Пьесы (сборник) - Уильям Йейтс

ВТОРОЙ СТАРИК. Молодые задумали какое-то озорство – и молодые, и немолодые.

ПЕРВЫЙ СТАРИК. Почему им не лежится в постели? Почему им не поспать семь часов, восемь? Хорошо было, когда я мог спать восемь часов. И они тоже узнают цену сну, когда им стукнет почти девяносто.

ВТОРОЙ СТАРИК. Им так долго не прожить. У них нет нашего здоровья и нашей силы. Они быстро изнашиваются. Все время о чем-то волнуются.

ПЕРВЫЙ СТАРИК. Тихо! Я опять слышу шаги. Они приближаются. Лучше нам убраться. Мир стал злым, и никогда не знаешь, что тебе сделают или скажут.

ВТОРОЙ СТАРИК. Да. Надо закрыть окна и сделать вид, будто мы спим.

Головы стариков исчезают. Вдалеке слышен удар дверного молотка, потом все тихо, потом удар слышен совсем близко. Опять воцаряется тишина. И через некоторое время показывается Септимус, красивый мужчина лет тридцати пяти. Он едва стоит на ногах, так он пьян.

СЕПТИМУС. Отвратительное место, нехристианское место. (Колотит молотком.) Открывайте, открывайте. Я хочу спать.

Третий Старик высовывается в окно, тоже на верхнем этаже.

ТРЕТИЙ СТАРИК . Ты кто? Чего тебе надо?

СЕПТИМУС. Септимус я. Жена у меня плохая, поэтому я хочу, чтобы меня впустили и дали мне поспать.

ТРЕТИЙ СТАРИК. Ты пьян.

СЕПТИМУС. Пьян! И ты бы пил, будь у тебя такая жена.

ТРЕТИЙ СТАРИК . Проваливай.

Он закрывает окно.

СЕПТИМУС. Неужели в этом городе нет ни одной христианской души? (Стучит дверным молотком в дверь Первого Старика, но ответа нет) Никого? Все умерли или тоже напились – из-за плохих жен! Но одна-то христианская душа должна найтись.

Колотит дверным молотком в дверь по другую сторону сцены. Старуха высовывается в окно.

СТАРУХА (визгливо). Кто это там? Чего надобно? Случилось что?

СЕПТИМУС. Да, так и есть. Случилось. Моя жена спряталась, или убежала, или утопилась.

СТАРУХА. Какое мне дело до твоей жены? Ты пьян!

СЕПТИМУС. Ей нет дела до моей жены! А я говорю тебе, что моя жена должна по приказу Премьер-министра в полдень представлять в большом зале Замка, а ее нигде нет.

СТАРУХА. Уходи! Уходи! Говорю тебе, уходи. (Закрывает окно.)

СЕПТИМУС. Так тебе и надо, Септимус, а ведь ты играл перед Кубла-ханом! Септимус! Драматург и поэт! (Старуха опять открывает окно и выливает из кувшина воду на голову Септимусу.) Вода! Я весь мокрый. Придется спать на улице. (Ложится.) Плохая жена… У других тоже плохие жены, но им не приходится спать на улице под открытым небом, да еще облитым холодной водой из кувшина, целым водопадом холодной воды из кувшина, им не приходится дрожать от холода на рассвете, им нечего опасаться, что на них наступят, о них споткнутся, их покусают собаки, и все оттого, что их жены куда-то спрятались.

Появляются двое Мужчин примерно такого же возраста, как Септимус. Они стоят, не шевелясь, и глядят на небо.

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Знаешь, друг, тот невысокий, со светлыми волосами, – девчонка.

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Никогда не доверяй тем, у кого светлые волосы. Я всегда смотрю, чтоб были каштановые.

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Слишком долго мы пробыли с ними – с каштановой и белокурой.

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. На что ты смотришь?

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Смотрю, как первые лучи золотят башню Замка.

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Лишь бы моя жена не узнала.

СЕПТИМУС (cадится). Несите меня, ведите меня, тащите меня, толкайте меня, катите меня, волочите меня, но доставьте меня туда, где я мог бы от души выспаться. Отнесите меня в конюшню – Спасителю понравилось в конюшне.

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Ты кто? Твое лицо мне незнакомо.

СЕПТИМУС. Септимус я, актер, драматург, на весь мир знаменитый поэт.

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Это имя, сэр, мне незнакомо.

СЕПТИМУС. Незнакомо?

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. А вот мое имя не покажется тебе незнакомым. Меня зовут Питером Белым Пеликаном по самой знаменитой из моих поэм, а моего друга зовут Счастливым Томом. Он тоже поэт.

СЕПТИМУС. Плохие народные поэты.

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Ты бы тоже хотел быть известным, но у тебя не получается.

СЕПТИМУС. Плохие народные поэты.

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Лежи, где лежишь, если не желаешь быть вежливым.

СЕПТИМУС. Да плевать мне сейчас на все, кроме Венеры и Адониса, а также других планет на небе.

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Ну и наслаждайся один их обществом.

Мужчины уходят.

СЕПТИМУС. Ограблен, если так можно выразиться, раздет, если так можно выразиться, кровоточу, если так можно выразиться, – а они проходят мимо по другой стороне улицы.

Появляется толпа Горожан и Крестьян. Сначала их немного, потом все больше и больше, пока сцена не заполняется взволнованной толпой.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН. Вон лежит человек.

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН. Отодвинь его.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН. Да это актер из труппы, которая живет в Замке. Они вчера приехали.

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН. Пьян, наверно. Первая же телега с молоком его убьет или покалечит.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. Отодвиньте его в угол. Если мы и собрались пролить кровь, ему-то погибать ни к чему. Ненужная смерть может навлечь на нас проклятье.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН. Тогда помоги.

Они пытаются отодвинуть Септимуса поближе к дому.

СЕПТИМУС (бурчит). Не дают поспать! Толкают! Бросили на самых камнях! Нехристи!

Септимус лежит возле самой стены.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. Итак, мы друзья? Все согласны?

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН. Эти люди пришли ночью из деревень. Им почти ничего не известно. Против они не будут, но хотят знать всё.

ПЕРВЫЙ КРЕСТЬЯНИН. Так оно и есть. Мы с народом, но мы хотим все знать.

ВТОРОЙ КРЕСТЬЯНИН. Мы хотим знать, но мы с народом.

Раздаются голоса: «Мы хотим все знать, но мы с народом», и проч. Все кричат одновременно.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. А ты, Крестьянин, когда-нибудь видел Королеву?

ПЕРВЫЙ КРЕСТЬЯНИН. Нет.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. Наша Королева – ведьма, страшная бессмертная ведьма, и мы больше не хотим, чтобы она была нашей королевой.

ТРЕТИЙ КРЕСТЬЯНИН. Что-то мне не верится, будто дочь нашего короля могла стать ведьмой.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. А ты видел Королеву, Крестьянин?

ТРЕТИЙ КРЕСТЬЯНИН. Нет.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. И никто не видел. Ни один из нас ни разу ее не видел. Семь лет она не показывается из большого черного дома на высокой горе. С того дня, как умер ее отец, она живет за закрытыми дверьми. Но теперь нам известно, почему они закрыты. Темной ночью она водится с нечистью.

ТРЕТИЙ КРЕСТЬЯНИН. В моей деревне говорят, что она святая и молится за всех нас.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. Этот слух распустил Премьер-министр. Он – умный человек и повсюду разослал шпионов, чтобы они распускали нужные ему слухи.

ПЕРВЫЙ КРЕСТЬЯНИН. Это правда. Нас, крестьян, всегда обманывают. Мы ведь не обучены грамоте, как городские.

КРЕСТЬЯНИН-ВЕЛИКАН. В Библии сказано, что ведьм надо убивать. На прошлое Сретение я собственными руками убил одну ведьму.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. Когда она умрет, мы сделаем королем Премьер-министра.

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН. Нет, нет, он не сын короля.

ВТОРОЙ КРЕСТЬЯНИН. Я бы послал глашатая в другие страны. Говорят, в Аравии много королей.

ТРЕТИЙ КРЕСТЬЯНИН. Людям не повесишь на язык замок. Если бы нам пришло в голову прятаться или нас нельзя было бы понять, о нас бы тоже плохо говорили. Я не против народа, но я хочу знать.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. Ну же, Буфетчик, поднимись на этот камень и расскажи все, что знаешь.

Буфетчик поднимается на камень.

БУФЕТЧИК. Я живу вблизи Замка. Мой сад и другие сады в округе как раз подходят к горе, на которой стоит ее Замок. И у одного из соседей в саду пасется коза.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН. Бродяга Майкл. Я знаю его.

БУФЕТЧИК. Коза все время куда-нибудь удирает. Однажды Бродяга Майкл поднялся рано утром, чтобы посмотреть птиц в силках, а козы нигде и нет. Он полез на гору, поднимался все выше и выше, пока не оказался у самой стены, и там-то он увидел свою козу, которая была вся в поту и дрожала, словно ее напугали до смерти. Ему послышалось как будто конское ржанье, а потом вроде белый конь пробежал мимо, но только это был не конь, а единорог. С собой Майкл на всякий случай, если вдруг кролик попадется, прихватил ружье, а тут ему померещилось, что единорог бежит прямо на него, и он выстрелил. Единорог исчез, а на большом камне остались пятна крови.

ТРЕТИЙ ГОРОЖАНИН. Зная, с кем она якшается после полуночи, не будешь удивляться тому, что она носа к нам не кажет.

ТРЕТИЙ КРЕСТЬЯНИН. Не верю я этим россказням. Ваш Бродяга Майкл – врун. Единственное, что можно сказать наверняка, так это о ее нежелании появляться на люди. Когда-то я знавал парня, который, когда ему исполнилось двадцать пять лет, отказался вставать с постели. И он не заболел, вот уж нет, просто сказал, что жизнь – юдоль слез, и сорок четыре года пролежал на кровати, пока его не понесли хоронить на церковное кладбище. Кто только ни докучал ему, приходили и священник, и врач, а он всё в ответ: «Жизнь – юдоль слез». Он тоже спрятался от всех, как она, поверьте мне, с тех пор как ее отца не стало, чтобы будить ее по утрам. И кто ее осудит?