Трио для квартета - Елена Холмогорова

- Да Володя, видите ли, соскучился.

- Ты, Маша, все-таки его совершенно не ценишь. Я тебе сколько раз говорила, что он по-настоящему тебе предан, а жена - даже к лучшему.

- Ладно, пошли работать, времени мало.

На Машу вдруг накатил приступ тошноты, как тогда, перед рестораном, но она едко осадила себя. Едва ли это бунтует ее тонкая душа, скорее, какая-нибудь печенка-селезенка.

Балюнин день рождения, ее девяносто первый и первый без нее, по молчаливому согласию никак не отмечали. С утра позвонили Мамонтовы, мы, мол, помним, но о встрече не заикнулись. "Через год и не позвонят, - отметила Маша с заранее вспыхнувшей несправедливой обидой, - время, проклятое, оно и вправду все стирает".

Тем не менее ей хотелось, чтобы этот день был посвящен Балюне, и она наконец-то решила разобрать "наследство". Место для пластинок давно было приготовлено, но она все мучилась, в каком порядке их расставить. Теперь же, твердо остановившись на алфавитной последовательности, она управилась за час. На букве "Ш", богатой Шопеном, Шуманом и Шубертом (до Шнитке Балюня не добралась, да и едва ли его записи делались таким дедовским методом), работу прервал звонок Верочки. И неожиданно для самой себя Маша сказала:

- Приезжай на часок. Есть для тебя подарок.

Когда Верочка возникла в дверях, Маша в первую же секунду пожалела о своем порыве. Племянницу было не узнать: на голове красовалась сотня мелких тугих косичек. Какой тут эмалевый бантик с брильянтами!

- Ну как, нравится? Страшно модно - "African style", правда, полагалось бы еще покраситься поэкзотичнее, но я как-то не решилась.

- А это надолго? - робко спросила Маша.

- Да как захочется. Пока все балдеют.

Маша не знала, как разговаривать с этой новой, взрослой Верочкой. Панический страх неверным словом окончательно разрушить и без того призрачную связь попросту парализовал ее. Но хозяева ли мы своим словам?

- Это тебе в память о Балюне, "на вырост".

Верочка вертела брошку в руках, пытаясь приложить к себе, как папуас, не понимающий назначения подаренной европейцами боцманской дудки.

Она, конечно, произнесла подобающие слова благодарности и даже посоветовалась, куда лучше положить брошку, чтобы благополучно донести до дому, не похоронив в недрах необъятной сумки-мешка, но чувство неловкости только усилилось. Кляня себя, Маша суетливо рванулась на кухню варить кофе.

- Верочка, у меня ликер есть вишневый, будешь?

- Давай. Только пойдем под пальму.

Вот он, гений места, глянцевые толстые листья, дающие не прохладную тень, а спасительную непринужденность беседы! Верочка скороговоркой выложила новости про институтскую жизнь, планы летнего похода большой компанией по Крыму, про знакомых Маше школьных подружек:

- Представляешь, Люська скоро рожает! Говорят, мальчик. А муж ее - с виду такой шпендрик, короче, никакой, но зарабатывает и ее на руках носит.

- А тебя саму кто-нибудь носит?

- Да ну их, на дискотеку есть с кем сходить, широкий ассортимент, а на руки такую корову и не поднять.

- Опять комплексуешь и худеешь?

- Как все.

Помянули ликером Балюню. Маша уже свыклась с экваториальной прической Верочки и мысленно удивилась, что поначалу подумала о ней как о повзрослев

шей, - дите, как была.

- А у тебя, тетка, что новенького, давно не виделись как следует.

И опять, как с брошкой, неожиданно для себя Маша сказала:

- Да вот намедни чуть Володю не бросила.

Верочка прямо-таки подскочила в кресле:

- Давно пора. Только почему "чуть"?

И Маша - третья и самая большая неожиданность, - торопясь, сбиваясь и поправляя себя, чтобы найти самые верные слова, все ей рассказала, как никогда и никому. Верочка слушала раскрыв рот, ни разу не перебила, только подливала себе кофе из большого стеклянного кофейника и капала ликер, едва сочившийся сквозь хитрую специальную пробку.

Когда Маша умолкла, запоздало ужаснувшись своей откровенности, Верочка, глядя на нее со смесью изумления и восхищения, медленно растягивая слова сказала:

- Какая ты счастливая!

- Я???

- Конечно. Твои ровесницы уже в тираж вышли, женщинами себя не считают, а у тебя шекспировские страсти! Короче, я тобой займусь. Володю пока не бросаем, это я была неправа. Мы его используем. Как трамплин. Ты выходишь на новый виток, да через полгода он тебе и нужен не будет, связи наладятся, ты же вон какая контактная. А там, глядишь, ты еще капиталисткой станешь, фирму откроешь. Нет, серьезно, ты на самом деле книг правильных не читаешь, я тебе, кстати, подберу. Да, так вот там написано, что в твоем возрасте поздно делать карьеру топ-менеджера, зато в самый раз становиться первым лицом.

Ошарашенная всем сразу: Верочкиной веревочной прической (вертелась в голове, не отпуская, строчка из советского детского стишка о дружбе народов "у москвички две косички, у узбечки двадцать пять"), собственной истеричной откровенностью, ответным напором и энтузиазмом племянницы, а может быть, и терпкой вязкостью вишневого ликера, Маша с трудом воспринимала чужеродные слова. Особенно стукнуло ее "первое лицо" ("задаст по первое число" безотчетно впечаталось в голову и стало прокручиваться, как заевшая пластинка)... Из последних сил она пробормотала, что, мол, чего-то ей захотелось прилечь, "а ты, Верочка, говори, говори, я внимательно слушаю...".

Стало полегче, правда, очень еще хотелось расстегнуть давящий бюстгальтер, но было стыдно. А Верочка разворачивала все более яркие и радужные картины ее, Машиной, новой жизни, и радостно было за ее молодость, и так щекотали горло трезвые, гадкие, противные ответные слова.

- Следующий номер программы - гардероб. Ты, конечно, ничего себе одета, но прямо-таки как старший преподаватель бухучета, пусть и в коммерческом вузе. Все боишься, что, дескать, "не по возрасту" окажется, но ведь ты филолог, должна понимать, что, как назовешь, так и будет. Можно про свитерок сказать, что он "безобразно обтягивает", а можно - что "изящно облегает". И она плавным движением огладила свою девичью попку. - Не пойму, ты что, уснула?

Маша не спала, но погрузилась в какое-то медузное, аморфное состояние, ей захотелось, чтобы все решили за нее, просто сказали, что делать, а она бы послушно и добросовестно исполнила. Безволие было приятно, комфортно, а готовность подчиниться так безоглядна, что Маша спросила без тени сомнения, что и тут поступит, как велят:

- А Митя?

- Не знаю, встанешь на ноги, разберешься, а пока держи на длинном поводке.

Очевидная нелепость ситуации, перевертыш распределения ролей - все это не имело никакого значения. Главное - нашелся выход, точнее, подтверждение тому, что можно плыть по течению и считать это собственным выбором и неуклонным движением вперед. В конце концов, действительно - как назвать...

Проводив Верочку, Маша осмотрела расставленные Балюнины пластинки, сняла с полки впритык поместившуюся там "Амбарную книгу".

"17 февраля 2001 года. Суббота. День рождения Балюни. Выяснилось, что я до сих пор так и не повзрослела".

Володя позвонил из Петрозаводска, по-деловому сообщил, что прилетает на следующий день, будет к обеду. "Что приготовить?" - "Себя, - хохотнул он, с едой особо не возись. Целую".

Обед она, конечно же, не просто приготовила, а, как говорится, закатила. Закуски всякие там селедочки-грибочки-салатики, суп небудничный: сборная солянка со всеми полагающимися бесчисленными сортами мяса, каперсами да маслинами, ко второму, впрочем, несколько выдохлась, ограничившись банальными куриными окорочками, правда, сопроводив их рисовым гарниром по необыкновенному китайскому рецепту. Разнообразная выпивка так и стояла у нее от одной встречи до другой, поскольку пить в одиночестве она пока что не научилась.

Надо признаться, кулинарные заботы доставили ей удовольствие, и она предвкушала, как будет хвалить ее гурман Володя. Не забыла она приготовить и себя, благо, времени было полно. Давно уже не было ей так спокойно, наверное, с последнего отпуска, кажется, сто лет прошло. Устала она. Кстати, надо спросить Володю насчет отпуска - года без передышки ей не выдержать, а главное, зачем? Маша усмехнулась про себя - вот явное следствие Верочкиных уроков, как это она смешно говорит: "Не парься!" Что делается со смыслом слов! Маше вдруг отчаянно захотелось попариться в настоящей бане, чтобы кожа скрипела, а тело казалось только что полученным новеньким блестящим подарком. Собственно говоря, в бане она бывала только в той закарпатской деревне, куда они ездили с уже совершенно позабытым мужем. Как интересно: она почти не помнит его лица, даже неприятно. Пришлось встать, снять с полки альбом и найти фотографию. Он, оказывается, был недурен собой. Где он? Что с ним? Вот исчез человек из ее жизни - как не был, и ничего не произошло. "Так и Митя исчезнет", - почему-то вдруг подумала Маша, и благостное состояние вмиг улетучилось.

В один из тех мучительных дней, когда проблема выбора еще не отпускала ни на минуту, ей представились аптечные весы, где вместо гирь - люди: на одной чаше Митя, на другой - Володя и Надюша. Теперь к ним добавилась Верочка, и эта чаша уже почти достигает земли, а Митя высоко, маленький, почти ненастоящий, "ускользающе малая величина" - пробившийся невесть из какой науки термин. "Вот пусть и ускользает", - неожиданно резко постановила Маша, раздосадованная нарушенным покоем.