Молчание Сабрины 2 (СИ) - Торин Владимир

– Поэтому хватит об этом, – велела мадам Бджи, как будто не она все это начала. – И вообще лучше не заговаривать больше о Дуболоме Бруме и о прочем, с ним связанном.

Кухонный навес погрузился в тишину. Все обдумывали услышанное. Мадам Бджи склонилась над котлом. Мадам Шмыга, тяжко вздохнув, снова уставилась в свой шар. Господа Перебинтованные Пальцы сверлили друг друга преисполненными подозрительности взглядами. Проныра уже и думать забыл о полицейских рейдах и полицейских же сержантах – всем его вниманием снова завладел булькающий в котле суп. Заплата и вовсе, видимо, не придал никакого значения услышанному. Ну а старик… Он, как и прежде, корпел над странной машиной, пытаясь ее починить.

Сабрина задумчиво глядела на него, на его большие рабочие перчатки, на масленки, стоящие рядком перед ним на столе, на разводные ключи, на горку пружин и шестеренок и на машину. Представляла эта машина собой ящик на двух колесах, из которого торчали разномастные трубы: самая толстая – в обхват ладони, самая маленькая – с полицейский свисток. Трубы были погнуты и смяты. Иногда старик что-то нажимал, и они издавали едва слышное гудение, из клапанов при этом вытекали ржавчина и дождевая вода. Эта машина чем-то напоминала и сам «Балаганчик» – уличный театр Брекенбока выглядел побитым и потрепанным, но он все еще был тут, еще дышал, ругался и сплевывал в грязь. Может, и его кто-нибудь починит…

Сабрина думала обо всех злоключениях, которые обрушились на «Балаганчик» незадолго до ее появления здесь. Полицейская облава, арест половины труппы, включая исполнительницу главной роли, гибель двух актеров, которые сейчас лежали под сушильным навесом, завернутые в театральный занавес… Мадам Бджи и прочие винили кого-то далеко. Они не знали, что ко всем постигшим их невзгодам напрямую причастен тот, кто находился буквально в нескольких шагах от них. Тот, кто прятался в своем полосатом фургончике.

Почувствовав взгляд куклы, старик вдруг поднял голову и добродушно улыбнулся, а затем кивнул ей на стопку чемоданов у стола рядом с собой.

Этот человек глядел на куклу приветливо. Почему-то Сабрина не боялась его, и вскоре поняла, почему. Как ни вглядывайся, в нем нельзя было разглядеть тех скрытых или явных черт, которыми изобиловали лица и фигуры прочих членов уличного театра.

Расхрабрившись, Сабрина последовала приглашению и села рядом со стариком.

– Что, нравится штуковина? – спросил тот, кивнув на свое изломанное и искривленное детище.

«Непонятная», – подумала Сабрина.

– Красивая, – сказала она.

– Ну еще бы. Она ведь редкая и дорогущая – стоит, как целый часовой экипаж. Это самое ценное, что есть у нас в «Балаганчике». Брекенбок ее привез в Габен из цирка, в котором когда-то выступали его дядюшки. А там она оказалась после того, как ее сняли с речного парохода. Тут даже осталась гравировка. Умеешь читать, кроха?

– «Красотка Бенуа. Льотомн», – прочитала Сабрина витиеватую надпись в ажурной рамочке на шильдике одной из труб. – А что такое «Льотомн»?

– Это город на севере. Говорят, у них там всегда осень. Странное место…

– А что, Брекенбок там бывал?

– О, где он только ни бывал, – хохотнул старик. – А как думаешь, почему у него столько чемоданов, в его фургоне? Да потому, что он всегда на них сидит. Как, впрочем, и мы все… хе-хе…

– А куда он ездит? На гастроли с «Балаганчиком»?

– О, нет, – грустно ответил старик. – «Балаганчик» всегда в этом тупике и квартировал. Однажды выехали на Горбатый пустырь, так потом по возвращении пришлось отбивать тупичок у обживших его блох. Собирались как-то в Страну Дураков – это в сотне миль к югу от Габена, но так и не выбрались. Тяжко сейчас. Конкуренты и злопыхатели только и ждут, чтобы ты собрал манатки и освободил местечко. Особенно этот Смоукимиррорбрим с его «Прекрасной Жизнью Смоукимиррорбрима». Толстый злыдень так и норовит изжить со свету нашего Брекенбока и нас вместе с ним заодно. Но у него ничего не выйдет, поверь мне на слово, кроха. Талли Брекенбок не такой дурак, каким прикидывается. И… – он понизил голос, – не такой уж и безумец, каким все его считают. Брекенбок… Да уж… Ты больше не встретишь таких людей. Их просто нет. Нигде. Он такой один. И у него всегда спрятан козырь в рукаве. Он еще покажет всем и каждому – особенно гнусному Смоукимиррорбриму.

– Я много слышала про этого Смоукимиррорбрима, – сказала Сабрина. – У него что, действительно прекрасная жизнь?

– О, кроха, это только название. – Прочистив трубу черным от копоти ершиком, старик взял ключ и принялся откручивать какой-то вентиль. Сопряжения так проржавели, что старый механик даже пыхтел от натуги. – На самом деле более отвратительное шоу тяжело себе представить. Таких пьес, как та, которую ставим мы сейчас, никто больше в Габене не делает. Городской театр в упадке. Все пытаются побыстрее нажиться, прикладывая поменьше усилий. А настоящая драма требует настоящего таланта и недюжинных сил, нервов всяких. Поэтому сейчас эти… гм… тоже-мне-актеры либо просто грабят доверчивого зрителя, либо потчуют его мерзостями, как Фенвик Смоукимиррорбрим, либо делают ставку на дешевые трюки, как Дядюшка Фобб с его «Дрессированными блохами». «Замечательная и Невероятная Жертва Убийства» – очень важная пьеса. Ты ведь слыхала, что сам бургомистр явится на нее поглядеть? И как только Брекенбоку удалось его заманить, ума не приложу… Гнилые шапокляки! – возмущенно воскликнул вдруг старик, накручивая винтом непоседливую пружину, которая раз за разом срывалась и распрямлялась. – Не выходит!

– А что вы делаете с этими трубами?

– Чиню, кроха. Не от ржавчины же чищу… Хотя я вру.

– Врете?

– Да. От ржавчины я их тоже чищу.

– А что это такое за машина? Вы так и не сказали…

– Это – каллиопа, кроха. И флики отыгралась на ней основательно. У нас есть запись музыки к пьесе на граммофонной пластинке, но это не то. Негоже, чтобы зрителя встречал граммофон. Каждый уважающий себя уличный театр должен иметь свою каллиопу. Уличный театр и каллиопа неразделимы, как кот и мерзкий запах, когда он прогуляется по туфлям, как крыса и ее помет в муке, как кукла и ее сердце.

– А у меня нет сердца, – сказала Сабрина.

– Не может такого быть…

– Почему?

Старик пожал плечами.

– Ну, так заведено. Когда куклу создают, обязательно делают для нее сердце – именно оно и определяет ее характер. Знавал я парочку кукольников в старые времена. Это железное правило.

– А у меня нет сердца, – упрямо повторила Сабрина.

– Может, ты просто не знаешь, о нем? Может, оно спрятано где-то в груди?

– Нет, там пусто.

– Странно это очень, – пробормотал механик, проверяя на свет целостность зубчиков у какой-то шестерни. – Ну, всякое, конечно, бывает, но чтобы так… нет, странно это очень…

– А как вас зовут? – решив сменить тему, спросила Сабрина. Ей казалось, что это как-то невежливо называть (даже мысленно) этого старика стариком.

– Джеймс Фоули, – представился механик. – Но все кличут меня Бульдогом Джимом.

– А я – Сабрина.

– Да знаю я, – усмехнувшись, сказал механик. – Все знают. Особенно после того, как Брекенбок тыкал в тебя зонтиком и громко называл по имени.

– Точно. А почему вас называют Бульдогом Джимом? – простодушно поинтересовалась Сабрина.

– Хм. – Мистер Фоули почесал ключом седую макушку. – Одни говорят, что по молодости я был фликом здесь, в Фли, когда Дом-с-круглым-окном, местное отделение полиции, еще не закрыли. Другие – что я промышлял вышибальством у мадам Гринуэй, хозяйки здешнего театра-варьете, когда оно еще работало. Но все сходятся во мнении, что злющий был, как тот пес.

Сабрина покачала головой:

– Как это может быть, что вы и тем, и тем были?

– Да не был я и тем, и тем, – пропыхтел Бульдог Джим, натягивая ремень на два цилиндра, управляющих мехами. – Кем-то из них был. Да может, и ни одним из них. Не помню я. Выпал, как мне рассказали, из взлетающего аэрокэба и стукнулся головой о печную трубу какого-то дома. С тех пор не помню ничего, что было до того.