Настоящие мужики детей не бросают - Романов Владислав Иванович

Сан Саныч тотчас сделал фотопортрет, разузнав, что Сашенька живет в общежитии, а приехала в Нижнюю Курью полгода назад с Севера, из Красновишерска. Через неделю он заявился к ней с цветами и с тортом. Она благосклонно приняла его ухаживания, ибо в городе его все знали, а через два дня он пригласил ее к себе в гости, показав свое творение. Она сама была изумлена, точно увидела себя впервые.

— Твой портрет просит на обложку один московский журнал, — угощая ее шампанским, сообщил он. — Ты не будешь против?

— А какой журнал? — вспыхнув, заинтересовалась она.

— «Век». Он цветной, яркий. А там кто знает… — многозначительно проговорил он.

— Ну давай, — пожала плечами она.

— Я сейчас готовлю несколько работ на выставку, ты не хотела бы мне попозировать?

— Голой? — загорелась Александра.

— Почему голой? Я сам подберу тебе костюм, что-то у меня есть, а пару красивых шляп возьму в местном музее, там в запасниках кое-что имеется. Вот мои работы! — Он показал ей несколько отечественных и зарубежных журналов.

— Ух ты! — увидев французский «Elle» и четыре вкладки Смирнова, восхитилась она. — И сколько тебе заплатили?

— Тебя только это интересует? — усмехнулся он.

— Почему это, меня все интересует, — чуть смутившись, ответила Александра. — И ты тоже!

Он влюбился в нее в тот самый миг, когда увидел, и через два дня сделал предложение. И она его приняла. Сказала: «Мне надоело жить в общаге, у тебя лучше». И рассмеялась. Потом состроила хитрющую рожицу, точно проверяя, как он отреагирует, и добавила:

— Это шутка, конечно. Ты мне тоже очень понравился минут сто сорок назад, когда показал свои фотографии, и я поняла, что передо мной талантливый человек, настоящий художник, большой мастер, встреча с которым всегда волнует. И сексуально в какой-то степени, — и снова озорно улыбнулась.

Вообще она оказалась умницей, заметно отличаясь от всех работниц горпищекомбината, прежде всего ярким природным умом и острым язычком. Потому он сразу и влюбился.

А она, не раздумывая, согласилась переехать к нему в тот же вечер и жить с ним вместе, не требуя взамен штампа в паспорте, но Сан Саныч настоял, чтобы они зарегистрировались: городок маленький, ни к чему сплетни да пересуды, а потом и фамилии им менять не надо. Он нутром чуял, что не стоит соглашаться на предложение московского журнала и выставлять открытую им красоту жены на всеобщее обозрение, но свадьба, да и новый гардероб молодой супруги — а она переселилась к нему с маленьким чемоданчиком, имея всего два платья, кофту и две юбки — потребовали немалых расходов, «Век» же предлагал неплохие деньги, да и не хотелось терять старые связи, потом не пригласят, не опубликуют. И фотограф согласился.

Прошло несколько месяцев, и в город примчался московский журналист, соблазнившийся красотой «сладкой» провинциалки, потом заявился телехроникер из областного центра, а за ним и корреспондент российского канала из Москвы. Последний и сманил ее за собой, наобещав с три короба.

Сан Саныч и раньше чувствовал, что рано или поздно Александра сбежит или бросит его. Ее быстро стало все тяготить: и работа, и скучные зимние вечера, когда они оставались дома, а не шли в гости или в кино, и неожиданная беременность. Ей хотелось веселья, шумных компаний, а не тоскливого счастья вдвоем, хотя Смирнов изо всех сил старался развлекать ее, тайком разучивал и показывал фокусы, пытался приобщить к фотографии, устраивал вылазки на лыжах, купил супер-телевизор «Филипс», видеомагнитофон, приносил все новые фильмы на кассетах. Но Александра все равно тосковала. Часами сидела у окна и смотрела на замерзшую Каму.

— О чем ты думаешь? — с беспокойством спрашивал ее Смирнов.

— Так, ни о чем, — отвечала, не отрываясь от окна.

— Ты не заболела?

— Наверное.

— Простуда?

— Давай уедем в Израиль?

Он несколько секунд молчал, глядя на нее.

— Ты что, еврейка?

Она смутилась и кивнула:

— По матери. Отец-то русский, меня и записали русской, а я съезжу в Красновишерск, возьму ее свидетельство о рождении, о браке и поедем, поживем там, а потом двинем во Францию. Тебя же в «Эле» напечатали, фоторепортером ты запросто устроишься, а я попробую фотомоделью или еще кем-нибудь. Вернуться всегда успеем. Пока молодые, надо мир посмотреть. Как тебе моя болезнь?

Ее глаза сверкали таким блеском, что он долго молчал, ходил по комнатам, глядя в окна на скалистый берег Камы, поросший тонкими корабельными соснами.

— Хорошая болезнь, но мне вообще-то здесь нравится, — сказал Сан Саныч.

— Поняла, — грустно вздохнула она и стала снова смотреть в окно.

А потом он нашел у нее под подушкой учебник английского языка.

— Ты что, решила учиться? — удивился он.

— Пока не знаю, но английский никогда не помешает. Как считаешь?

Сан Саныч оказался для нее удобным трамплином для прыжка. Она сразу это поняла, едва с ним познакомилась. Он накупил для нее много нарядов, создал тепличные условия для роста, сделал ее популярной, и Александра времени зря не теряла: выучила английский, расширила кругозор, оперилась, выждав момент для прыжка. Точно она наперед знала: рано или поздно, но ее счастливый миг придет. И когда он настал, она его не упустила.

— Творец не создан для блаженства, — с онегинской мрачной миной отвечал фотограф всем, кто пробовал его утешить после того, как Александра его бросила.

Сан Саныч отшучивался, хотя бегство жены принесло ему столь сильную боль, какую он никогда до той поры не испытывал. Со временем рана затянулась, Смирнов понял, что вернуть возлюбленную не удастся, однако судьба сына продолжала его тревожить. Фотограф за короткое время супружеской жизни хорошо проведал легкомысленный характер молодой женушки, знал, что ребенок станет ей помехой, и, собираясь в Москву, верил, что стоит ему объявиться, как она без пререканий отдаст ему Сашку. Именно это твердое убеждение, а еще слухи о ее отъезде за границу и заставили его взять отпуск и отправиться на розыски сына.

Теперь у него в запасе еще оставалось три недели, за этот срок можно было договориться с Ниной о совместном воспитании Саши, чтобы он мог с ней или без нее приезжать к нему, подолгу гостить, особенно в летнее время, да и сам фотограф имел возможность чаще выбираться в Москву, его изредка приглашали на выставки, не говоря уже о более тесном сотрудничестве с московскими журналами. И все оборвалось из-за этой глупой нелепости: его схожести с маньяком. Не будь ее, капитану не за что было бы зацепиться. То ли и вправду все это случайность, то ли сама судьба противилась его сближению с Ниной и сыном.

Он вспомнил, что забыл уложить в сумку щетку и мыльницу, двинулся в ванную, забрал их, но мыла в футляре не оказалось, они давно с Денисом его измылили. Сан Саныч открыл ванный шкафчик с зеркалом, висевший на стене, в надежде найти небольшой обмылок, на сутки, ему больше и не надо, и вдруг увидел лежавший там скальпель с засохшими капельками крови на лезвии и рядом грязный бинт. Морозов хоть и жил один, но чистоту любил, никогда не оставлял на ночь мусор в доме и грязную посуду в раковине, каждая вещь у него лежала на своем месте. Слесарные инструменты в старом портфеле под ванной, обувь в обувной тумбе, медикаменты в аптечке, ножницы, клей, кусочки кожи, сапожная дратва с толстой иглой и другие порой необходимые в быту вещи хранились также в специальном ящичке, и бросить грязный бинт с окровавленным скальпелем в ванный шкафчик он никак не мог, не в его привычках, а значит, это сделал кто-то другой. И причем недавно, иначе, заметив такой непорядок, Денис все бы исправил. И скорее всего, тот, кто похитил негативы, больше некому. Но для чего маньяк это сделал? Чтобы подставить Смирнова? Тогда, выходит, он знал, что его арестовали, знал, что Морозов на работе, и безбоязненно вошел, забрал негативы, на всякий случай все, ибо некогда было просматривать, отбирать, аккуратно положил скальпель с бинтом и вышел, надеясь, что шустрый Климов в поиске вещдоков прошарит эту квартиру и обнаружит скальпель и бинт, на который многие могли обратить внимание. И тогда оперативники успокоятся, больше никого искать не будут и настоящий убийца получит небольшую передышку.