снова к вам.

- С нетерпением слушаю. Мои уши на гвозде внимания.

- Речевой диапазон расширился.

- Отлично!

- И диапазон поступков - тоже. Он разбил витрину "Детского мира", выхватил зайца и стал называть его всеми словами, которые, по вашим словам, у всех глубоко въедаются.... Слов пять или шесть произнес, исколошматил его...

- Вот видите: целых шесть слов!

- Доктор, он, казалось, и не знал их... И не произносил никогда...

- Значит, вы произносили...

65. Полостное сокрытие

По прибытии в аэропорт Великан тяжело отдувался. Пот лил с него градом. Он еле выкарабкался из такси. Таксист уже, багровея от натуги, вытаскивал из багажника огромный рюкзак.

Потом Великан заполнил таможенную декларацию и вразвалочку подошел к стойке.

- Наркотики? Оружие? - спросила у него миловидная мулаточка в таможенной форме.

Великан облизнулся.

- Боже меня упаси. Здесь у меня продукты, - он указал на рюкзак. - Я большой любитель покушать.

Великана огладили длинными палками, раздался звон.

- Ах, простите, - Великан вынул ключи от родового замка, монеты, портсигар, снял ремень и сразу сделался в два раза толще.

- Я попрошу вас развязать рюкзак, - вздохнула таможенница.

Тот повиновался. Рюкзак был доверху набит сырами, колбасами и президентскими куриными ногами, завернутыми в фольгу.

- Все в порядке, - улыбнулась досмотрщица.

На сей раз ее улыбка была гораздо шире. В ней сквозило непонятное и неприятное для Великана торжество. Он обернулся направо и увидел, что его уже теснит офицер полиции. Такой же громила теснил Великана справа.

- Потрудитесь объяснить нам, что это такое, - полицейский указывал пальцем куда-то вниз, на пол. - Имейте в виду, что все, что вы скажете или не скажете, может быть и будет использовано против вас.

Великан заглянул себе под ноги. Прямо из-под него в зал ожидания, через который он только что прошел, убегала струйка белого порошка.

Полицейский нагнулся, дотронулся до порошка пальцем, лизнул.

- Чистый кокаин, - заметил он укоризненно.

Послышался слабый треск рвущейся материи. Из рюкзака выполз мальчик размером с пальчик; с большим трудом он вытянул следом корочки сотрудника Интерпола, которые были немногим больше, чем он сам.

- Остальное в брюхе, - пропищал мальчик, отдуваясь.

Великана схватили под локти и поволокли на рентген. Мальчик поспешал следом.

- Нафаршировал братьёв пакетиками, словно гусей, и сожрал. Сволочь. Я тебя упеку на двести лет! - закричал он снизу вверх.

Рентген показал в животе у Великана нечто, напоминавшее многоплодную беременность.

- Это Ганс, - начал объяснять мальчик-с-пальчик. - Это Фриц. Еще шевелится. Это Фридрих. По-моему, пакетик разорвался - смотрите, какое блаженное лицо, даже на рентгене видно. Это Генрих... Это Иоганн...

- Полостное сокрытие, - кивнула мулатка, и Великана заковали в наручники.

66. Потерянное время

- Кто вы такой? - спросила гардеробщица.

- Я? Петя Зубов!

- Петя Зубов? Этого не может быть! Вы, должно быть, дедушка Пети Зубова! Вы посмотритесь в зеркало!

Петя Зубов посмотрелся и ахнул. Из зеркала на него глядел неухоженный, заросший космами дед. "Надо остальных предупредить! - разволновался Петя. Время! Время!"

Вскоре нашел он Марину Поспелову - старушку семидесяти восьми лет. Она играла в мячик. Схватил ее за руку, и они побежали, чтобы успеть. Еще двоих не хватало: Наденьки Соколовой и Васи Зайцева. Наденьку нашли во дворе, она выглядела годиков на восемьдесят семь и прыгала себе по шашечкам, играя в классики. А после и Васю нашли, который тянул на все девяносто и прицепился к трамвайной "колбасе". Сняли его, обнялись.

- Скорее бежим, - говорит Петя. - Иначе к сроку не поспеем, и все пропало.

Долго бежали, пока не добрались до леса, на границе с которым был тот самый домик, где старички недоброе каркали. Там уже сидели за столом те же самые зловещие личности с именами и отчествами: Сергей Владимирович, Ольга Капитоновна, Марфа Васильевна и Пантелей Захарович. Санитары приосанились, заулыбались:

- Молодцы! К самому ужину поспели! Давайте сюда увольнительные, мы вам отметим. Маразм не маразм, а ты смотри, как они ориентируются, не то что эти арифметики. Все карцера боятся.

Один санитар сказал:

- Сегодня по радио говорили, что в Америке научились вставлять в башку микрочип для памяти. Но в русской версии он твердит на выходе лишь одну строчку из поэта Вознесенского: "И памяти нашей, ушедшей, как мамонт, вечная память".

Повар сердито сказал:

- Можно бы и разнообразить для старичков. Для мобил же пишут разную музыку. Вот это скажем: "А годы летят, наши годы, как птицы, летят..."

- Как рыбы плывут, - подхватил санитар. - Эй, Фирс! Ты ложку-то переверни, да с другого конца возьми.

Повар, глядя в окно, мечтательно сказал:

- Какой здесь раньше вишневый сад был! И во что превратили? Дерьмократы поганые. Потерянное время!

67. Привередливые кони и Позорные волки

За горами, за лесами, за колючими стенами сидит ворон на дубу, он играет во трубу: "Подъем!"

- Что тут у вас за базар? - загремели запоры; в камеру вошли, поигрывая дубинками, трое в форме.

А дело началось с очень ответственной операции. Спасти положение мог только Конек-Горбунок.

- Важный вопрос решаем, брателла, - сказал Каюму Смотрящий камеры. Погоняло у Смотрящего было Бай. - Ты понимаешь, что с тобой будет, брателла, если конь не доскачет?

- Очень хорошо доскачет, - кивал Каюм. - Я сделаю Конек-Горбунок. Это такой специальный конь. Он долетит, как птица.

Горбунок, он же малява, касался судьбы очень важного в камере человека. Всякому культурному человеку из современной литературы известно, что конями называют записочки, облепленные хлебным мякишем. И перетянутые нитками. Ими, конями, пуляют через отверстие в решетке в окна напротив, и так общаются. Плюют конем в специальную трубку-газету. Мякиш прилипает, малявная записка изымается, натягивают нитку, проводят дорогу, а менты их потом находят и режут, дороги эти.

Сивка-Бурка был уже перехвачен и подшит к делу. Еще один Конь стал сразу Огонь, потому что свалился точно в горсточку прикурившего прапорщика, который пересекал тюремный двор. Росинантом нечаянно подавились, и счастливчика отвели в санчасть.

- Дддда что-та кони... мне попались... привередливые-е-е-е... протяжно тянули в углу.

- Конек-Горбунок - особый Конь, - клялся Каюм. - Он долетит.

- Ну, гляди, - сказал Смотрящий. - Я тебя за язык не тянул.

Каюм до посадки играл трубачом в провинциальном оркестре. В трубе он возил героин и был взят прямо в оркестровой яме, когда закладывал пакетики. У Каюма была хорошая дыхалка, и он клево плевался конями. За такое мастерство сокамерники прозвали его Морисом-Мустангером из романа, который перед сном, ежедневно, тискал Смотрящему один петушок.