Декамертон - Маргарита Полякова

"Неужели я научилась смотреть на тебя глазами постороннего человека? Неужели для меня ничего не значат твои слова, а касание твоих рук ничего во мне не будит? Так странно… Может быть, моя любовь умерла от усталости. Может – от бесконечных ожиданий. Сколько я ни вглядывалась в черты когда-то наизусть знакомого, а теперь совершенно чужого лица, ни один звоночек в глубине моей души не дернулся и не издал звонка. Господи, сколько времени я искала ответы, которых не было! Я смотрю на тебя и вижу, как твои глаза знакомо меняют цвет: они темно-серые, когда ты сердишься или хандришь; голубоватые, когда ты солнечным зайчиком прыгаешь от радости; они зеленеют, когда в тебе просыпаются постельные устремления. Все это так мне знакомо! Но почему же все это совершенно меня не трогает?

Я не дергаюсь от твоей близости. Пропускаю мимо ушей твои комплименты (не пытаясь отыскать в них второй, приятный для меня смысл) и даже не слежу за цветом твоих глаз, ожидая, когда же они позеленеют для меня одной. Мало того, даже когда я ловлю зеленоватый блудный взгляд и знакомую улыбочку, я остаюсь равнодушной. И вот, наконец, приходит облегчение. Облегчение при мысли о том, что я освободилась, наконец, от этой любви, и больше меня не мучает болезнь в несколько букв твоего имени. Нет, я не жалею о том, что когда-то случилось. Что было, то было. И я даже благодарна тебе за то, что ты пробудил во мне настолько сильные чувства. Единственное, чего мне жаль – что ты не отнесся к ним снисходительно. Нет, я вовсе не считаю, что ты обязан был полюбить меня в ответ. Я просто думаю, что ты мог бы (не то, что должен был, а мог бы) не поступать с моими чувствами так жестоко. Впрочем… жестокость в твоем характере. Просто какое-то время я ни видеть этого, ни думать об этом не хотела."

Ольга попыталась вспомнить прежние ощущения: она смотрела на Толика, улыбалась его шуткам и сама не верила собственным ощущением. Неужели она действительно ничего к нему не чувствовала? Ведь она зависела от его улыбок слишком долго. И очень уж о многом ей хотелось бы навсегда забыть.

Ольга посмотрела на фотографию Толика с каким-то неясным ей самой чувством и удивленно качнула головой. Неужели она любила его до такой степени? Или все-таки этот накал страстей был немного раздут? Откуда у нее в 18-19 лет взялись такие чувства, а главное, такие слова, чтобы эти чувства выразить? Впрочем… так безоглядно любить, наверное, можно только в 18 лет. Потом начинаешь думать. И рассуждать. И сравнивать. Потом наступает серая и скучная взрослость, в которой нет места миражам. Ольга вздохнула, выудила следующий опус и как-то неопределенно улыбнулась. Забавная история. Может быть даже, она чем-нибудь кончилась бы, если бы в ее жизни не появился Кир. Может быть даже, что она кончилась бы чем-нибудь серьезным. Во всяком случае, их обоих устраивало существовавшее положение дел. Кажется.

Четвертая

Все очень просто.

Сказки обман.

Сказочный остров

скрылся в туман.

Замков воздушных

не носит земля.

Кто-то ошибся.

Ты или Я.

"Машина Времени"

Говорят, что время – лучший лекарь. Вранье! Утверждают, что молчание – золото. Бредятина! Считают, что люди умнеют с возрастом. Туфта полнейшая! Иногда два взрослых человека ведут себя глупее, чем неоперившиеся подростки. Искренне уверовав в высокопарные изречения далеких предков о времени, молчании и возрасте, они надевают очки мудрости и видят на много лет вперед. Не замечая того, что твориться под самым носом. Взрослея, человек набирается опыта и старается не набивать шишек. От прошлых ошибок его излечивает время, свои мысли и чувства он учится скрывать за многозначительным молчанием, а из возраста возводит надежную преграду перед мыслью о том, что жить можно проще.

Говорят, что люди умнеют с возрастом. Туфта! С возрастом начинается маразм и тупая ограниченность. Упрямое нежелание видеть ошибки, помнить неприятные моменты из прошлого и дикий страх потерять в один момент лицо, имидж и положение в обществе, нажитое годами.

Считают, что молчание – золото. Бредятина! Если бы люди поменьше молчали, может быть, они не наделали бы столько ошибок. Потому что научившись молчать, люди, почему-то, замалчивают самое главное

Утверждают, что время – это лучший лекарь. Вранье! Время – удобная стерка для ненужных воспоминаний. Особенно о себе самом. Зачем вылезать из удобного кресла на поиски давно ушедшего? Человек избавляется от чего-то в себе, чтобы жить было легче. Жаль, но это "что-то" не всегда самое худшее. Я давно поняла это. Может быть, я знала это всегда. Мне это не мешало, как и всем остальным. Я просто это приняла. И, наверное поэтому, случившееся не стало для меня откровением. Оно просто стало. И я смирилась.

Я знала Витьку 100 лет. Впрочем, сколько знала, столько и была им очарована. Это определенно. Он не был никаким образом связан с "кульком", но тоже был человеком богемным. Хотя… Если б не "кулек", я никогда бы с ним не познакомилась. Потому что с чего бы это во мне проснулась тяга к сценическому искусству? И уж тем более, откуда бы это у меня взялась наглость на пару с левым знакомым заявиться в молодежный театр "Торч" (То, Ради Чего) на тамошний внутренний сабантуйчик? Именно там я с Витькой и познакомилась.

Витька бредил сценой. Театром, зрителями, постановками. Он был очень талантливым режиссером. Впрочем: почему я говорю обо всем об этом в прошедшем времени? Талант с годами не исчезает. Он совершенствуется. И от призвания отречься нельзя. Каким бы ни был сейчас Витька крутым бизнесменом, он до сих пор не может жить без театра. Бывает, что он посылает к черту свою работу и погружается в театральный запой. (Во всяком случае, Витькина матушка выражается именно так). Хорошо, что от творческих запоев кодировать нельзя. Иначе наши с Витькой дорожки после закрытия "Торча" никогда бы не пересеклись. Наверное.

Как же начали просыпаться мои нежные чувства к Витьке? Да постепенно. Все это складывалось из таких мелочей, которым не то, что определение не дашь – их не вспомнишь спустя годы. Ну вот например: поздний вечер, окончился очередной прогон спектакля, мы все голодные, как волки. Я присаживаюсь на ступеньку и снимаю сценические "греческие" туфли, которые натерли мне щиколотку. Витька подсаживается рядом и, голосом умирающего, спрашивает, нет ли у меня конфетки. (Это у меня со школы привычка такая – в сумке конфеты таскать, и угощать ими кого ни попадя, поскольку сама я их не люблю.) Я достаю последнюю завалявшуюся конфетку и мужественно отдаю Витьке. Он не менее мужественно делит ее пополам. Мы переглядываемся, хмыкаем и молча жуем.