Академия обольщения - Елена Арсеньева

Интересно, в самом деле, какого черта Алёна надела такое невзрачное белье? Как будто ей восемьдесят лет, честное слово! Что, по принципу – никто не видит, да и ладно? Ну вот Наташка и увидела бы сейчас. Кто вообще мешает обновить свои запасы? Купить дорогое, вызывающее белье, красные трусики… Наверное, и Константину с Андреем они понравятся!

«Я сошла с ума», – констатировала Алёна угрюмо – и упала в прохладную постель.

Правда, тотчас пришлось подняться и отпереть дверь, но затем она снова вытянулась на свежих (до чего дошел железнодорожный прогресс!) простынях, закрыла глаза – и уснула мгновенно, словно ее выключили.

И снился странный сон Алёне…

Снилось ей, будто она все еще в Москве и почему-то собирается идти от Киевского вокзала через крытый мост к Смоленской набережной. Вот она пересекла привокзальную площадь, вошла в странное строение, нависшее над Москвой-рекой, поднялась на эскалаторе и выглянула на открытую галерею – полюбоваться рекой. Здесь было пусто – слишком свежий ветер (в июльский, скажем, жаркий день находиться тут – одно, а в апрельский – совсем другое!). Народу никого, не считая какого-то мужчины, который стоял, привалившись к стеклянной стенке, и задумчиво глядел на сизую от холода реку, то и дело поднося к лицу что-то красное. В первое мгновение Алёне почудилось, что у него разбито в кровь лицо, которое он вытирает платком. Ох, слава богу, нет, с лицом у него все в порядке. Да и ничего он не вытирает, он просто подносит тряпку к носу, словно нюхает ее. Только не тряпку вовсе, не носовой платок, а… Алёна чуть было не произнесла имя господа всуе, да остереглась оскорблять небеса. Мужчина подносит к носу не тряпку вовсе, не носовой платок, а женские трусики! Красные шелковые трусики, на которых вышита черная, красиво переплетенная монограмма – PS!

Фетишист – кажется, так это называется. Одной рукой он теребит трусики, а другая… другая прячется под полой плаща на уровне живота и там… туда-сюда, туда-сюда…

Все понятно! У каждого в жизни есть свои маленькие радости. Нужно уйти потихоньку, чтобы не спугнуть бедного фетишиста-мастурбатора.

Алёна уже начала потихоньку отступать, но тут произошло следующее. Тяжело дыша и не переставая ласкать себя под плащом, фетишист вцепился зубами в трусики и с силой рванул. Тонкая ткань треснула. Фетишист распахнул плащ, насадил на свою возбужденную плоть порванные трусики – и, содрогаясь, хрипло постанывая, добился наконец того, чего так старательно добивался.

Алёна ошалело смотрела, как любовник трусиков медленно приходит в себя, как обтирается алым шелком и заботливо застегивает джинсы и плащ. И пора было, давно пора, вон ветер какой веет над Москвою-рекой, долго ли самое дорогое заморозить!

Приведя себя в порядок, фетишист ухмыльнулся – и проворно швырнул трусики в урну, стоявшую неподалеку. Затем повернулся, чтобы уйти с галереи, и, конечно, увидел бы подглядывавшую за ним Алёну, если бы она, предугадав его действия, не успела отпрянуть внутрь застекленного моста и не пустилась бежать изо всех сил. Урны были расставлены там и тут, и ей неудержимо хотелось заглянуть в них. Почему-то казалось, что в каждой лежит разноцветная кучка легоньких шелковых трусиков – красных, голубых, бежевых, черных, – и все они разорваны руками разнообразных фетишистов и щедро политы их…

Sperma forever!

Алёна проснулась.

О чем она думает? Что она видит во сне? Нет, ее никогда нельзя было назвать совсем уж приличной женщиной, в ее жизни имела место быть масса самых разнообразных неприличностей. Однако теперь, после проклятущей ночи… ну просто порнуха какая-то в мыслях воцарилась…

К чертям собачьим! Не вспоминать! К черту, бесу, дьяволу, к лешему! Не думать! Ко всей нечистой силе всех времен и народов! Забыть! К иблисам, шайтанам, джиннам, ифритам, пери! Выкинуть из головы! К гоблинам, троллям, кобольдам, гномам, феям, маленьким зеленым человечкам, брауни, к водяным, русалкам, кикиморам, болотникам и болотницам, омутникам и омутницам, мавкам, банникам, домовым, дворовым, овинникам, амбарникам, гуменникам, сарайникам, подполянникам, степовым и перекрестным!

Алёна прижала руку к груди, унимая бешено стучащее сердце и мысленно перечисляя всю нечисть, которая только приходила на память. И даже не сразу расслышала какой-то звук. Что-то стучало совсем рядом – ритмично, отчетливо. Но то не был стук ее сердца.

Алёна открыла глаза и уставилась в полумрак, пытаясь понять, что происходит. Ага, она в вагоне. Возвращается домой с противными москвичами. Не исключено, кто-то из ее попутчиков вышел – и не может открыть дверь, чтобы вернуться. Хотя нет, вряд ли: Петя не спит, сидит на своей полке напротив Алёны, – наверное, он отворил бы своим приятелям. К тому же источник стука явно находится наверху, там, где спит Наташка. Да нет, она определенно не спит, вон как возится на полке. Никак не может устроиться поудобней? Но почему ее движения так ритмичны и настойчиво-однообразны? Такое ощущение, что там, наверху, кто-то подпрыгивает: вверх-вниз, вверх-вниз… Что за чудеса такие?

– Нет, блин, это невыносимо, невыносимо! – вдруг простонал Петя и упал лицом в подушку. – Да когда вы там натрахаетесь, сволочи? Никакой жалости к человеку!

– Не мешай, – донесся сверху задыхающийся шепот Вовы.

– Дурак, залезай сюда, – точно таким же задыхающимся шепотом отозвалась Наташка. – Люблю группен!

– Ну да, только его тут с гипсом и не хватало! – просвистел возмущенно Вова. – Навернемся отсюда все вместе, вот и будет тебе группен!

– Ой, я щас умру… – стонал Петя.

– Терпи, бедолага, – проворчал Вова, продолжая вколачивать Наташку в полку.

И только сейчас до Алёны дошло, что творится наверху и какова, вообще, была причина драмы, разыгравшейся при отправлении поезда. Вот почему всеми вдруг овладело беспокойство, охота к перемене мест – троица приятелей-москвичей собиралась втихаря заняться коллективным сексом! Конечно, не окажись Алёна такой несговорчивой, они преотличнейшим образом устроились бы на нижних полках, а сейчас Петина загипсованная нога мешала словить кайф на троих… то есть Наташка и Вова вовсю получали свое, а вот Петя оставался чужим на празднике жизни. И все из-за Алёны…

Ей стало ужасно стыдно. И к стыду примешивалось раскаяние. Пожалуй, нечто подобное ощущал один молодой человек по имени Григорий Александрович Печорин, когда побывал в городишке, называемом Тамань. «Мне стало грустно… – вспомнила Алёна, которая хоть и не бредила „Героем нашего времени“ так, как „Евгением Онегиным“ (она вообще прохладно относилась к Лермонтову), но все же считала своим долгом знать его почти наизусть. – И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!»