Экипажи готовить надо - Анатолий Черноусов

— А… как же с экзаменами?

— Да сдам я экзамены! — ответил Иван, не замечая перемен, происшедших со старшим. — Подумаешь, сложность…

И опять пошли молча, каждый думая о своем.

А в это самое время с другой стороны в лагерь возвращалось смешанное воинство: победители и побежденные. Центральной фигурой здесь был, разумеется, Юрка Ширяев. Свернув знамя, он нес его на плече, неуважительно нес, небрежно. Широкая скуластая физиономия его горела, одна щека была в грязи, волосы прилипли ко лбу. Юрка торопился рассказать вожатому, как ударный отряд прополз на животах по непролазному болоту и вышел в тыл «белых», вышел почти к самому штабу. Как пришлось повалить на землю часового, связать брючными ремнями, предварительно заткнув рот его же кепкой. Как потом, придерживая штаны, они рванули что было сил к знамени, которое со стороны болота почти не защищалось. Все это Юрка спешил рассказать Ивану Ильичу, ну, и этой задаваке Пинижихе. Если, конечно, спросит…

Глава 18

Прошло уже две недели новой смены. День выдался пасмурный, с утра лил дождь, переставал и снова припускал. Иван сидел в беседке и наносил на карту маршрут будущего похода.

К походу было все готово. Новички, «разбавившие» старую гвардию, были натренированы, план разработан, припасены ножи, топоры, фонари, палатки, соль, спички, сухари, а главное, приготовлены автомобильные камеры для плотов.

С этими камерами хлопот было больше всего. Пришлось съездить в город, поднять на ноги своих друзей, клянчить, требовать, даже поллитровку ставить шоферам. Двадцать зиловских и мазовских камер, хоть и в заплатах, — не шутка.

Несколько дней потом третий отряд ходил перепачканный клеем, в клею были пальцы, рубахи, штаны и даже носы.

И вот все готово, прогнозом погоды Иван остался доволен, синоптики обещали дождь, а это означало, что будут грибы…

Теперь предстояло самое нудное — выбить у начальства разрешение. А как тут надеяться на разрешение, если вчера только он, Иван, поругался с Князевым?.. Стычка произошла из-за того, что отряд косил сено. Второй день косил. Маленькую литовку Иван выпросил у лагерного сторожа, пообещав за ее эксплуатацию стог сена. Ровную полянку с невысокой, удобной для косьбы, травой они нашли неподалеку от лагеря, и дело пошло.

Иван показал, как держать литовку, как переставлять ноги и подсекать траву, затем передал литовку Боре Анохину, сам же встал вплотную за его спиной; и первые несколько шагов косили вместе. Потом Иван — так делал когда-то дед — ослабил усилие и, в конце концов, убрал руки совсем. Боря же продолжал махать литовкой, пока не закончил прогон; и хотя рядок получился неширокий, а много травы осталось нескошенной, Иван похвалил Борю. Лицо у Бори раскраснелось, он вытер взмокший лоб рукавом и так поглядел на ждущих своей очереди пацанов, как будто хотел сказать: то-то же! А вы — «враль» да «враль»!..

Все шло отлично, один другого сменяли косцы, светило солнце, пахла трава, лужайка уже наполовину была в душистых валках, как вдруг один из новеньких, из прибывших на вторую смену, порезал палец. Не литовкой даже и порезал, а об осоку. Иван послал его в медпункт прижечь и забинтовать. А через полчаса на покос явился начальник лагеря.

— Прекратить немедленно! Они перережутся косой, понимаете! Вы что, шутите! За решетку меня хотите посадить!?

И как ни доказывал Иван, как ни успокаивал кипящего гневом Василия Васильевича, — ничего не помогло. Князев приказал сторожу, подошедшему на шум, забрать литовку.

«Ни черта он не разрешит поход, — думал Иван, вспоминая эту стычку. — И тогда что же делать? Отказаться? Теперь, когда все готово? Когда затрачено столько сил и времени на подготовку?.. Ну уж, дудки!..»

Иван поднялся и, поглядев на часы, пошел в палату. Из-за дождя тренировки в лесу пришлось отложить, а было решено заняться обработкой корней, сучков и пней, собранных в разное время на берегах залива и валявшихся без дела на террасе. Тот же, кто уж совсем ничего не смыслит в резьбе по дереву, мог рисовать.

В палате было мусорно, пионеры сидели на кроватях, строгали или рисовали. Щепки, россыпи карандашей, краски, обрывки бумаги на столе, на тумбочках, на полу.

«Изостудия!» — усмехнулся про себя Иван и, присев на край своей кровати, стал потихоньку наблюдать.

Художники почесывали в затылках, пачкали языки цветными карандашами, глаза то и дело искали что-то на потолке, носы посапывали. Некоторые забились в отдаленные уголки, уединились, прикрывали свои творения от посторонних.

— Не подглядывай ты, враль, тут и так тошно!

— У кого брусок? Боча, дай брусок, у меня нож тупой.

— Пацаны, у кого есть ультрафиолетовая, пацаны?

— Ха-ха, такой и не бывает, краски-то!

В палате незаметно появился старший вожатый и тоже несколько минут молча наблюдал за пионерами.

До обеда оставалось полчаса, и Иван объявил, что работы пора сдавать.

Безобразные корни, пни и коряги превратились в мартышек, в крокодилов, медведей, в корабли, в индейцев, рыцарей, птиц, стариков и змеев-горынычей.

— Слушай, да они у тебя поголовно таланты, — заметил старший.

— Наконец-то нас начинают признавать, — подмигнул Иван.

Рисунков тоже было много. Зеленый лес, коричневые горы и синие-пресиние моря; летели на всех парусах бригантины, в небо врезались ракеты, цвели цветы, прыгали полосатые тигры, гремели воздушные и морские сражения.

А у мальчика, с виду тихого и печального, был целый альбом. Иван и раньше замечал, что один из новеньких рисует, но с расспросами пока не приставал. И вот…

— Избушка пасечника, — сразу же узнал он. — Смотри, Юрий Павлович, всякий ведь поймет — изба заброшена, чувствуешь?

— Запустение, сиротливость… — согласился старший.

Еще рисунок — сосна, еще — семья бурундуков, ребята у костра, ромашки, целое море ромашек.

— Это на пасеке, — определил Иван, — только там они такие крупные.

— Ага, на пасеке, — подтвердил и Витя, художник.

Уже прибегали из столовой дежурные и предупреждали, что обед стынет и что все отряды уже едят, только вот третий опаздывает; уже Анна Петровна выстроила отряд у террасы и велела следовать за собой, а Люда Пинигина все еще дорисовывала что-то, пристроившись в уголке. Но наконец и она сунула Ивану листок и убежала догонять товарищей.

Иван глянул — ничего, на первый взгляд, особенного… Акварельными красками нарисованы четверо пионеров, стоящих у стены. Один из мальчишек конопатый, другой маленький, большеголовый, третий крепкий, скуластый, на девочке платьишко горошком… все четверо оборванные, на лицах ссадины. Перед пионерами стоит фашист с автоматом, с засученными рукавами, без каски. «Помощь пришла…» — стояло под рисунком. Помощь — это бородатый партизан, только что, видно, выскочивший из кустов позади автоматчика. Ясно, что сюжет навеян прочитанными книжками, виденными фильмами, обычный детский рисунок… Если бы не… если бы не эти розовые щеки палача, не его загоревшая гладкая голова, не толстая, капризно отставленная нижняя губа, так похожая на губу…

«Ненавидит она его», — подумал Иван.

— Дэ-э, — протянул он и подал рисунок старшему, интересно, как он прореагирует?

— Неплохо, неплохо… — сказал Юрий Павлович, но лицо его осталось невозмутимым.

— Жизненно, не правда ли?

— Способная девочка, — охотно согласился Юрий Павлович.

«Девочка! — подумал Иван. — Ты отлично знаешь, как зовут эту девочку и чья она дочь. И все ты понял, и в фашисте ты узнал Васю, так что не хитри…»

— А у этого партизана прямо-таки твоя борода… — Юрий Павлович коротко взглянул на Ивана, и оба рассмеялись.

— Слушай, Юра, есть разговор.

— Тет-а-тет, что ли?

— Да, лучше с глазу на глаз.

— Пошли тогда ко мне.

Глава 19

У Юрия Павловича была своя кинокаморка. Так он называл крохотную комнатку в хозяйственном корпусе, служившую раньше складом лопат, метел, граблей и прочего дворницкого инвентаря. Теперь комнатушка была забита бачками, склянками, жестяными банками с кинолентой, на столе стоял проектор, перемоточный механизм, валялись пачки химических реактивов.

— Надо непременно показать ваши работы всему лагерю, — заговорил старший, усадив Ивана на единственную табуретку. — Ведь это и есть, черт побери, развитие в ребятишках творческого начала! Нужно обязательно распространить это… Только ведь заштампуют, — вдруг погрустнел Юрий Павлович. — Наши вожатые заштампуют! Ты хоть знаешь, что стал, так сказать, отцом штампа?

— Какого? — удивился Иван.

— Модным стало водить детей в лес. Вожатая, которая не делает этого, считается абсолютной дурой… Я на днях случайно наткнулся на отряд бабы-яги неподалеку от лагеря. «Дети, — говорит эта особа, — посмотрите: перед вами береза. А там вон осина». А дети чуть не хором: «А мы знаем». На что баба-яга кричит: «Ты бы помолчал, Егоров! Вечно больше всех знаешь!» Ну, что скажешь?