Свет очага - Тахави Ахтанов

У казахов в обычае подшучивать над сверстниками, и жестоко, порой без всякой жалости. И дядя Сеилхан так часто шутил над Альмуханом, что и имя его сделалось нарицательным. «Глупый ты, как Альмухан», «Так поступить, как ты, мог только Альмухан», «А ты, оказывается, настоящий Альмухан», — часто говаривал он.

Как-то возвратились Альмухан и дядя Сеилхан из поездки в город. Как обычно, в тот вечер весь аул собрался послушать дорожные новости, рассказ, которым в тот день рассмешил всех дядя Сеилхан, крепко засел в моей памяти.

От областного центра до нашего аула двести пятьдесят километров. Дорога неблизкая, ехали на телеге по безлюдной степи под палящим солнцем, путников мучила жажда. По дороге попадались хутора украинских поселенцев. Правда, в ту пору казахи не особенно-то отличали украинцев от русских. В степных балках хуторяне сажали бахчи и огороды. И вот, измученные зноем и жаждой, Альмухан и Сеилхан увидели одну такую бахчу. Кто же в такую жару проедет мимо арбузов? Они сошли с арбы и съели арбуз. Утолив жажду, друзья уложили про запас еще с десяток арбузов — путь-то не близкий, двести верст по пустынной степи, по жаре.

В этот миг из-за бугра выскочил здоровенный мужик, с криком бросился на них и с ходу врезал Сеилхану в ухо, тот ответил, ну и пошла потасовка. Оба стоили друг друга, дрались долго — и носы расквасили, и рубахи изодрали. Наконец разошлись, тяжело харкая, залитые потом, бросая враждебные взгляды один на другого, утираясь рукавами и сплевывая сукровичную тягучую слюну. И когда Сеилхан тронул арбу, из-под нее выбрался Альмухан и пробулькал: «Ну, как, кончили уже?»

— Ты что? Ты куда пропал? Ты почему, черт бы тебя побрал, не помог мне?! Нас же двое, а он один! Если бы ты был рядом — да он бы и не полез на двоих! — возмущенно закричал дядя Сеилхан.

— Господи, Сеилхан, но как же я могу драться с незнакомым русским? — сказал Альмухан. — Никак не могу.

В ауле у нас пересказывали еще одну историю, случившуюся с дядей Сеилханом.

Лет пять назад дядя Сеилхан со своим родным братом Наубетияром поехал в областной центр. Как раз свирепствовали лютые морозы. Они остановились на окраине города у татарина Хайбри, который сдавал свой дом под заезжий двор. Хозяину давно осточертели каждодневные гости. К тому же чистоплотный городской татарин самым высоким достоинством человека считал умение ни соринки не уронить на пол и степных неряшливых казахов встречал неприязненно. Целый день дядя Сеилхан и Наубетияр ехали по открытой и продуваемой всеми ветрами степи, промерзли до костей, и, зная это, Хайбри даже не напоил их как следует горячим чаем.

Он отвел им какую-то комнатушку с отваливавшейся со стен штукатуркой. На старые нары была брошена рваная кошма, а на холщовый дастархан хозяева положили черствые куски хлеба, сахара даже не дали. Где уж тут рассчитывать на сытную еду, когда испитая заварка едва окрашивала кипяток в желтоватый цвет. Так и сидели они в сумрачной комнате, невесело похлебывая пустой чай. И молчали, не клеился разговор. Один только Хайбри услащал их скудный дастархан своей болтовней.

— И-и, значит, вы из иргизских степей приехали. Да, это далеко, совсем далеко, — он никак не мог понять, почему этим казахам не сидится у себя дома.

— Так вы с Иргиза приехали? — встрепенулась жена Хайбри, разливавшая чай.

— Да, а что?

— Туда девушка одна наша уехала. Уехала — так и нет от нее вестей. Славная девушка. За казаха вышла и уехала. И-и, бедное дитя, теперь уж не видать ей радости.

— Как зовут вашу девушку? Чья она дочь? — поднял голову теперь уже и дядя Сеилхан.

— Минникамал ее зовут, она дочь моего дяди Сунгата. Родители ее умерли, сироткой росла, бедняжка. Да еще — ох, за казаха вышла, — запричитала, заохала жена Хайбри. — И вестей от нее никаких. Ох, что с ней? Кто ее муж?..

Тут дядя Сеилхан распрямился, ожил, заиграл бровями…

— Минникамал?.. Дочь Сунгата, вы сказали? А кем вам Сунгат доводится?

— Сунгат родной брат моей матери.

— Вот тебе и на!.. Стоит казаху куда-нибудь приехать, как обязательно наткнется на родственника… Да вы моя самая близкая родственница, свояченицей мне доводитесь.

— Но как же это?

— Если речь идет о Минникамал, дочери Сунгата, так вот: она моя жена! Стало быть, и я вам не чужой, так или не так?

Хайбри с женой так и застыли, оторопело глядя на Сеилхана. Еще больше был поражен Наубетияр! Он-то Знал, что у Сеилхана нет никакой другой жены, кроме Балсулу. Но сказать об этом — опозоришь и Сеилхана и себя, а умолчать, так неизвестно, чем все это кончится. Как тут быть, что делать? «Ох и. измучился тогда я», — вспоминал потом Наубетияр.

Первой пришла в себя жена Хайбри.

— И-и, что же это я сижу-то! — вскинулась, всплеснула она руками. — Сейчас я, сейчас… — и побежала в другую комнату, но тут же вернулась, рассердившись на мужа, — и-и, так и будешь сидеть, отец? Зови же гостей в те комнаты… Да скорее беги в магазин. Да не забудь дать корму коню моего дорогого зятька.

И пошло, и поехало. Гостей поместили в лучшей комнате. Дом наполнился вкусными запахами — жарились беляши, варилось мясо. Была принесена и водка, и после очередной рюмки Сеилхан стал рассказывать о Минникамал с такими подробностями, словно говорил о своей Балсулу. А Хайбри с женой только удивленно разводили руками, восхищенно глядя на новоявленного зятя, то и дело восклицая: «И-a, алла!»

С тех пор дядя Сеилхан, приезжая в город, останавливался только у Хайбри, всегда возвращался от него довольный и говорил, посмеиваясь: «Умеет ли какой-нибудь другой народ так уважать своих зятьев, как эти татары».

Но сколько веревочке ни виться, а конец ей придет. Каждый раз, когда дядя Сеилхан приезжал в город, Хайбри с женой привязывались к нему: «Что же ты нашу Минникамал не привез? В следующий раз, смотри, не оставляй ее дома». И каждый раз Сеилхан находил какую-нибудь отговорку. Наконец, не надеясь больше на зятя, Хайбри с женой заявили: «Раз ты не хочешь ее привезти к нам, то мы поедем с тобой сами», — и стали собираться в путь.

Тут уж дядя Сеилхан схватился за голову, стал думать, искать выход, он сходил в магазин, купил бутылку водки, а жену Хайбри попросил накрыть дастархан. И за столом