Хроноагент - Владимир Добряков

Глава 7

Им даже не надо крестов на могилы,

Сойдут и на крыльях кресты.

Весь полк — в воздухе. На стоянках остались два “Яка”: начальника штаба и батальонного комиссара Федорова, его вчера вызвали в Минск. Нас ведет сам Лосев. Полк идет строем “пеленга”. Наша эскадрилья — чуть сзади и левее первой.

Десять минут… пятнадцать… Внизу все спокойно. Страна еще спит. Наша армада идет так высоко, что гул шестидесяти шести моторов никого не беспокоит.

Замечаю движение на горизонте.

— “Сохатые”! Я — шестьдесят пятый. Четвертой — прикрывать, следить за верхней полусферой. Первая, вторая, третья! За мной! Атакуем!

Пара Лосева делает “горку” и во главе первой эскадрильи бросается на передовую группу противника. Поднявшись “горкой”, вижу, что немецкие самолеты идут девятка за девяткой, четко, как на параде, с правильными интервалами. И хвоста у этой колонны не видно, он теряется где-то за пределами видимости. Не так уж их и мало!

Мне плохо видно, что творит первая эскадрилья, там какие-то дикие перемещения. Вижу только, как вниз падают, дымя, самолеты. Теперь я вижу, это — “Дорнье-210”. Мощное зверье!

Первая эскадрилья разметала две первые девятки и стремительно, не ломая своего строя, отваливает влево-вверх. Теперь перед нами — третья девятка.

— Вторая! Я — “Сохатый-17”. Атакуем!

Мы падаем на строй “Дорнье” с высоты пятьсот метров. Выбранный мною бомбардировщик стремительно растет в прицеле. Я жду, что он сейчас начнет маневрировать, но у пилота — крепкие нервы. В мою сторону несутся огненные трассы, но у меня нервы не слабее. Взаимная скорость — около тысячи! Силуэт “Дорнье” стремительно растет… Пора!

Ду-ду-ду-ду! Отрывисто стучит пушка. Нос “Яка” окутывается дымками, вперед уносятся трассы снарядов и пуль. “Дорнье” проскакивает внизу, но я успеваю заметить, как мои трассы гаснут в его левом моторе и центроплане.

— Серега, добей!

— И так хорош… — отвечает он и бьет по ведомому, с таким же, как и у меня, успехом.

Мы попадаем под плотный огонь следующей девятки и, развернувшись, атакуем ее с фланга. На этот раз бью по кабинам. Результат — налицо: “Дорнье” закачался, но меня начинают доставать трассы стрелков. Быстро отваливаю вслед за Букиным.

— Доделал я его, Андрей!

— Добро!

То, что осталось от двух девяток, посбрасывало бомбы и пытается уйти поодиночке.

— “Сохатые”! Я — 65-й. Бегущих не преследовать! На подходе — вторая колонна. Атакуем!

Первая колонна шла по-наглому, без прикрытия. Рассчитывали на внезапность и огневую мощь “Дорнье”. Не помогло.

Вторая колонна — “Хейнкели-111”. Лосев разворачивает полк, и мы атакуем их из задней верхней полусферы. Правда, здесь уже есть прикрытие. На нас сверху заходит стая “Мессершмитов”, но до нас они не доходят. Их перехватывает четвертая эскадрилья. Что там происходит, я не вижу, да мне и не интересно. Сейчас мы атакуем сразу шесть девяток “Хейнкелей”, по два звена на девятку.

Мы заходим на них чуть справа. Стрелки пытаются достать нас, но им трудно это сделать. Пилотов “Хейнкелей” отрезвляет вид горящих и удирающих “Дорнье”. Они пытаются сбить нам прицел, маневрируют. Но тем самым они только ломают строй и мешают своим стрелкам. “Хейнкель” вырастает в прицеле, закрывает весь обзор, я жму на гашетку. Снаряды ложатся в кабину штурмана, центроплан и левый мотор. “Хейнкель” загорается и освобождается от бомб.

Мы проходим над ними и разворачиваемся для второго захода. Но он уже не нужен. Кто-то падает, кто-то удирает. Лосев ведет нас на следующую группу. Опять “Хейнкели”. Эти, наученные горьким опытом, не шарахаются, а, наоборот, уплотняют боевой порядок и встречают нас огнем. Отработанным маневром отваливаем, расходимся в разные стороны и снова атакуем. Все. Эти тоже не выдерживают и, не дожидаясь наших трасс, сбрасывают бомбы и уходят со снижением.

Бомбы падают куда попало: в поле, в лес. Несколько бомб попало в деревню. Наверное, жители этой деревни будут потом говорить, что в первый день войны немцы налетели огромными силами, чтобы разбомбить их скотный двор. Я не буду этого оспаривать. По-своему они будут правы.

Так же и через пятьдесят лет трудно будет спорить и разубеждать наших ребят, раненных нашими же снарядами в Афгане. Они будут говорить, что их расстреливали специально, чтобы они не попали в плен. А “правозащитники” и профессиональные разоблачители ужасов советского строя будут во весь голос и с пеной у рта озвучивать эту ересь с высоких трибун.

— “Сохатые”! Я — 65-й. Отставить преследование! Идем домой!

Как домой? Вон они, еще идут: девятка за девяткой, и конца им не видно. А, вон в чем дело. Высоко над нами стремительно проносятся хищные остроносые тени. Это “тигры”, или “МиГи”. Часть из них сразу отсекает “мессеров” от нашей четвертой эскадрильи. Остальные, развернувшись, обрушиваются на “Хейнкелей”.

С чистой совестью идем домой. И то — пора. Бензин в баках уже на исходе.

Встав в круг над аэродромом, замечаю, что на краю поля стоит одинокий “Як”. Возле него копошатся люди. Видимо, одного из наших подбили, он вышел из боя и дотянул до дома.

На войне как на войне. Выясняется, что домой не вернулись трое. Двое из четвертой и один из первой эскадрильи. Вот и первые потери. Хотя, возможно, они живы. Или выбросились с парашютом, или сели где-нибудь. Но при любом раскладе сегодня счет — в нашу пользу.

Заруливаю на стоянку и глушу мотор. Крошкин вскакивает на плоскость и помогает мне открыть фонарь. Отстегиваю ремни и снимаю шлемофон, подставляя разгоряченное лицо утреннему ветерку.

— Ну, как? — нетерпеливо спрашивает техник.

— Сделали мы их, Ваня! Крепко сделали. — Я вылезаю на плоскость и закуриваю.

— Ну а они? Как они?

— Ничего, крепкие, но горят и удирают нормально. Главное, много их, очень много! Но досюда они не дойдут. Там сейчас “тигры” работают.

Спрыгиваю на землю и обхожу “Як” кругом, внимательно его осматривая. Повреждений нет, от мотора тянет жаром, стволы пушки и пулеметов закоптились.

— Давай, друг, заправляй машину, заряжай оружие. Скоро снова пойдем.

— Передохнуть бы вам надо.

— Передыхать теперь после войны будем.

От своих самолетов тянутся летчики. Они возбуждены боем, глаза еще горят, кое-кого даже дрожь бьет. Один прикурить никак не может, ломает одну спичку за другой. Волков быстро проводит разбор полетов и убегает в штаб, а мы присаживаемся в тени деревьев. Все молчат, только дышат все еще тяжело, сплевывают и посматривают на запад. Говорить, в принципе, не о чем.

Через полчаса приходит Волков. Он сияет.