Русский боевик - Владимир Романовский

— Из Бердичева, — сказал Эдуард. — Закрой-ка ниппель пока что.

— Да я только…

— Закрой, закрой. Аделина! Сколько можно торчать в душе!

Оба прислушались.

— А там все ли с ней в порядке? — подумал вслух Стенька.

Оба одновременно кинулись к двери ванной.

— Аделина!

— Лин!

— Эй!

Эдуард повертел ручку, грохнул в дверь кулаком четыре раза подряд. Дверь открылась. С мокрыми волосами, босая, торс затянут в полотенце, Аделина прошла мимо них к постели и села.

— Я понимаю, все очень заняты решением крупномасштабных проблем. Но все-таки я хотела бы знать — кто именно за мной гонялся. Возможно, это эгоизм с моей стороны. Но тут уж ничего не поделаешь. Эдуард — либо ты мне говоришь все, как есть, либо в Питер я вернусь прямо сейчас. Пешком, если нужно.

— Да не волнуйся ты так, — Эдуард пожал плечами, переводя дыхание.

— Ты нас напугала, — сообщил Стенька.

— Скрывать, в общем, и нечего. Рассказывать при Стеньке?

— Да. То есть, нет. Не знаю.

— А что я? Я могу выйти, — сказал обиженно Стенька.

— Когда под Тенедию начали копать, у нее было три основных владельца. Каменский, Кречет, и твой отец.

— Кречет? — переспросила Аделина.

Эдуард наклонил голову вправо.

— Продолжай.

— Каменский исчез. Когда Кречета арестовали, он попросил помощи у твоего отца. Что-то у них не сложилось. Кречет уверен, что Каменский его бы вытащил, и что твой отец заказал Каменского — именно для того, чтобы Кречета посадить. Твоего отца должны были арестовать не вчера, а через неделю. До этого тебя должны были…

— Ну?…

— Изнасиловать и, возможно, убить, в присутствии твоего отца. Люди Кречета. Произошла утечка информации — люди Кречета узнали, что твоего отца собираются арестовать сразу по его возвращении в Петербург, и поспешили.

— Власть Зверя, — пояснил Стенька.

— Заткнись, — сказал Эдуард. — У Кречета есть подозрения, что твой отец хотел его заказать, чтобы его прикончили в новгородской тюрьме.

— Так это всё… — тихо сказала Аделина.

— Это не так.

— Не так? — с надеждой спросила она.

— Он пытался его заказать до тюрьмы, но дело сорвалось. В конце позапрошлого февраля. В Новгороде в это время очень много пьют.

— А Кречет этот — новгородец? — спросил Стенька.

Эдуард помолчал некоторое время и решил, что вопрос резонный. И ответил:

— Черт его знает. Вроде прибалт какой-то. В Новгороде живет давно.

— А по профессии он кто?

— Тебе бы, Стенька, следователем работать.

Стенька непроизвольно слегка приосанился.

— А теперь? — спросила Аделина.

— Теперь, пока твой отец находится под арестом, опасности для тебя нет. Кроме…

— Кроме?

— Ну, это не опасность, это так, мелочи. Один из друзей Кречета частично спонсирует некоторую часть репертуара некоторых театров.

— И что же?

— Да как тебе сказать… То есть, никаких приказов или даже пожеланий от Кречета на этот счет нет и не будет, но из театра тебя скорее всего уволят, просто на всякий случай. Чтобы никто из спонсоров потом не обижался.

— Сволочи, — сказала Аделина убежденно. — Какие все сволочи.

— Это несправедливо, — вмешался Стенька. — Это нехорошо. Нужно, чтобы об этом узнали.

Аделина отрешенно вздохнула.

— О чем? — спросил Эдуард.

— Вот об этом, — пояснил Стенька. — Не знаю, может, репортеров пригласить, они любят скандалы.

— И что же сделают репортеры? — Эдуард посмотрел на Стеньку, удивляясь его наивности.

— Не знаю. Напишут статью.

— И кто ее будет читать?

— Те, кто читает статьи.

— И потом что?

— Не знаю. Будут какие-нибудь протесты.

— О да, — Эдуард улыбнулся. — Обязательно. Мировая общественность возмутится, заявят в ООН, весь Ближний Восток побросает оружие, и Чечня тоже, все дружно будут возмущаться, что певицу уволили из оперного театра. Это ведь так близко к сердцу всеми воспринимается, в Чечне, к примеру, в горах каждую ночь то Моцарт, Чайковский, и так далее. Особенно евреи будут негодовать, забыв про конфликт с арабами.

— Почему ж именно евреи? — спросил Стенька недовольно, но было видно, что до него дошло.

— Ну, как… Из-за Чайковского.

— При чем тут Чайковский?

— Но ведь Чайковский был еврей?

— Э… вроде нет, — сказал Стенька. — Аделина, Чайковский — еврей?

Оба уставились на Аделину. Аделина встала, подошла к окну, и уперлась лбом в металлическую, черной индустриальной краской крашеную раму. Эдуард подошел к ней, встал за спиной, хотел коснуться рукой плеча, не коснулся.

— Что ж делать. Многим театрам не хватает денег… — сказал он неуверенно.

— Перестань!

— Но ведь… правда же… ты устроишься в другой театр.

— Ты об этом ничего не знаешь! — зло сказала она. — Отвяжись.

— Почему ж, — обиделся Эдуард. — Кое-что знаю. Искусство в наше время…

— Замолчи, умоляю! — Аделина схватилась за голову.

Эдуард пожал плечами.

— Искусство бывает разное, — сообщил Стенька. — Элитарное искусство мало кому нужно, оно… э…

Аделина обернулась и так на него посмотрела, что он тут же понял — совершена большая ошибка.

— Нет, я не это имел в виду, — начал он поспешно оправдываться. — Я не про тебя, и не про оперу, я вообще…

Тем временем священник, понаблюдав, как Кудрявцев не знает, куда себя девать, а Марианна ходит историческим строевым шагом вдоль стены, решил, что эти двое нуждаются в духовной помощи больше остальных.

Марианна будто только и ждала, когда он отложит наконец книгу и встанет, и быстро направилась к нему.

— Вы сюда на машине приехали? — тихо спросила она.

— Да.

— Подвезите меня до Новгорода.

— Подвезу, конечно, но не сейчас.

— А когда?

— Скорее всего завтра. Разговор с Демичевым затянется за полночь, и ночевать всем придется, очевидно, здесь.

— Я не собираюсь с ним ни о чем разговаривать.

— Это ваше право, дочь моя, — слегка улыбнувшись, сказал он.

— А вы собираетесь? Вы что, не понимаете, что происходит?

— Пока не очень. Ну, Бог даст, разберемся.

— Нас склоняют к участию во всем этом балагане. Зачем это понадобилось Демичеву я не знаю, и знать не хочу. И что за балаган — тоже знать не хочу. Но оставаться здесь просто опасно, неужели вы этого не понимаете? А еще духовное лицо. Послушайте, мне нужно срочно отсюда уехать. Подвезите меня.

— Я бы и подвез, но, видите ли, шофера я отослал.

— Какого шофера?

— Своего шофера. Который меня обычно возит.

— У вас личный шофер?

— Что ж тут такого? — удивился священник. — У меня и повар личный есть. И даже жена. Тоже личная.

— Это какой-то кошмар, — пожаловалась Марианна неизвестно кому. — Ну, с вами разговаривать бесполезно. Славка! Славка, сколько отсюда до Новгорода?

— А?

— До Новгорода сколько?

— До Новгорода? Километров десять-двенадцать. Точно не помню. Я здесь никогда раньше не был, Марианна Евдокимовна.

— Ах ты… — сказала Марианна, нарушая Третью Заповедь. — Да что же это такое… Славка! А ну иди сюда!

Она поманила его и отошла с ним в дальний угол, к роялю. Священник некоторое время наблюдал, как она ему что-то доказывает, и махнул рукой. Нужно будет — сами подойдут. А сам направился к стойке.

— А ну, парень, налей-ка мне скотча, — сказал он знающе. — Со льдом.

Бармен кивнул, точным жестом выставил на стойку тумблер, кинул в него, зачерпнув алюминиевым совком, несколько кубиков льда, и почти не глядя цапнул с полки за спиной бутылку «Мятежного Крика».

— Нет, ты мне скотч налей.

Бармен, не смутившись, поставил «Мятежный Крик» на место и, поразмыслив, взялся за прямоугольную бутылку с красной этикеткой.

— Нет, с черной этикеткой, пожалуйста.

— А вы, святой отец, я вижу разбираетесь в таких вещах, — заметил бармен, наливая.

— Чему только не научишься нынче, среди людей обитая, — посетовал священник. — Ты, сын мой, очень хорошо выполняешь свою работу. Настолько хорошо, что никто до сих пор не понял, кроме меня, что ты у Демичева главный помощник, не так ли.

— Вы в этом уверены? — ухмыляясь, спросил бармен, наполнив тумблер до краев.

— Нет. Я редко бываю в чем-то уверен, когда дело касается политики. Но вот что я хотел у тебя спросить, сын мой. Зачем здесь эта дама?

— А…

— Да, именно она. Остальные более или менее ровесники Демичева, кроме меня, но у меня с Демичевым давние отношения. У него ко всем нам есть дело. А вот дама зачем? Да и не поймешь, кто она такая — то она в Москве на кафедре преподает, то новгородского коллегу… э… третирует.

— Ну, Москва — это для красного словца. Приглашают ее иногда в Москву лекции читать, как уникального специалиста. Раза два в год.