Трио для квартета - Елена Холмогорова

Сережа уехал домой, собственно говоря, она сама его отправила. Мамонтовы с плохо скрываемой радостной готовностью помогали ей таскать во двор большие черные мусорные мешки, а все решить она могла и сама. Некоторое время ее мучил вопрос: что делать с синей эмалевой брошкой, усыпанной мелкими брильянтиками? Она знала, что принято такие вещи передавать младшей в семье женщине, и, уж конечно, ей не жалко было ее для Верочки, но та еще долго "не дорастет" до последней Балюниной драгоценности - дамская вещь, не девичья, будет валяться, пока Верочка не износит свои амулеты на кожаных шнурках и бисерные "фенечки". "Оставлю пока себе, - постановила Маша, - а придет время - отдам".

За шкафом в пыльной, но новой обувной коробке отыскались не надеванные зимние сапоги, купленные, наверное, в тот самый год, когда Балюня упала, сломала ребро и перестала зимой выходить на улицу. Ножка у нее была маленькая, изящная, 35-го размера, никто в такие Золушкины сапожки не втиснется, а выбросить - уж точно грех. Как раз эта находка случилась при Надюше, пришедшей морально поддержать Машу. Как обычно во всех житейских ситуациях, она оказалась на высоте и уже на следующий день торжествующе принесла на работу местную газетку:

- Смотри, вчера спускалась от тебя по лестнице, а их только положили. Вот то что тебе надо. Хочешь, я позвоню?

Маша взяла газету и прочитала отчеркнутое Надюшей объявление в разделе "Разное": "Приму в дар женские зимние сапоги 35-го размера. Спасибо". И телефон.

Надюша сияла, и Маше было стыдно признаться, что она не хочет, не может видеть женщину, которую нужда заставила написать это объявление, что она не в силах подпустить к себе чье-то чужое неблагополучие.

Женщина, пришедшая за сапогами, оказалась маленькой, сухонькой, быстрой, не очень старой, в поношенном, но опрятном пальто и, главное, веселой. Сапоги пришлись ей впору, и она так искренне радовалась, что Маша пригласила ее выпить чашку чая. Естественно, разговорились.

- Мне обувь - первое дело, меня, как волка, ноги кормят. Я много лет уборщицей работала в министерстве: деньги небольшие, но столовая дешевая, поликлиника ведомственная, заказы всякие к праздникам, да и люди приличные, грязи немного, все бумаги да бумаги. А если празднуют, посуду побросают, так назавтра что-ничто, а в карман халата сунут. А потом все ж таки трудновато стало, спина плохо гнется, и ушла я на почту телеграммы разносить.

Она пила чай из блюдечка, аккуратно отхлебывая небольшими глотками, а когда откусывала печенье, подставляла вторую руку, чтобы крошки не падали на стол.

- С телеграммами, наверное, беготни много? - спросила Маша, уже жалея о затеянном чаепитии, потому что тетенька явно считала долгом вежливости посидеть подольше.

- Сменщица моя говорит, что раньше намного больше было, она лет десять там работает. Мне повезло - столькому она меня научила, а то пропала бы поначалу.

- А что за премудрости такие?

- Как же: самое главное, например, чтобы сначала расписались, а уж потом телеграмму открывали.

- Почему?

- Раньше много было телеграмм поздравительных, на красивых бланках, с богатыми букетами, а сейчас - не модно. Все по телефону или как-то там по компьютеру. А телеграммы больше про тяжелые болезни, а всего чаще приезжайте, мол, на похороны. Так если сначала не распишется в получении, ты потом смотри, как она по стенке сползает, и стой столбом, потому как без росписи уйти права не имеешь. Нервная работа, ничего не скажешь, а жить-то надо. Хорошо, что силы покуда есть, отложить хоть что на старость да на похороны. Деток Бог не дал, так что расчет на себя только, да вот таких, как вы, добрых людей.

Маша потом часто вспоминала, какое бесхитростное чувство собственного достоинства было у той женщины, не стыдившейся своей бедности и даже благодарной судьбе за все, скромно ей отпущенное. И завидовала...

В воскресенье вывезли последние вещи, и, уходя, Маша положила на стол свои и Сережины ключи. Только на площадке она поняла, что, скорее всего, больше никогда сюда не придет. Ее рука привычно скользила по перилам, заранее зная каждую выбоину и глубоко вырезанное ножом неприличное слово между первым и вторым этажом. Когда-то, еще в институте, одна девочка с их курса вот так же шла вниз по лестнице, и ей в руку врезалась воткнутая каким-то мерзавцем половинка бритвы. Она перерезала сухожилие, и левая кисть так и осталась немного скрюченной. С тех пор Маша перил боялась, даже в метро на эскалаторе всегда смотрела, когда клала руку на поручень, а по лестницам ходила не держась.

Это была единственная лестница, которой она почему-то не боялась...

Можно ли дважды войти в одну и ту же воду, вопрос философский, теоретический, а вот в человеческом опыте решается он однозначно - можно. И каждый входит, причем не дважды, а порой многажды, это уж как жизнь сложится.

Маше казалось, что она никогда больше не будет такой, как прежде, что вынужденная пауза неизбежно породит какие-то перемены, но вода вернулась в старые-новые берега и потекла обычным порядком. Впрочем, оглянувшись вокруг, кое-какие перемены она обнаружила. Считая себя обязанной отплатить за долгий свободный график, она стала бывать на работе практически каждый день и вскоре почувствовала, что в издательстве многое изменилось. Надюша резво ввела ее в курс дела, разумно заметив, что рассказывать ей это раньше было вполне бессмысленно. Дела в издательстве шли неплохо, появились новые направления, но, что потрясло Машу, они были по преимуществу связаны с Володиной деятельностью. Он разворачивался все круче, и только и разговоров было, что вот-вот он полностью приберет к рукам их издательство, и, мол, слава Богу, будет "настоящий хозяин". Ни разу, ни намеком он не обмолвился об этом! Впрочем, что вообще Володя с ней обсуждал? Стало обидно: как-никак она двадцать лет проработала с этими людьми, знала все досконально, глядишь, дала бы какой толковый совет. Хотя смешно, конечно, не нуждается Володя в ее советах... Но она холила и нежила свою обиду, удобряла и поливала, ожидая подходящего момента, будто готовила страшную месть. Кому? За что?

Он позвонил вечером в четверг. Был, как всегда, по-телеграфному краток: "Детка, забей субботу. Есть идея: втроем с Митей поехать в какой-нибудь загородный ресторанчик пообедать, по пути - воздухом подышать, на белый снег посмотреть. Заеду часов в двенадцать, будь готова. Целую".

Какие же красивые туалеты для зимнего загородного отдыха были в журналах! И главное: можно без большого труда и не так уж дорого что-нибудь подобное купить, да вроде незачем - когда последний раз была нужда в такой одежде? И когда еще возникнет? То-то же. С раздражением отвергая один вариант за другим, Маша не заметила, как время приблизилось к полудню. Когда она услышала в трубке Володин голос, с ужасом поняла, что он уже ждет внизу, а она стоит перед кучей вываленных на диван свитеров. Но все обернулось по-другому: "Слушай-ка, тут у меня некоторая перемена декораций, срочное дело. Сейчас Митя за тобой заедет, я с ним говорил, спускайся минут через пятнадцать. Езжайте, погуляйте, пока солнышко, а я, как управлюсь, позвоню и рвану к вам. Прости, виноват. Целую".

Спустилась. Села в машину. Куда?

- Я, Маша, как пить без тоста, так и гулять без идеи терпеть не могу. Обед - это награда, необходимый и неизбежный разврат.

- Митя, какой вы все-таки максималист!

- Ничего подобного. Я и на минималиста не тяну - ленив. Тем не менее вы знаете, что за день сегодня?

- В каком смысле?

- В смысле памятных дат.

- Понятия не имею.

- Так вот, сегодня день смерти Пушкина и день рождения Пастернака. Поедем в Переделкино?

- Куда хотите, ей-Богу все равно. Тем более что меня никогда магия чисел не завораживала.

Машина тронулась. Маше действительно было не важно, куда ехать. И сборищ юбилейных она терпеть не могла. Везти цветы на могилу пусть любимейшего своего поэта - нет, ни за что! Восторженный фанатизм какой-то, вроде "козловок" и "лемешевок", дежуривших у подъезда кумира и готовых растерзать "соперниц". Балюня с высокомерным презрением не один раз ей об этом рассказывала. Митя, впрочем, возразил, что все, придающее жизни смысл, имеет право на существование.

- Глупость это - жить ради кого-то, ради чего-то. - Маша почему-то начала закипать.

- Знаете, наш излюбленный врачебный анекдот: пациент спрашивает: "Доктор, я буду жить?" - а тот вопросом на вопрос: "А смысл?"

С только что голубого неба неожиданно повалил густой снег. Ритмично заходили "дворники" - влево, вправо, влево, вправо, отсчитывая время, как маятник. По обе стороны шоссе тянулись белые поля. Митя включил музыку. Надо же - "Мужчина и женщина"... Маша вспомнила, как в ранней советской юности в пятый, кажется, раз воровато упивалась по недосмотру разрешенным фильмом... И каким кощунством показалось, что фильм этот якобы был снят по заказу автомобильной компании в качестве рекламы. У нее горели щеки и будто исчезло тело, как в полудремотных ночных фантазиях, где нет ни возраста, ни обстоятельств, а только сладкая иллюзия, что все происходит наяву.