Человек, который хотел выпить море - Пэн Буйокас

Неужели он что-то от нее скрывал? И она ошиблась, отнеся внезапный приступ ностальгии на счет волнения, вызванного ожиданием первого внука? А что, если имя, которое он шептал во сне, – имя вовсе не подруги детства, а женщины, с которой у него был роман? Может быть, эта женщина порвала с ним, потому что он не захотел бросать жену? Но нет, в этом нет никакого смысла!

Кое-кто из мужчин, как, например, Клод Мартен, который недавно пригласил их на премьеру своей пьесы смотрит на самоубийство как на захватывающее приключение, которое возможно испытать только раз в жизни. Но Лукас не таков. Он слеплен из того же теста что ее мать и отец. Жизнь сделала их, как и их родителей, и родителей родителей, стойкими как кактус. Эти люди умирали отчего угодно, но только не от своей руки. И не от любви. Они могли убить из-за любви. Но не себя. Себя никогда. Разве что они обнаружили бы у себя неизлечимую болезнь. Вот это больше на них похоже. А Лукас слишком много курил… Она без конца пилила его, чтобы он бросил. Вдруг он узнал, что у него рак легких? Или болезнь Альцгеймера? Она вспомнила, как недавно, возвращаясь из гостей, он не смог сразу вспомнить, куда поставил машину.

Иоланда судорожно вздохнула.

Что бы там ни заподозрил Лукас, только его лечащий доктор может это подтвердить. Но сейчас, посреди ночи, она не могла же позвонить доктору!

Она даже застонала при мысли, что придется ждать еще пять-шесть часов, прежде чем можно будет узнать правду. И тут вспомнила, что накануне Лукас вернулся после покера раньше обычного. Вот его карточным партнерам она смело могла позвонить прямо сейчас. Лукас дал ей их телефонные номера на всякий случай.

И хотя Иоланда была уверена, что ее муж и из-за денег не пошел бы на самоубийство, тем не менее пока она разыскивала в приемном отделении телефон-автомат, то успела приготовиться ко всему.

Она правильно угадала: игроки еще не ложились, поглощенные игрой. Но взявший трубку мужчина с сильным китайским акцентом сказал, что Лукас вчера вечером не появлялся и что лично он видел его только месяц назад во время последней игры.

Когда он повесил трубку, Иоланда, даже не раздумывая, набрала номер метрдотеля ресторана Марселя Пера, который только-только заснул, и спросила – известно ли ему, почему ее муж сегодня пропустил игру? Она знала Марселя уже больше двадцати лет. Он был почти что член семьи. И она без обиняков рассказала ему о том, что случилось, и спросила – не делился ли Лукас с ним чем-то таким, что скрыл от жены, достаточно серьезным, способным довести до самоубийства?

Марсель, оказывается, тоже обратил внимание, что Лукас последнее время казался немного не таким, как всегда, впрочем, ничего определенно тревожащего он не заметил. Он думал, что тут ровным счетом ничего не было, а если бы и было, он бы об этом знал.

– Позвоните его партнерам по покеру, – посоветовал он.

– Уже звонила. Он не приходил играть.

– Вот это странно! Он ушел в то же время, в какое уходит обычно на свой покер. А когда я пожелал ему удачи, он еще меня поблагодарил и добавил, что сегодня удача ему очень понадобится.

Иоланда повесила трубку в полном замешательстве. Слезы, которые она до сих пор сдерживала, подступили к глазам. За окнами все еще было темно, как в ту ночь, когда Лукас привез ее в эту же больницу рожать. Это было давно, она была тогда молода и не знала, что такое настоящая боль. А в ту ночь ей пришлось испытать такую нечеловеческую боль, что она сказала себе: больше никогда!

– Кому ты звонила? – вдруг услышала она голос дочери. Она подумала, что ей мерещится, но, обернувшись, увидела Ирен, которая смотрела на нее в упор, приподняв одну бровь, как делал ее отец. В нескольких шагах от нее стоял Алекс и разговаривал с регистраторшей.

– С кем ты говорила сейчас по телефону? – повторила вопрос Ирен. – Со своим любовником?

25

Лес наконец-то расступился, и впереди показались красные ворота. Но Лукас им не слишком обрадовался. Он не стал показывать своих чувств, чтобы выудить у Спайруса нужную ему информацию, и все же печальный конец этого человека очень его огорчил. Огорчала Лукаса и собственная роль в этой истории, пусть его бывший шеф и был одним из самых малоприятных людей, которых он знал.

– Ах, – вздохнул он. – Я пришел сюда, чтобы исправить зло, а сам причинил страдания дочери, жене, лучшему другу и при этом усугубил свою вину. А лопату так и не нашел, не говоря уж о Зефире.

Тут он остановился. В кустах у ворот стоял трехколесный велосипед, очень похожий на тот, на котором он в детстве мчался быстрее ветра по широким ровным улицам Лакки. В том возрасте его сердце еще не знало горя и угрызений совести. На Лукаса нахлынула тоска по прошлому. Внезапно он заметил, что ветки на кусте покачиваются. Что за странность – ветра совсем не было, и ветви остальных кустов и верхушки деревьев и не думали шевелиться. Или за кустом кто-то прятался? Может быть, ребенок, который катался на этом велосипеде? Почему он бросил его тут? А может, его заставили?

Лукас, вытянув шею, заглянул за куст и увидел маленькую прогалину. На ней колыхался какой-то странный клубок телесного цвета. На первый взгляд ему показалось, что это огромные личинки, облепившие открытую рану. Тут же у него мелькнула мысль о ребенке. Если ребенок зачем-то забрел в эти кусты, то гигантские личинки просто съедят бедняжку живьем. Надо его спасать! Но чем дольше он всматривался в шевелящуюся массу, выискивая ребенка, тем понятнее становилась ему картина. Это были вовсе не личинки, а груда конечностей, лиц, грудей и животов, спин и ягодиц, живых и двигающихся в едином ритме.

Лукас невольно шагнул вперед. Теперь он видел, что это тесно переплетенные человеческие тела. Два ближайших тела кусали, лизали, стискивали друг друга, впивались одно в другое с каннибалическим пылом, но истекали не кровью, а только потом и слюной. Одна женщина перемещалась между телами мужчин, лежащих на спинах, и по очереди садилась на них верхом. Другая, также лежавшая на спине, женщина тянула первую к себе за волосы, а ее партнер, в свою очередь, просунул голову ей между ног, так что голова почти совершенно исчезла в ее лоне. Рядом с ними другая пара была поглощена совокуплением: широкая спина бритоголового мужчины поднималась и опускалась над женщиной, которая, приоткрыв рот и запрокинув назад голову, мотала ею из стороны в сторону.

– Мама? – нахмурился Лукас.

При звуке его голоса мужчина замер, затем медленно повернул бритую голову. Это был Бенито Муссолини.

– Лукас… – выговорила женщина, садясь. Ее глаза горели безумным огнем. Она быстро поднялась на ноги и одернула юбку. – Все в порядке, мой ангел. Я просто упала, и этот господин оказывал мне помощь. – И спросила, улыбаясь одними губами: – Почему ты не катаешься на велосипеде? И где бабушка?

Лукас повернулся и двинулся прочь.

– Подожди, моя радость! – воскликнула его мать. – Дай мне объясниться. – И прокричала громче: – Разбудите его кто-нибудь, пока он не рассказал все отцу!

26

И снова Лукас бежал, что только, кажется, и делал с тех пор, как попал в это место, где не ты управляешь событиями, а события управляют тобой. Как ни стремительно он бежал, его преследователь настигал его. И тогда Лукас вскочил на дерево и начал быстро карабкаться наверх, как не карабкался с тех пор, как покинул родной остров, даже еще стремительнее, чем в юности. Обдирая ладони о шероховатый ствол, он подтягивался на руках, продвигаясь к вершине. Достигнув ее, он сел на ветку – так высоко он еще никогда в жизни не забирался, – чтобы перевести дыхание. Сердце в груди неистово билось.

Внизу под деревом Муссолини, согнувшись в три погибели, сосал свой пупок. И пока он проделывал свои манипуляции, его тело не переставало раздуваться и расти. Лукаса это испугало так же сильно, как и собственное сердцебиение, зловеще сильное для его возраста. Он почти что уже собрался спрыгнуть с дерева вниз, чтобы проснуться. Зефира конечно же поймет его и даст ему новый шанс исправить ошибку молодости, которую он считал самой главной в своей жизни. Но его мать очень обрадуется, если он проснется, а радовать мать он хотел сейчас меньше всего. Мысль о том, что она обманывает отца – с отцом фашизма! – а сама не дает сыну поговорить с его детской любовью, причинила ему такую острую боль, что он крикнул:

– Тварь! Я отплачу тебе за свои мучения!

Мертвый диктатор оставил в покое свой пупок, посмотрел на него снизу и произнес:

– Ш-ш-ш.

Но Лукас не дал заткнуть себе рот.

– Те воскресенья, которые мы вдвоем с бабушкой проводили на Лакки, – продолжал он, словно мать могла его слышать, – были самыми счастливыми днями моих детских лет. Но ты и воспоминания о них умудрилась испоганить.

– Ш-ш-ш! – снова сказал Муссолини, на этот раз с такой силой, что закачались верхушки деревьев.

Лукас сжал коленями ветку, на которой сидел, и вцепился в нее двумя руками. Но ветер, поднятый выдохом Муссолини, быстро утих, грудь его сдулась, и тело снова приняло нормальные размеры. Он вновь припал к своему пупку, торопясь накачаться из него воздухом, чтобы сдуть Лукаса с ветки, и тот, свалившись вниз, снова вернулся бы в сознание.