Поведай сыну своему - Михаил Белиловский

Пока собирались читать молитву "Ташлих", все о чем-то говорили, - кто о последних новостях, кто о том, что наболело.

- Люсенька, девочка моя золотая, как я рада тебя видеть! - Это была тетя Настя, уборщица из папиного магазина, которая из любопытства пришла, чтобы посмотреть, как евреи отмечают свой Новый год. - Как же ты похорошела! Чувствуешь себя как? Кашель-то прошел? Как вы там, в деревне, отдыхали?

- Очень даже здорово. У нас там был ворон, который говорил человеческим голосом.

- Неужели? Вот это здорово!

Но Люсин восторг вдруг пропал и она серьезно продолжала:

- А еще мы там были на работе у дяди Павла, который иногда приходил к папе в магазин, и там было событие.

- Какое же событие? - спросила Настя.

- У него со шкафа упала на пол фотография дяди Антона, а когда я ее подняла, дядя Павел как бросился на меня, и сразу вырвал ее и был очень злой.

Началось чтение молитвы "Ташлих", и все выворачивали карманы, чтобы сбросить свои грехи в реку. Длилось это совсем недолго и закончилось словами, пронесшимися по всей широкой водной глади: "...что может мне сделать человек? Господь помогает мне, и увижу я падение моих врагов. Лучше надеяться на Господа, чем полагаться на человека. Лучше надеяться на Господа, чем полагаться на великодушных".

Аба стоял рядом с Настей и переводил ей эти слова.

Возвращались домой уже в сумерках.

"Павло из Верховни и фотография Антона... - думала Настя, приближаясь к своему дому. - Именно он тогда и приходил с одним дружком... лицо все в пятнах оспы, круглое, жирное. Почему Аба не рассказал про фотографию Антона? Ну да, я ведь отказалась говорить с ним об этом. А ведь Антошу жалко, хороший парень. Не мог он пойти на это".

В голове засели последние слова молитвы, которые Аба ей перевел: "Лучше надеяться на Господа, чем полагаться на человека..." Она пыталась это понять и не могла сосредоточиться на главном, что ее сейчас волновало.

"Надо обязательно поговорить с Абой", - решила Настя, открывая дверь своего дома.

Вечером собралась дома вся семья Абы. Мендл был особенно возбужден и рассказывал всем о том, что почти что может уже кататься на велосипеде. Сначала Монька его держал сзади, а потом он уже сам ездил. И, вообще, на велосипеде запросто можно ездить со скоростью автомобиля.

Голда пришла не одна, а со своей подругой Розл. Роза, как ее называли подруги, принесла с собой гитару.

В доме царили почти все запахи еврейской кухни, которые могли оставить безразличным разве что только мертвого человека. Что бы там ни говорили, но благоухающая фаршированная рыба, возбуждающая редька с гусиным жиром и гривилами, кисло-сладкое жаркое со своим неповторимым вкусом, сдобные кихелах за праздничным новогодним столом - не только вкусная еда. Это живой увлекательный рассказ об умении, находчивости, вкусе, красоте, которые впитываются с самого детства в кровь и мозг человека и навсегда, на всю жизнь, определяют его принадлежность.

Этл, сама того не сознавая, находила в себе в эти дни смелость и сноровку готовить такие блюда, на которые никогда раньше не решалась. Последний разговор с матерью как бы прорвал накопившуюся за последние годы в ее душе обиду за постепенное отмирание того, чем жили ее родители и их предки.

На этот раз она, как никогда раньше, особенно остро чувствовала внимание и чуткость Абы к ее затее. И это придавало праздничному настроению особый оттенок. И вместе с тем, она время от времени обнаруживала в глубине своего сердца неясное предостережение, которое нет-нет да просачивалась сквозь праздничное, счастливое настроение.

Зажигали свечи. Сначала Песя и Этл, потом Голда с Розой. У Люсеньки загорелись глаза и зарумянились щечки от детского любопытства и крайнего нетерпения в ожидании своей очереди.

Аба приготовился читать кидуш - извлек из сундука залежавшийся тефиллин, одел кипу, талас, подошел к столу, где сидели уже все домашние.

Налили взрослым вина в бокалы. Выпили понемногу, потом макали кусочки хлеба и яблока в мед, а Аба говорил слова молитвы на непонятном для его детей языке:

- Да будет твоим желанием, чтобы Новый год был для нас хорошим и сладким!

Когда Аба закончил, дети оживились.

Голда и Роза живо обсуждали новый фильм "Путевку в жизнь" - о детях, оставшихся без родителей, которые погибли во время революции и гражданской войны. Мендл протянул руку к черному репродуктору, висящему на стене, пытаясь включить радиопередачу. При этом что-то громко говорила ему Люсенька, дергая его за рукав и, мешая ему это сделать. Этл и Песя продолжали хлопотать вокруг стола.

Сидя за столом, Аба настолько углубился в свои мысли, что слышал только отдельные отрывки фраз, которые доносились до него.

То, с чем он столкнулся в Верховне, продолжало его беспокоить. Впервые в своей жизни он увидел и реально ощутил живого заклятого врага, который готов в любой момент дать волю своей слепой ненависти.

Как бы то ни было, жизнь с каждым годом улучшалась. В особенности радовало то, что дети, при желании, могут получить хорошее образование, добиться в жизни большего, чем могли в свое время их родители. Был бы только мир между людьми. Но, увы, пока что его нет!

Мендл, наконец, включил репродуктор, из которого вырвались слова:

- Ружинский сельсовет прилагает все усилия для улучшения условий жизни и быта трудящихся. Во исполнение решения о благоустройстве местечка, будет взорвана церковь, кирпичи которой будут использованы для постройки тротуаров на центральной улице. Просим граждан соблюсти все меры предосторожности. Взрыв назначен на...

- Вот здорово, настоящий взрыв! Надо будет посмотреть! - воскликнул Мендл.

- Я тебе посмотрю! - угрожающе заявила Голда, - хочешь без головы остаться?

- Тихо, не ругаться, - очнулся от своих мыслей Аба, - сегодня у нас с вами праздник. А на празднике должны звучать песни. За столом ведь у нас два музыканта.

Отец с лукавой улыбкой посмотрел на сына и добавил:

- Неси-ка свою скрипку, Менделе, и сыграй нам. Дядя Йосл, учитель твой, сказал мне, что слух у тебя хороший и из тебя мог бы выйти хороший музыкант. Он даже сказал, что если бы не это пошлое и гнусное звуковое кино, из-за которого он стал почти безработным, то он сделал бы из тебя прекрасного тапера, не хуже его самого. Правда, он пожаловался на то, что ты иногда ленишься и мало упражняешься дома.

- Пусть сначала сыграет Роза, а потом я, - Мендл явно хитрил.

- Нет уж, дорогой, - парировал отец, - сыграете вместе с Розл.

Розл, не по возрасту мудрая, милая Розл! Она держала в руке гитару, и быстрый сияющий взгляд ее карих глаз задерживался по очереди на каждом из взрослых, сидящих за столом, пытаясь таким образом разгадать их желание.

- Давай, Менделе, сыграем еврейскую песню вместе, а бабушка, мама и папа будут петь. Давай!? - Розл уже начала было тихонько наигрывать песню, чтобы заранее создать нужную атмосферу и увлечь всех в этот музыкальный рассказ.

Когда, наконец, уговорили Менделе и он начал свою партию, подключилась к нему со своей гитарой Розл и полилась печальная, неторопливая мелодия об уютно пылающем в печке огне, который согревает местечковую школу хедер, где ребе учит малышей непростой для них науке выговаривать первые буквы алфавита.

Ойвн припичик брент а фаерл,

Ун ин штаб из гейз.

Ун дер ребе лернт клейне киндерлах,

Дем алеф бейз7.

В разгорающемся блеске черных глаз Розл светилась страсть настоящего, истинного музыканта, который в своем безумном самоотречении охвачен лишь одним-единственным желанием - вложить душу свою без остатка в свое творение. Нежно, в богатом переборе, звучали струны гитары, заботливо обрамляя главенствующий скрипичный голос.

Геденкт де киндерлах,

Геденкт де таере,

Воз ир лернт ду.

Зогт де нох амул

Ун тейк нох амул

Кометс алеф "у"8.

Пели негромко, но с сердцем. А старая Песя роняла горькие слезы, вспоминая и счастливые и горькие годы своей жизни.

Аз ир вет киндерлах алтер верн,

Вет ир алейн фарштеин,

Вифил ин ди ойзес лигн трерн,

Ун вифил гевейн9.

Аба обнял сидящую рядом с ним Этл и еле заметными движениями своих пальцев отмечал каждый такт на ее теплых, родных ему плечах.

Окна загромыхали в ночной темноте так, словно началось крупное землетресение.

- Этл, вставай!!! Родимая, быстрее вставай!!! Случилось несчастье, большое несчастье!!! Вставай!! - тревожный, хриплый, надрывный голос старого Лейзера звучал, словно набат при стихийном бедствии. - Аба попал под поезд!!! Собирайся, дорогая, собирайся милая, поедем к нему.

Последние слова прорвались сквозь мужские рыдания.

Этл словно пружина вытолкнула из постели. В безумстве металась по комнате, шарила дрожащими руками по стене, пока, наконец, нашла выключатель. Яркий электрический свет залил всю комнату, но она увидела только одно: Голда, Мендл, Люсенька неподвижно сидели в своих постелях и не сводили с нее заспанных глаз. А в них - растерянность, страх.