Дневник В. Счастье после всего? - Дебра Кент

На сегодня все.

В.

22 июля

В пять утра я подняла Пита, мы доехали до родителей на такси. Я попросила водителя подождать.

— Мы мигом.

— Хорошо. Не спешите, у меня завтрак с собой, — сказал он, доставая пакет с эмблемой «Макдоналдса». Мне есть не хотелось.

Мама встретила меня на крыльце. Она была в пальто и в перчатках.

— Папа не очень хорошо себя чувствует, — сказала она.

Я прошла в дом мимо двух чемоданчиков у двери. Пит пробрался вниз покопаться в старом папином шкафу. Там было полно подушечек для печатей, маркеров и прочей канцелярской мелочи, всяких игральных карт и книг о Корейской войне. Пит весь день может там рыться, даже ни разу перекусить не придет.

Папа сидел на кушетке и тяжело дышал. Его ступни в носках казались хрупкими и маленькими. Он с трудом улыбнулся и прошептал:

— Вэлери…

— Это так неожиданно случилось. — Руки у мамы дрожали, как два мотылька. — Вчера он вставал, все было нормально.

— Папа, пора ехать, — сказала я. — Водитель нас ждет.

Он покорно сидел, пока я надевала на него шляпу и повязывала шарф. Острое худое плечо торчало под бежевой шерстью свитера. Полупрозрачная кожа, глаза совершенно другого цвета — не зеленого, к которому я привыкла, а бледного серо-голубого, как летнее небо на рассвете. Уже застегивая пиджак, я знала, что мы никуда не поедем.

— Расскажи мне о Пречистой Деве, — заговорил он. — Расскажи о чудесах… — тихий и легкий голос, как дым. Рот раскрылся, он хватал воздух, как рыба.

Я взяла его за руку, костлявую и холодную. Папа закрыл глаза. В окно было видно машину с водителем. Он показал на часы и вопросительно поднял брови.

— Мам, скажи водителю, чтобы ехал. — Я дотянулась до кошелька и вытащила двадцатку. — Отдай ему.

— Ты о чем? Мы не можем отослать водителя! Он нам нужен! Нам надо в аэропорт!

— Пусть уезжает, мам. Мы не поедем в аэропорт. Мы никуда не поедем.

— Но Тереза! Надо встретить Терезу в аэропорту. Надевай на него ботинки и пошли отсюда.

Папа сжал мою руку.

— Ты была очаровательной малышкой, — сказал он, ловя ртом воздух.

Огромное горе сжимало горло. Я не хотела плакать. Мама стояла в углу не двигаясь, впившись зубами в пальцы.

— Не знаю, почему ты заставила меня отослать водителя, Вэл, правда не знаю. Мы опоздаем на самолет.

— Милая Вэлери, самая лучшая, самая милая малышка. — Папа открыл глаза. — Как там Питер?

— Я вызываю врача, — сказала мама.

— С Питером все хорошо, пап. Он внизу. Ты же знаешь, он обожает рыться в твоем старом барахле.

— Он прекрасный молодой человек…

Я вытянула из рукава носовой платок и вытерла слюну с его подбородка.

— Вэлери… — Он уже задыхался. — Отдайте ему… мой фотоаппарат… — Папа был фотограф-любитель. Все мои любимые снимки он сделал своей «Лейкой».

Папа смотрел мне прямо в глаза. И улыбался.

Что-то произошло.

— А где Джек? Мне нужен Джек.

— Кто это — Джек, папа?

— О! — У мамы вырвался сдавленный всхлип. — Его пса звали Джеком. Когда он был еще ребенком.

— Сюда, Джек. Сюда, мальчик мой.

Я положила ладони на узкие папины плечи, голову ему на грудь.

— Джек здесь, пап. Он здесь.

— Хороший Джек… — прошептал он.

Мама с ужасом смотрела на нас. Я махнула, чтобы она подошла поближе.

— Папа, я люблю тебя. Мы все тебя очень любим, папа.

Мама опустилась на колени рядом с кушеткой.

— Не уходи. Ты не можешь оставить меня сейчас.

— Скажи, что любишь его, — прошептала я.

Она громко зарыдала, прижимая к губам платок.

— Нет. Я не хочу. Я не позволю ему уйти.

— Скажи, что любишь его.

Мама вдруг успокоилась.

— Я тебя люблю, — прошептала она папе в грудь. — Я всегда буду тебя любить.

Слышали, говорят, что когда ты вот-вот умрешь, вся жизнь проходит перед глазами? Должно быть, тех, кто сидит с умирающим, это тоже как-то задевает. Потому что во время короткой вспышки — папиного последнего вздоха — вся жизнь рядом с ним пронзила меня. Поход в Дюны Спящего Медведя. Как он держал меня на плечах, чтобы лучше было видно Золушку на Диснеевском параде. Рыбалка с бечевкой и канцелярскими скрепками на мостках озера Уэбстер.

И еще я увидела, как он покупает мне ярко-красный шарик на демонстрации четвертого июля. Папа стоит на коленях, пытаясь привязать веревочку к моему запястью. Конец выскальзывает из рук, и шарик тут же летит вверх. Мы оба смотрим, как он взмывает выше и выше в чистое, синее, безоблачное небо.

В пять двадцать пять папа умер.

У меня больше нет сил писать. Пойду.

Я вернулась.

Оказывается, папа распорядился о похоронах и поминках по ирландским обычаям.

— Должно быть, ты шутишь, — сказала я маме. Мы никогда не праздновали День святого Патрика, у нас не было пуговиц с надписями типа «сегодня я ирландец».

— Я совершенно серьезно. — Мама сейчас вернулась к деятельному состоянию. — Папа выразился очень ясно. Сказал, что после его смерти надо позвать двоюродную бабушку Финолу и двоюродного деда Тима, и они все устроят.

Об этих людях я даже ни разу не слышала. Как вскоре выяснилось, довольно большая часть папиной семьи была мне незнакома.

— Номер двоюродной бабушки Финолы лежит на телефонном столике, — продолжала мама. — Потом надо позвонить в «Похоронное бюро Ричмонда», сказать, что отец умер и мы устраиваем поминки. У тебя сотовый близко?

— Да.

— Хорошо. Звони в аэропорт. Пусть Терезу найдут по громкой связи, пока она не села в самолет. Я позвоню Джулии. — Мама обвела взглядом комнату и покачала головой. — Ну и беспорядок здесь. Надо прибраться.

Как будто дом был для нее сейчас на первом месте! Меня удивляло ее оживление и самоконтроль. Теперь я понимаю, что страшный черный мрак ожидания наконец рассеялся для нее, папина смерть словно повернула выключатель, и теперь жизнь властно требовала ее к себе.

Мама попросила меня помочь перенести папино тело в гостевую комнату.

— Не могу, — сказала я. — Это как-то нехорошо выглядит, таскать папу по дому как мешок с бельем.

— Но это нужно сделать. Вэлери.

Я чуть не сломалась, не сдалась своему горю, — такой глубокий ужас переполнял эту минуту. Хотелось оставить папино тело, дать ему покой, а не волочить из комнаты в комнату. На секунду я даже пожалела, что у меня нет мужа. В такой ситуации я могла бы положиться на Роджера. В смысле верности Роджер был никуда не годен, но если речь шла об устранении каких-нибудь бугаев, о выяснении причин шума посреди ночи или разбирательств с прочими отвратительными домашними делами — тут Роджер был незаменим.

Глядя на тело отца, я как-то сразу сообразила, что надо разделиться — взяла его безжизненные руки, а мама подняла ноги. Казалось, он будет легким, как сумка с пером, но оцепенение сделало его тело твердым, как дерево, и тяжелым. Мама осталась уложить его, а я пошла в кухню звонить этой Финоле, которую известие о смерти племянника не очень-то сразило и опечалило. Она сказала, что уже выходит и что к нам может кто-то прийти помочь с поминками. Я плохо поняла ее, а уточнять не стала. Хотелось просто положить трубку.

— Папа точно хотел устроить эти поминки? — Я все еще не верила до конца.

Мама открыла кухонный шкафчик, в котором они хранили всякие важные бумаги, кредитные карты, связанные резинками, деньги в жестяной коробке из-под печенья.

— Здесь все написано. — Она протянула мне конверт.

На нем папиной рукой было выведено: «Похоронные распоряжения». Я открыла конверт и вынула оттуда лист специальной желтой бумаги. «Когда я скончаюсь, — писал он, — сообщите, пожалуйста, моей двоюродной бабушке Финоле и двоюродному дедушке Тимоти в Бостон. Они сделают все необходимые приготовления к похоронам и поминкам по ирландским обычаям». Еще отец написал собственную эпитафию. У меня сжалось сердце — каково ему было представлять и обдумывать свой надгробный камень?

«Нет на земле такой боли, которую небо не может исцелить».

В одиннадцать утра зазвонил звонок. Я посмотрела в дверное окошечко. Снаружи стояли две женщины и мужчина, все трое были мне незнакомы.

— Чем могу помочь? — Я приоткрыла дверь.

— Нас послала Финола Райан, — шагнула вперед одна из женщин. — Мы члены Американского Братства ирландцев, пришли помочь вам с поминками.

На вид она была плотная и крепкая, на целый дюйм выше меня, длинные седые волосы гладко зачесаны и собраны в пучок. Вторая женщина была помоложе и постройнее, еще был высокий парень, едва за двадцать, с огненно-рыжими волосами. Одежда на них была поношенная, но опрятная, брюки у парня тщательно выглажены, а женщины, видно, очень заботятся о волосах.

— Я Розмэри О’Хара. Это миссис Фини, а это мистер Килпатрик.