Лион Измайлов - Измайлов Лион Моисеевич

А там на экране продолжалось буйство сексуальных фантазий: все жили со всеми. «Здоровые люди, — подумал Борис Иванович. — Как их только хватает, уже, считай, полтора часа, и хоть бы кто притомился». Он стал вспоминать свою жизнь, как сватался к Нюрке, как они один раз до свадьбы все же умудрились согрешить. Но только один раз. Как жили они сначала в одной избе с ее родителями. И как невозможно было что-либо себе позволить, потому что стыдно. Вспомнил он, как построили наконец свой дом и получили возможность жить нормально, никого не стесняясь. Вспомнил он дочку свою, Танюшку, и подумал: неужели ей теперь вот среди этого надо будет жить — и чуть не закричал от боли. Стал утешать и уговаривать себя, что, наверное, это все не так, а только на экране и пока еще там, у них, а не у нас, и, бог даст, пронесет нас мимо этого несчастья. Вспомнил он также, как на юге однажды изменил он своей Нюрке и как нехорошо ему было, потому как подумал, что и она теперь вправе изменить ему. И тут же представил Борис Иванович этого негра со своей Нюркой, но не теперешней, а той, молодой, и уже совсем хотел было вскочить и закричать: «Хватит!» — но фильм закончился, и все пошли в столовую, сели за стол, весело говорили, поднимали бокалы за праздник и друг за друга.

А Борис Иванович не мог поднять глаза, и не находил себе места, и думал, как же они после этого разговаривают, смеются и веселятся. Ведь это же прямо стыд и срам. А никто стыда не испытывал, как будто никакого фильма и не было.

Инициатива масс

Секретарь парткома НИИ машиностроения зашел в кабинет директора и сказал:

— Иваныч, отстаем мы от народа.

Семен Иваныч от испуга стал таращить глаза так, будто хотел увидеть тот самый народ, от которого отставал.

— Так ведь же повесили в цехах лозунги: «Даешь гласность!», «Берешь демократию!».

— Мало, — сказал Селезнев.

— Вахтеру выговор объявили за отсутствие самокритики.

— За что, за что?

— Ну, в его дежурство, пока он спал, из столовой два мешка сахара вынесли, с него кепку сняли и штаны.

— Ерунда это все. Демократия — это инициатива масс. Посмотри, на соседнем заводе люди сами директора выбрали.

У Семена Иваныча глаза снова полезли на лоб.

— Ты что же, от меня избавиться хочешь?

— Я хочу, чтобы люди пар выпустили, кипят люди-то. Вон позавчера скандал устроили, кричали, почему столовая в обед не работает, — обнаглели вконец. Короче, — сказал Селезнев, — надо нам кого-нибудь из завотделами переизбрать. Ну, к примеру, Ивана Сергеевича Загоруйко.

— Да ты что, — возмутился директор, — он же приличный человек, не пьет, знания, опыт…

— Вот и хорошо, — сказал Селезнев. — Головой работать надо, а не другим местом. Пораскинешь мозгами, поговори с Загоруйко, потом позвони в отдел, намекни: мол, молодым дорогу, пора развивать инициативу масс.

Директор набрал номер отдела. К телефону подошел Поляков, инженер довольно склочный. «Как раз то, что надо», — подумал директор и стал намекать со свойственной ему изобретательностью:

— Слышь, Поляков, ты завотделом хочешь стать?

— Ну, — сказал Поляков.

— Баранки гну, — остроумно ответил директор. — Это тебе не при старом прижиме. Сейчас народ сам тебя выбрать должен. Бери народ и дуй к секретарю парткома. Так, мол, и так, хотим выбрать нового завотделом.

Через десять минут в кабинет секретаря парткома ворвались пятеро под предводительством Полякова. Это были Тимофеев Сергей Васильевич, человек скромный, неразговорчивый, Мария Степановна, женщина полная и болтливая, Аркашка, так его все называют — Аркашка, есть такие люди, им уже под пятьдесят, а они все Аркашка да Аркашка, Галька Зеленова — наша отечественная секс-бомба, вот уже сколько лет не может найти себе бомбоубежище, и Поляков. Вот он, Поляков, и начал:

— Всюду люди перестраиваются, начальников себе выбирают, а мы что, космополиты, что ли, какие?

Секретарь парткома Селезнев говорит:

— Вот они, первые ростки нашей демократии. Давайте собирать собрание.

На следующий день собрались. Директор пришел, председатель месткома. Селезнев говорит:

— Мы собрались сегодня здесь по просьбе трудящихся. Иван Сергеевич Загоруйко, который успешно руководил отделом, оказался неперспективным работником. Как считаешь, Иван Сергеевич?

Загоруйко говорит:

— Я давно уже за собой стал замечать, что я неперспективный. Чувствовал, что надо меня переизбрать, а сказать стеснялся.

— Вот, — сказал Селезнев, — Иван Сергеевич это вовремя понял, с первого раза. Два раза объяснять не пришлось. Так что давайте выбирать. Какие будут предложения?

Тимофеев тихо так, скромно встает и говорит:

— Я предлагаю Тимофеева. У него опыт, связи, трезвый взгляд на дело.

Народ заволновался. Все думали, что он Полякова выдвинет. А тут он сам выдвинулся. Тогда Мария Степановна говорит:

— А я чем хуже? Я себя тоже предлагаю. У меня тоже связи. Два раза замужем была.

Галька Зеленова вскочила, кричит:

— Как вам не стыдно? Это нескромно. Я тоже в начальники хочу. Я молодая, активная.

Аркашка говорит:

— А я что, рыжий, что ли?

Поляков, который всю эту кашу заварил, кричит:

— Товарищи, что же это такое?! Что же вы все без очереди лезете? Каждый себя предлагает, а меня кто же предложит? Я должен быть начальником. У меня и поддержка сверху.

Он посмотрел на директора, но тот сделал вид, что в первый раз его видит. Селезнев говорит:

— Молодцы, дружно взялись за дело. Смелее, товарищи, резче. Давайте обсуждать кандидатуры. Кто предложил Тимофеева?

Сергей Васильевич говорит:

— Я предложил Тимофеева. Он человек непьющий, негулящий. Знания его вам известны. Да чего там, вы меня все знаете.

Мария Степановна говорит:

— Знаем, знаем, снега зимой не допросишься.

Галька Зеленова говорит:

— А позавчера в лифте ехали. Народу много было. Он ко мне прижался так, будто холостой. Я ему на пятом этаже говорю: «Сергей Васильевич, что же вы ко мне прижались-то так, ведь мы с вами в лифте уже одни остались», а он мне говорит: «Ой, извините, я вас не заметил».

Поляков говорит:

— А чего его в начальники выбирать, его, того и гляди, ногами вперед понесут, а туда же — в начальники.

В общем, четверо проголосовали против одного. Мария Степановна встает и говорит:

— Голубчики вы мои, всем за свой счет давать буду, отпуск всем летом дам, тебе, Аркаша, безвозмездную ссуду выбью, вам, товарищ Поляков, квартиру будем хлопотать.

Сергей Васильевич говорит:

— А мне чего?

— А вас в начальники выберем, но в следующий раз.

Сергей Васильевич говорит:

— И вас в следующий раз. А сейчас я против. Она два часа по телефону треплется, в обед по магазинам бегает, а потом ест два часа и чавкает, как устрица.

Мария Степановна покраснела и говорит:

— А устрица, между прочим, не чавкает.

Сергей Васильевич говорит:

— Вот видите, даже устрицы не чавкают, а вы чавкаете.

Галька Зеленова говорит:

— Да, Мария Степановна, вы столько едите, что у вас вся кровь к желудку приливает, голове ничего не остается, поэтому вы ничего не соображаете.

Четверо проголосовали против, одна воздержалась.

Аркашка стал говорить:

— Ребята, вы меня знаете, за отдел буду глотку драть. В обиду вас не дам.

— Ты сначала мне десятку отдай, — сказал Сергей Васильевич.

— Да возьмите вы свою десятку. — говорит Аркашка и сует Сергею Васильевичу в руку треплу.

Пока тот бумажку рассматривал, Галька Зеленова опять вскочила:

— А что ты мне говорил?

— А что? — побледнел Аркашка.

— Жить, говорит, без тебя не могу. Потом пожил и говорит: жить с тобой не могу. Так можешь или не можешь? Скажи при всех.

Аркашка говорит:

— Да что же это такое, я с женой еле-еле живу, а тут еще одна пристает.

Мария Степановна опомнилась и говорит: