Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия - Нелли Карпухина-Лабузная

Вижу, доходит, кивает в ответ: нет, я человек.

Я: так и остальные такие же люди. Вот, спасибо скажите, из петельки вынули. Один из них наутро даже не смог показания в суде дать, так был напуган ночной переделкой. Ну, а что касается кителя офицерского флотского, так камера в жизни у своих не возьмёт: за крысятничество в зонах наказание жуткое. На воле-то дело другое, воруй, не попадайся, а здесь правила те ещё: не воруй друг у друга. Так что ищите тот флотский свой полушубок у ментов по квартирам да дачам.

И, как в воду глядела: нашёлся полушубок у одного из доблестнейших сотрудников нашей славнейшей милиции, оказавшимся, как ни удивительно, соседом по лестничной площадке нашего страдальца. Но это вскрылось потом.

А сейчас задача стояла одна: выстоять.

Кончилась наша первая беседа, и вскорости, в тот же день, попал человек на больничную койку с охраною бдительной. В больницу долго меня не пускали: нельзя. Таки прорвалась, пообщалась. А сколько потом в СИЗО в Симферополь наездилась! Считала, не меньше восемнадцати раз. И по делу ездила, и почти что без дела. По делу, так надо было позицию вырабатывать, защищать уже ошкуренного от мании величия подполковника в рамках уголовного дела. А проходил он по тяжкой статье. А без дела, так надо было каждый раз убеждаться, что «маски-шоу» с ним не работало.

Не знаете, что такое «маски-шоу»? Объясняю: в СИЗО работает группа сотрудников в масках, отсюда первая часть «маски», а «шоу», так это потому, что они в камерах такие шоу с подследственными вытворяют, что куда там фильмам про садистов.

И даже напоследок, когда уже знали, что выпускают моего подзащитного из-под стражи, уже от бессилия напустили на него не только двуногих вояк, но их четвероногихволкодавов, наученных гениталии отрывать при первом же налёте. Спасла подполковника только армейская выучка да незабытый спорт. Жирок командирский у него и на воле так и не вырос, а тюремные стены толстеть не дают. Подпрыгнул, схватился руками за провода под током: выжил ещё раз.

Воруют все!

А как всё красиво начиналось!

Попал с помощью «волосатой» руки на хорошую должность, да ещё в центре города. Коллектив небольшой, но стабильный. Главбух, так просто золотко. Кроме «да, Виталий Петрович», и слышно ничего не было. Ах, как красиво всё было. Сделать 9 мая для ветеранов праздником светлым, да боже мой, за милую душу. И подарки дарили, и скатерти накрывали, солдатскую кашу да фронтовые сто грамм для ветеранов – пожалуйста, с нашим на то дорогим удовольствием.

И сильные мира сего принимали участие в столь благодатной акции. Правда, за отдельно накрытым столом, где не только сто грамм да солдатская каша на столе сиротствовала, а и ещё кое-что, более приятное начальственному глазу и рту наличествовало. Был, там, кстати, и наш общий знакомый. Тот самый прокурор, что санкцию на арест давал. Не брезговал, наверно, и икорочкой, и коньячком со звёздочками.

Много, много полезных для города мероприятий сделал Виталий Петрович. Депутаты в очередь становились ручку пожать, спасибо сказать. И мэр города тоже ручку жал, спасибо высказывал, работников своих от культуры в помощь давал. Работники те, скорее, работница, начальник отдела культуры, помощь посильно, себя не забыв, оказывала. Старалась, хлопотала, с директором театра свела, шустрым и наглым.

Ах, как весело было в городе жить.

И ремонт провели, и мебель для помещений доставали. Кое-что из мебели и домой перетащил: ну как же, быть у ручья и не напиться?

И на грешки Марьи Васильевны глаза закрывал: баба по мелочи «обналичку» шустрила, сапоги-босоножки дочерям покупала.

Погорели на мелочи.

Обиделась главбухша на то, что начальнику в кабинет шторки новьём-новые повесили, а ей достались шиш да маковка. Ну и накатала донос на Петровича по всей форме, на листах эдак десяти. И отнесла куда надо. А те, кому она свой донос принесла, в столицу бегом доложили: мы накрыли жульё, которое воровало и ворочало такими миллионами, что мама не горюй.

И сверху сказали «фас».

И взяли хлопчика под ручки белые, в камерку тесную да мрачную на месяцев восемь и закатали.

Что-то в этом деле взяло меня за живое: воровать так вместе, а сидеть так один Виталий Петрович? Жалеть я его не жалела: во-первых, жалость не профессиональное чувство. Во-вторых, перед законом он таки виноват. А в третьих взыграла профессиональная жилка: раз против меня вся милицейско-прокурорская рать, я, что, ничего не могу? И пусть они на правах свидетеля Марью Васильевну в деле поначалу держали, пусть за Петровича друзья да приятели-депутатики и не думали заступаться. Даже характеристику заслуженную и то не давали, то с опозданием на два дня в суд принесли, когда санкция на арест была судом пролонгирована. Да, крепко мужику не повезло. Но больше всего меня задела наглость Марии Васильевны: обещанная ментами милость быть свидетелем в случае полной сдачи своего патрона грела ей душу. И распустила бабёнка свой язычок. А как же! Ей заранее простили и грешки в виде обналички, и то, что она сотрудникам только часть зарплаты выдавала, присваивая от каждого трудяги себе по жадности своей, и т. д. и т. д. Сядет, расставит по-хозяйски в следственной комнате ноженьки мощные, ротик откроет, и грязь полилась!

Я, наверно ставки (очные ставки. Следственное действие, призванное устранить противоречия в показаниях) две выдержала, а потом начала придавливать бабу: скажите то, да объясните мне сё. Мне даже нравиться начало, как женщина эта учила меня, неразумную, азам своей хитрости.

Следователь (кстати, следователя мы поменяли). Пришлось к прокурору региона мотнуться. Ой, это отдельная история! Не утерплю, расскажу.

Визит к прокурору

К прокурору поехали массой: три депутата, директор театра, зав. отделом культуры, и я, где-то там, в конце шлейфа свиты. Микроавтобус был знатный, считай, Мерседес, депутаты держались нагло: а как же, они хозяева жизни. В автобусе говорили о пустяках, директор театра публику веселил знакомством с Киркоровым да Машей Варум. Так и доехали в Севастополь.

Прокурор принял нас быстро. Ввалились к нему в кабинет, расселись за длинным столом, депутаты важно подали свою значимость. Слова депутатского хора полились привычной струей. Им не нравилось только одно: цепкий глаз прокурора смотрел на них как-то так непривычно. Как будто тот определял, кому в какой камере место найти. Но форс не теряли, за Петровича заступались, заслуги его вспоминали. Старались.

Прокурор тоже старался, вежливо слушал, потом вдруг словесный понос депутатов прервался вопросом его: а кто из вас адвокат?

Я привстала со стула. Он кивнул и тихо: адвоката прошу остаться, остальным – до свидания.

С депутатов и свиты как-то сразу весь шарм пооблез, тихо потянулись на выход.

Наш чисто профессиональный разговор длился минут эдак пять, но нам поменяли следователя и убрали, извините, отстранили прокурора от надзора за следствием. Дело вышестоящая прокуратура взяла в свои руки.

На этом деле повезло только вновь назначенному следователю: за время командировки в Евпаторию он получил квартиру и очередные погоны, а в дальнейшем и серьёзное продвижение по службе.

Итак, вернёмся к очной ставке между Петровичем и главным бухгалтером Марьей Васильевной.

Следователь (уже новый, назаченный «сверху») то тихо поддакивал пани главбуху, то черкал на длинных страницах свои замечания по данному делу. То с интересом, от удовольствия только что ножками не дрыгал, смотрел на наши с Марией Васильевной стычки.

Веселие общее закончилось тогда, когда я вспылила, и всем обещала, что по этому делу или оба, главбух и Петрович, надолго поедут в места отдалённые, или оба будут свободны.

Такой расклад не устраивал ни Марьюшку, ни следователя. И даже Петровича, который за второй вариант был готов обеими руками голосовать, а от первого хотел откреститься как только можно.

Как долго мы уже вместе со следователем убеждали Марью Васильевну, что она нарушала закон. Ее любомудрие, по-простому говоря, философия мелкого воришки основывалась на двух принципах: раз я у кормушки, я могу воровать. И больше того, я должна воровать. И второй принцип ворюги соблюдался ей свято: мне ничего за это не будет, раз обещали важные люди.

Однажды следователь даже вспылил и заявил пока что свидетелю, что если бы он был начальником, то такого бухгалтера даже близко к документам не подпустил.

По-моему, это была на эпизоде, когда рассматривали платёжки за подписями Петровича и Марьюшки, и Петрович искренне удивлялся, куда пошли денежки. По его твёрдому убеждению, он только подписывал, не глядя, чистые бланки в количестве штук этак по 50 или больше, а далее Марьюшка проводила проводки. Вот она и проводила: часть шла государству, частичку по требованию, частищу – себе. Петрович только ахал и охал, сокрушаясь, сколько он ей добра сделал: и в том помог, и там договорился. Одним словом, за добро отплатила сполна.