Молчание Сабрины 2 (СИ) - Торин Владимир

– Я не понимаю…

– Тогда я поясню! Бедняжка говорит: «Я не делала зла, я не думала злое, я добра и невинна, Зритель, отметь же!» А дальше поет хор: «Отметь же. Отметь же. Отметь же!» Не ты. Поняла?

– Хор поет. А не я.

– Вот именно. Только попробуй провалить пьесу! – Он снова повернулся к кухарке. – Мадам Бджи, надеюсь, когда я в следующий раз сюда приду, ужин будет готов.

– Да вы не переживайте так, – усмехнулась кухарка. – Скоро все задымится и завоняет с тарелок! Вы, главное, когда уходить сейчас будете в гневе, не стукнитесь лбом о притолоку навеса.

– Хр-р-р, – зарычал Брекенбок на очередную колкость дерзкой кухарки, развернулся и, раскрыв зонтик, покинул навес. Голову, тем не менее, он предусмотрительно пригнуть не забыл.

– Р-р-руки! – крикнула вдруг мадам Бджи и с резвостью волчка подскочила к котлу. – Р-р-руки пр-р-рочь от супчика!

От напора кухарки Проныра отлетел обратно к стене, у которой до того стоял, выжидая, когда появится новая возможность засунуть в кипящее варево палец, чтобы потом можно было его облизать.

– Умоляю тебя, Берта, – заунывно и тягуче протянула еще одна женщина, приютившаяся под навесом. До этого момента она молчала, и Сабрина сперва приняла ее за тюк тряпья, привалившийся к столу. – Хватит этих криков… Голова болит, как будто голова – это шарманка, а кто-то крутит и крутит ручку, перемешивая все внутри. И тут ты еще со своим супом…

– Нет, ну ты видела, Клэри, ты видела? – возмущенно провозгласила мадам Бджи. – Какова наглость! Под самым моим носом!

Неудивительно, что Сабрина не сразу заметила эту Клэри: женщина сидела почти неподвижно, да еще и в весьма странной позе. Уперев подбородок в стол, она неотрывно глядела в мутный стеклянный шар на деревянной подставке, который стоял прямо перед ней. На ее еще совсем не старом лице застыл оттиск вселенской усталости, абсолютной беспросветности и немного… мигрени.

– Это же Проныра, – веско заметила Клэри, не меняя ни выражения лица, ни интонации. – Что с него возьмешь. Так и норовит пронырнуть куда-нибудь. Вот вчера зачем-то сунул нос в мою пудреницу, теперь никак не прочихается.

В подтверждение ее слов Проныра оскорбленно чихнул у стены.

– Вы, мадам Шмыга, несправедливы, – скороговоркой, как будто опасаясь, что у него вот-вот украдут какое-нибудь слово, затараторил в ответ Проныра. – Вы бы, знаете ли, не разбрасывали ваши вещички где попало. А то честные люди могут решить, что оно – брошенное, ничейное, особенно прошу заметить, свободно себе валяющееся и плохо лежащее, и захотят из сугубо научного интереса…

– Ой, оставь, Проныра! – утомленно перебила его мадам Шмыга. – Ты уже давно не законник, и в суд тебя никто не тащит. Хватит крючкотворствовать – голова болит.

– А вы бы в шар смотреть прекратили, глядите, и мигрень прошла бы… – это Проныра уже прошептал себе под нос, опасаясь разбрасываться подобными заявлениями в отношении балаганной гадалки.

Сабрина поняла, что мистер Проныра довольно труслив. При этом весьма любит поговорить и явно страдает как от избытка словарного запаса, так и от страсти пудрить людям мозги – как и все законники, то есть адвокаты. Сабрина поймала себя на мысли, что откуда-то знает, как именно ведут себя адвокаты…

– Держи, Клэри. – Мадам Бджи заботливо протянула мадам Шмыге крошечную бутылочку, наполненную мутноватой белесой жидкостью. – Это должно немного унять твою мигрень. Я добавила туда капельку кленового сиропа.

Мадам Шмыга, не отрывая головы от столешницы, безразлично выпила и чуть менее безразлично скривилась.

– Настойка дождевых червей, – с отвращением сказала гадалка.

– С капелькой кленового сиропа, – добавила мадам Бджи.

– Гадость.

– Ой. Ты сама виновата, между прочим! – Настроение кухарки мгновенно изменилось, как будто мадам Шмыга вдруг оставила свое кататоническое прозябание и полезла в ее котел.

– Я-то?

– Ты, Кларисса! – строго сказала мадам Бджи, уперев руки в бока. – Ясное дело, от чего у тебя мигрень! Вот только понять не могу, почему ты так переживаешь из-за этого Дуболома Брума? Хватит переживать, тебе говорят! Подумать только, какой он подлый, коварный, мстительный… ах-ах! – мадам Бджи не смогла подобрать слов – настолько остро ее задевало несчастье подруги. – Скотина! Из-за того, что ты отказала ему в его бессовестных попытках затянуть тебя в этот омут с семьей, детками, милым домиком и прочими гадостями, он заявляется сюда и мстит, как последний трус!

– Это его работа, Берта, – устало сказала мадам Шмыга. – Грегор же не виноват, что ему велели разгромить наш «Балаганчик». Он мне даже записку подбросил в осколки любимой вазы: «Прости».

– Ой ты, миленько-то как! – взвилась кухарка пуще прежнего. – Он извиняется! Лучше бы он извинился за то, что прикидывался честным парнем, когда увивался за нашей красоткой, а на деле оказался фликом проклятущим, да еще и каким – тьфу! – сержантом! И не называй его «Грегор», Кларисса! Его зовут «Сержант Брум», или «Дуболом Брум». Подлый, подколодный…

– Берта, умоляю тебя… Ты сейчас на него так злишься потому, что до сегодняшнего дня он казался тебе прекрасным человеком!

– Это было до того, как раскрылось, что он – проклятущий флик! До того, как он попытался затянуть тебя в Саквояжню и зачаровать своими хитрыми посулами, как принято у этого их племени!

– Фликов?

– Мужчин! – Казалось, мадам Бджи сейчас рухнет в обморок от охватившего ее гнева. – Ты подумай, что сказал бы наш Брекенбок, узнай он, что одним из тех фликов, которые участвовали в погроме, был «его славный Грегги», который таскал ему его любимое вино из города?!

– Он знает, – бессильно пробормотала мадам Шмыга. – Он сказал мне, что Грегор оставил ему по-тихому две бутылки «Не забывай мечтать обо мне» после облавы. Брекенбок не злится на Грегора. Потому, что понимает: это его работа – выполнять глупые приказы господина Саквояжного комиссара и вламываться в чужие дома, чтобы перевернуть их вверх-дном.

– Не злится он, тоже мне… – проворчала мадам Бджи. – Да если бы я могла достать хотя бы одну бутылку «Не забывай мечтать обо мне», я бы уже давно была королевой этого «Балаганчика».

– Со своей стороны смею заметить, мадам, – встрял в беседу очкарик Проныра, – что сержант Брум действовал явно неохотно – это было по нему хорошо видно, когда он всего лишь пару раз дал мне дубинкой по ребрам и башмаком в зубы.

– Тебя еще не спросили! – досадливо повернулась к нему мадам Бджи, и Проныра тут же снова превратился в чихающую тень. – А что Брекенбок сказал о Трухлявом Сиде? Старика прибили! Тоже – «просто работа такая»?! А Пискляк?! Он же был совсем мальчишкой! А то, что они забрали Громилу, близнецов Гарм, Феерверочника и… Марго, – на глазах у мадам Бджи от негодования даже выступили слезы. – Забрали нашу Марго…

– Хорошо, – мадам Шмыга оторвала тяжелую голову от стола, – я скажу тебе (и всем, кто здесь сидит и слушает, как будто это их дело) кое-что по секрету. То, что никому не должна была говорить, как просил меня Брекенбок… У Трухлявого не выдержало сердце, и он помер еще до того, как флики выскочили из своего фургона, а Пискляк… Пискляк был шпиком Смоукимиррорбрима. Что касается наших друзей, то их скоро вернут. Грегор устроит им побег.

– Побе-е-ег? Любопытненько… – начал Заплата, но мадам Бджи угрожающе подняла поварешку, и он замолчал.

– Слушай сюда, мерзкий слизняк, если ты выболтаешь хоть что-то хоть кому-то…

– Но почему он держит это в тайне? – спросил Бенджи, незаметно, как ему казалось, засовывая карту в рукав.

– Почему Брекенбок нам ничего не сказал? – добавил Бонти, ловко воруя лишнюю карту из колоды.

По лицу кухарки было видно: она прекрасно понимала, почему все озвученное держалось в тайне. Мадам Бджи уже раскрыла рот, чтобы озвучить свои мысли о том, что у кого-то язык, как помело, но старик в защитных очках ее опередил:

– Потому что вы – болтливее желтых газетенок. А у Смоукимиррорбрима везде есть уши!