Гибель Светлейшего - Николай Анов

И после продолжительного молчания добавил неуверенно и смущенно:

— Я купил у Африкана Петровича коллекцию. Мне пришлось отдать ему все свое золото и все бриллианты.

После обеда Потемкин поспешил уйти из дому. Он пропадал до позднего вечера и вернулся в хорошем расположении духа. Похлопывая огромной ладонью Олега по плечу, он радостно объявил:

— Пропуски обеспечены. Завтра я их получу, а послезавтра мы тронемся в путь.

В эту же ночь с помощью Олега Николай Николаевич уничтожил остатки коллекции. Он рубил топором пряники на мелкие кусочки, а гимназист крошил их в медной ступке тяжелым пестиком, превращая в муку. Ее осторожно высыпали в полотняную наволочку. Когда она наполнилась, Потемкин завязал макушечку тесемкой и достал весы. Пряничная мука весила свыше пуда. За стеклянными дверцами шкафа остались темные пустые полки.

Налет катюшинцев

В переполненном вагоне Потемкину посчастливилось занять вторую полку, а Олег забрался на третью. Путешествие началось благополучно в воскресный день, и Николай Николаевич, видя в этом хорошее предзнаменование, украдкой перекрестился. Когда же поезд сделал не предусмотренную расписанием остановку в Обухове, возле кладбищенской церкви, звонарь, словно провожая Николая Николаевича, вдруг ударил во все колокола. Потемкин, хотя и знал, что в эту минуту на клиросе запели «Херувимскую», но воспринял торжественный благовест как своеобразное напутствие на подвиг. Он нащупал в боковом кармане карандаш, привезенный Олегом от херсонского полицмейстера, и ощутил прилив душевных сил.

Поезд шел не по расписанию, делая остановки почти на всех станциях. Пассажиры выскакивали на перрон в надежде купить съестное, но никто ничего не продавал. На некоторых полустанках крестьяне выносили в обмен на соль картофельные лепешки. Но соли у пассажиров не было.

Потемкин и Олег отправились в путь, нагрузившись запасом провизии. Накануне отъезда Николай Николаевич нажарил добрую сотню пряничных лепешек. Они хранились у него в мешке под головой, и он, не скупясь, выдавал их Олегу щедрыми порциями. Гимназист беспрестанно жевал, вызывая неприкрытую зависть соседей.

В Москве предстояла пересадка на южный поезд. Дело это было мучительное и трудновыполнимое, но пряники Африкана, даже в истолченном виде, совершили чудо. Усатый, носильщик Курского вокзала, получив от Потемкина десяток пряничных лепешек и обещание подарить такое же количество кассиру, с невиданной быстротой достал билеты и даже посадил в вагон.

— Все будет хорошо! — успокоительно сказал Потемкин Олегу, когда поезд тронулся.

Теперь они ехали с меньшими удобствами, занимая вдвоем вторую полку, на которой впору было лежать только одному грузному Потемкину. Но оба были счастливы. Полотняная наволочка с пряничными лепешками находилась под головой, вселяя радостную уверенность, что все преграды будут преодолены.

Ночью переехали Оку, а на другой день долго стояли на маленьком полустанке возле моста перед закрытым семафором. Один кондуктор объявил, что впереди произошло крушение и чинят путь, другой уверял и клялся, что идет бой с бандитами.

Николай Николаевич поспешно спустился с полки. Пассажиры, привыкшие к превратностям скитальческой жизни, не обнаружили никаких признаков волнения. Кто-то возымел даже намерение поудить рыбу возле моста и поймал крохотного пескаря. Поезд тронулся к вечеру. Ночь ехали спокойно, а утром, выглянув в окно, увидели высокие пирамидальные тополя и белые хатки, накрытые соломенными крышами. Поезд тащился по украинской плодородной земле. Теперь на остановках можно было купить стакан тыквенных семечек, соленый огурец и даже бублик. Солнце светило ярче и приветливее. Ехали, однако, значительно тише, а в каком-то городе простояли полдня. И снова начались разговоры о том, что где-то здесь пошаливают разбойники. Бывалый человек, подсевший в вагон на последней остановке, перечислял имена Махно, Маруси, Чумы, Катюши и еще других атаманов, промышлявших вдоль железной дороги. С почтительным страхом он рассказывал про Чуму, который даже Врангеля зачислил в большевики и признавал лишь одного царя. Его банда охотилась за красноармейцами и, убивая их, забирала буденновские шлемы. Все бандиты в отряде смерти Чумы носили их, заменив красную звезду изображением человеческого черепа со скрещенными костями.

До фронтовой линии было еще далеко, но военная обстановка давала себя чувствовать. В вагон понабились красноармейцы, возвращавшиеся не то из отпуска, не то из командировок. На разъездах стояли встречные поезда, груженные ранеными. На открытых платформах везли орудия.

Желая поговорить с красноармейцем, Николай Николаевич, кивнув головой на пушку, сказал:

— Порохом запахло, товарищ, порохом! Чувствуется, что приближаемся к фронту.

— Теперь везде фронт! — проворчал недовольно красноармеец. — В каждой деревне… В каждом хуторе. Скоро в каждой хате воевать будут.

— Приходилось сражаться, товарищ?

— Шестой год маюсь. Конца-краю не видно. Вчера Деникин, сегодня Врангель, а завтра еще новый гад найдется на смену. А ты воюй, как сукин сын…

Красноармеец крепко выругался. Николай Николаевич поджал губы и торопливо полез на полку.

Вечером военные пели заунывные солдатские песни. Потемкин слушал и думал о письме херсонского полицмейстера, о Врангеле, о Крыме, об исторической миссии, неожиданно выпавшей на его долю.

«Народ устал от войны, — размышлял Потемкин. — Он хочет мира. Я назначу умных министров. Они быстро водворят порядок. Мужик должен сеять хлеб, а не воевать. И тогда все будут довольны. И на вокзалах будут продавать сдобные пироги. Сделаю все по-старому, как было раньше, до революции».

Убаюканный добрыми намерениями, Николай Николаевич незаметно задремал. Ему снились зеленые солнечные луга и веселые хороводы девушек в ярких сарафанах. Они ели пряники — хлеб радости. Но вдруг солнце исчезло, небо заволоклось тучами, черными и густыми, как смола, прогрохотал гром, и ослепительная молния ударила Николая Николаевича в висок. Удар был такой сильный, что он свалился с полки.

Поезд остановился. В неосвещенном вагоне копошились люди, попадавшие с полок. Стояла зловещая тишина.

«Крушение!» — с ужасом подумал Потемкин, ожидая нового, еще более страшного толчка.

Прошло несколько секунд, показавшихся вечностью. Перепуганные пассажиры молча и с великой поспешностью пробирались к дверям. И вдруг тишину прорезал оглушительный крик:

— Не выходить из вагона!

— Налет! — с ужасом прошептал кто-то. — Банда Катюши…

Николай Николаевич почувствовал легкое сосание под ложечкой. Встречу с бандитами он не предусмотрел в плане путешествия.

— Олег, где ты? — упавшим голосом спросил Потемкин, словно рассчитывая найти защиту у гимназиста.

— Я здесь!

Николай Николаевич выглянул в окно. Поезд стоял в степи. Вооруженные всадники гарцевали возле вагона.

Высокий усатый человек с нагайкой в руке распахнул дверь. Следом за ним шел проводник, держа фонарь. Потемкин при тусклом свете стеаринового огарка разглядел на фуражке усача зеленую ленту и понял, что поезд остановили не простые грабители.

— Коммунисты, комиссары, буржуи, жиды — выходи!

Никто из пассажиров не отозвался на приглашение.

— А ну, приготовить документы!

Пассажиры торопливо доставали бумажки, удостоверявшие личность.

— Фамилия? — спрашивал усач, разглядывая при тусклом свете фонаря паспорт.

— Имя как?

— Петро.

— Отчество?

— Иваныч.

— Какой губернии? Уезда? Волости? Когда родился? Партийный? Куда едешь? А ну, покажи карман!

Представительная фигура Потемкина привлекла внимание усача.

— О, какой вырос! Буржуй! А?

— Я доктор! — ответил Николай Николаевич дрожащим голосом и подал удостоверение.

— Советский документ! Нам плевать!

Потемкин достал старую паспортную книжку, выданную ему задолго до революции санкт-петербургским градоначальником.

— Це, це, це… Дворянин! Помещик! Потемкин! А ну, выходи из вагона!

— Позвольте! — Николай Николаевич с трудом ворочал языком. — Я никогда не был помещиком. Я — врач. Я всю жизнь лечил больных. Понимаете, врач… Вот мой сын!

Потемкин оглянулся на своих соседей по вагону, словно ожидая поддержки. Но никто в его защиту не промолвил ни слова. Все отвернулись, и только один Олег, стоявший рядом, торопливо подтвердил:

— Я его давно знаю! Он мой отец и, правда, доктор!

— Выходи оба! — нетерпеливо заорал усач и, грубо схватив Потемкина за жилетку, сдернул его с лавки. Олег поднялся сам и покорно встал рядом с Николаем Николаевичем.