Хроноагент - Владимир Добряков

Генерал горько смеется.

— Так нет же! Это, мол, пораженческие настроения! Мы воевать будем малой кровью и непременно на чужой территории! Ни пяди земли врагу не отдадим! Стратеги! Интересно, как они хотят это сделать? Да для того, чтобы немца хотя бы остановить, малой кровью уж никак не обойдешься! А чтоб до чужой территории добраться… — Он машет рукой. — Вот еще пример. У меня в дивизии стрелков некомплект. Направляют мне пулеметчиков из пехоты: сажай их в самолет. Представляешь! Посадить бы этих ворошиловских стрелков самих в кабину да поднять разочек в воздух, я бы на них посмотрел! И не докажешь им ничем, что стрельба на земле и в воздухе — это разные вещи.

Интересно. Насколько я помню, первые штурмовики были одноместные, стрелков на них не было. Двухместный вариант появился примерно через год-полтора.

Генерал, не замечая моего недоуменного взгляда, поднимает рюмку.

— Знаешь, за что мы сейчас выпьем? Чтобы Ольгу законопатили куда-нибудь в Сибирь или Забайкалье, лишь бы подальше от нас с тобой. В Белоруссии скоро настоящее пекло будет. Как ни поворачивай, а главный удар немцы наносить будут именно у нас. Самая короткая дорога на Москву! Нам деваться некуда, мы — люди военные, а вот ей там делать нечего.

Словно почувствовав, что разговор пошел о ней, входит Ольга.

— Пап, я все собрала.

— Ну и чудненько. Сейчас едем, только выпьем с Андреем на посошок. — Генерал разливает коньяк. — Бутылку оставляю вам… Оля, неси еще одну рюмку, выпьем втроем. Кто знает, когда еще встретиться сможем. Вот мы с Андреем — соседи, а может, и не увидимся больше.

Выпив коньяк, генерал обнимает меня и шепчет:

— Береги ее, сынок, если, конечно, сам убережешься. Жаль, короткая у нас встреча получилась.

— Еще встретимся, Иван Тимофеевич…

— Вряд ли. Не знаю, как ты, а мне, чувствую, совсем мало осталось землю топтать и по небу летать.

— Да что вы!

— Молчи, молчи! Я знаю.

Генерал резко поворачивается и идет к выходу. В дверях оборачивается и спрашивает:

— Не в обиде, что невесту забираю?

— Иван Тимофеевич! Вы же сами сказали: мать — дело святое.

— К вечеру жди ее назад — и сам не буду задерживать, и матери не дам.

Ольга чмокает меня в щеку.

— Жди! — и выбегает вслед за отцом.

Оставшись один, я выпиваю еще рюмку коньяку и пытаюсь осмыслить слова Ивана Тимофеевича. Конечно, он сказал мне далеко не все, что знал, но и этого было вполне достаточно. Я понял главное. В основном история повторяется. Тот же бардак и та же неподготовленность. Но в то же время есть и существенные отличия. Формирование новых дивизий, переброска ударных соединений из опасной полосы, возврат вооружения в старые укрепрайоны. Да и всеобщая моральная готовность не оставляет сомнения в том, что фактор внезапности уже не сыграет такой роковой роли. Вспоминаю, что говорил нам Лосев, что говорил Иван Тимофеевич. Значит, многое уже делается. Пусть не все еще готово, пусть у немцев превосходство, но командование знает и ждет. А это немало.

Переодеваюсь в шорты и рубашку, нахожу удочки, копаю червей и иду на причал порыбачить. Не знаю я лучшего способа разрядки. Клюет неплохо, и я увлекаюсь, не замечаю, как летит время. Отвлекает меня от этого занятия шум машины. Вернулась Ольга. Водитель подходит ко мне.

— Товарищ старший лейтенант! Комдив приказал заехать за вами с супругой завтра в шесть утра и отвезти вас на аэродром.

— Хорошо, старшина. Завтра — в шесть.

Гриша улыбается, садится в машину и уезжает.

— Лихо твой батя действует! С супругой! Иди, “супруга”, жарь добычу, да смотри не сожги! — Я протягиваю Ольге ведерко с уловом.

На столе стоит сковородка с горкой рыбьих косточек и голов и бутылка, на дне которой на два пальца коньяку. Все это освещено двумя свечами. Я сижу на диване, а Оля лежит головой у меня на коленях и смотрит в потолок. Она почти нагая. Мы знаем, что это — наша последняя ночь, но не торопимся. Нам и так хорошо. Оля ловит мою руку, целует ее и кладет себе на грудь.

— Ты знаешь, папа все сразу рассказал маме.

— Ну, и как она?

— Как и все мамы в такой ситуации. Сначала поплакала, потом успокоилась, расспросила и под конец благословила. Одно ей только не понравилось.

— Что же?

— Что ты — летчик. Она сказала, что я ничему не научилась, глядя на нее с отцом. А папка сказал, что это — семейная традиция и что внук должен стать летчиком, а внучка — за летчика выйти замуж.

Я целую Олю в губы, шею, грудь, но она вдруг отстраняет меня и спрашивает:

— Андрюша, а как ты воспринял то, что ты у меня не первый мужчина?

— Никак. Разве это имеет какое-то значение?

Оля смотрит на меня удивленно. Вот она — разница в пятьдесят лет. Что ни говори, а моральные рамки за эти десятилетия существенно раздвинулись.

— Ну что ты говоришь? Разве это может не иметь значения?

— Для меня — да. Я люблю тебя, а не твою девственность.

— А вот для меня имеет. Я все эти годы места себе не находила, все думала, как это объяснить тому, кто меня выберет?

Оля замолкает, потом начинает говорить, быстро, словно боясь, что я ей помешаю:

— Я еще в школе училась, когда Женя Седельников привел меня к себе домой. От него все девчонки нашего двора с ума сходили, а он выбрал меня. Он сказал, что давно уже полюбил меня, и я была на седьмом небе от счастья. Когда он раздевал меня, я не только не сопротивлялась, но даже помогала ему, только дрожала сильно. До сих пор помню. Он старше меня на два года и тогда учился в каком-то закрытом училище. Губы его были жесткими, а руки не то что грубыми, а скорее… глухонемыми. Он все время делал ими не то, что в данный момент надо делать, они у него не на месте были. Я знала, что в первый раз будет больно, и терпела. Но это было не только в первый раз. Мы встречались редко, раз в месяц, а то и реже. И всегда у меня оставалось неприятное чувство, словно я делаю с ним не самое естественное дело, а нечто низкое, постыдное. Но я никак не могла положить конец этим странным отношениям. А все девчонки ничего не знали и завидовали мне. Три года назад он куда-то пропал. Отца у него не было, он погиб еще в Гражданскую войну. Через две недели и мама его куда-то уехала, никто не видел, куда и как. Признаться, я вздохнула свободно…

Исповедуясь, Оля смотрит в потолок каким-то странным взглядом. Мне начинает казаться, что она видит там этого Женю. Я решительно прерываю ее рассказ:

— Хватит об этом. Все это в прошлом и не вернется.

Я наклоняюсь и крепко целую ее в губы, но Оля не отвечает на поцелуй.

— Подожди, я не сказала тебе самого главного. Когда я встретила тебя, я очень боялась, что все будет так же, как с ним, и долго не могла решиться. Ты, наверное, это заметил?