Рома, прости! Жестокая история первой любви - Екатерина Шпиллер

Как это писали в «Московском комсомольце»? Ванная с лепестками роз? Вот чему нынче учит бывшая комсомольская газета! А Ритку чему она учила? Как кирзачами ноги не натереть на уборке колхозного картофеля или, в крайнем случае, как клеем советский лак закрепить на ногтях хотя бы на вечер — и то, это был прогресс, большой шаг вперед по сравнению, скажем, с молодостью родителей. В сущности, она, Ритка, куда ближе к матери по своим женским привычкам и умению, чем к ровесницам Макса. Да, она ухаживает за собой, многому уже научилась, но, черт побери, постель надо сейчас стелить или когда?

Макс застал Риту в слезах и в полном отчаянии. Он подумал, что-то случилось, он швырнул розы на пол и бросился к ней в ужасе: «Что-нибудь с Ванькой? Рита, родная!» Она замотала головой и попыталась улыбнуться, хотела вытереть слезы, но он ей не дал: он стал нежно слизывать соленые капельки с ее лица, и она начала тихонько смеяться. Он взял ее на руки и понес…

Они долго, очень долго целовались, сидя на полу, а потом спокойно и неторопливо начали друг друга раздевать. Когда на Рите остались одни трусики и, разумеется, носочки, она вдруг начала ужасно стесняться и пыталась ладонями прикрыть то тут, то там… Макс нежно отводил ее руки и целовал именно те места, которые только что от него пытались спрятать.

Его тело было стройное, гибкое, ужасно горячее и, по сравнению с Ритиной, кожа Макса была очень и очень смуглой. «Посмотри!» — шептал он, соединяя их руки и вытягивая вверх: белая, сметанная с голубыми прожилками Ритина рука и его сильная, мускулистая, светло-шоколадная… «Прямо Отелло и Дездемона, имей в виду…» Рита все время молчала. Ей не верилось, что все это происходит с ней — очень уж красиво, «лепо». А из коридора еще вдруг сильно запахли брошенные на пол розы…

Когда все случилось, им обоим было даже неловко — слишком хорошо, что ли? «Ничего подобного не было никогда у меня с Гошей», — подумала Рита, уткнувшись Максу в плечо, стесняясь поднять глаза. «Разочарование после первого раза? Какая чушь. Лучше этого может быть только… еще много раз так же!» — и он вновь начал ласкать ее, и она застонала, прижимаясь к нему…

— Одного я не понял, — улыбнулся Макс в тот день, уже уходя. — Почему ты так и не сняла носочки? Они, конечно, красивые, но все-таки, почему?

Рита легонько хлопнула пальцами по его губам.

— Потом как-нибудь скажу… может, это мой особый секссекрет.

Когда за ним закрылась дверь, Рите пришлось срочно сесть на стул, ибо у нее подкосились ноги. «Это все происходит не со мной, этого не может быть. Просто в природе не существует такого счастья». Она бросила взгляд на розы, которые уже стояли в вазе на серванте. «Как я объясню эти розы? — подумалось ей. — Впрочем, какое имеет значение, что я скажу? Что-нибудь скажу. Например, нашла на улице». И она рассмеялась, не в силах ни встать, ни что-либо делать, ни даже думать.

Людмила Сергеевна всегда любила первый снег, даже быстро тающий, еще робкий и незимний. Она вообще любит белый цвет. И почему говорят, что это цвет смерти? Вот еще вчера: улицы были черно-коричневые, мрачные и грязные… А сегодня все засверкало и повеселело. Как красиво блестят нерастаявшие снежинки на ресницах женщин, придавая им какую-то средневековую таинственность! И еще с детства Людмила Сергеевна всегда пробовала первый снег на вкус, причем очень просто: высовываешь язык, и он сам падает к тебе в рот. Когда была девочкой, это можно было делать без стеснения, откровенно разевать рот и ждать, когда снежинки опустятся на язычок, и каждый раз надеяться, что снег все-таки окажется сладким. Ну, а теперь… Пожилая дама должна себя блюсти, то есть делать это потихоньку, чтоб никто не видел. И, несмотря не все свои тяжкие думы, Людмила Сергеевна все искала удобного момента, чтобы попробовать снег с детской надеждой на чудо: вдруг сладкий? Уже близко метро, а она все никак не найдет удобного случая. Хотя, ей-богу, даже странно, как она еще может быть озабочена чем-то другим, кроме: у Макса продолжается роман со взрослой дамой, которая к тому же Юлькина знакомая, а Юлька-то зациклилась на этом до такой степени, что вусмерть поругалась с братом, и ко всему прочему Роман собрал вещички и переехал к матери. Юлька сообщила об этом по телефону таким будничным голосом, что Людмила Сергеевна поняла: за этим спокойствием — истерика. Вот таким же голосом и тоном она много лет назад сказала матери по телефону из Ленинграда, что «Ромка разбился, наверное, умрет».

Как и тогда, Людмила Сергеевна поехала к дочери сразу же. И нашла ее тупо сидящей в кухне перед разбитым окном. Аська хныкала и капризничала, боясь высунуть нос из комнаты. Из окна жутко дуло — не май все-таки. Люся бросилась закрывать его одеялом. «Что произошло?» — «Всплеск эмоций брошенной жены», — ответила Юлька. «Хорош гусь! — думала Людмила Сергеевна, растягивая одеяло вдоль окна и пытаясь за что-нибудь его зацепить. — Окно не мог заделать. Ушел, бросил жену, дочь в квартире с разбитым окном. Дрянь! Они ж целую ночь мерзли!»

Людмила Сергеевна провела у Юльки весь день. Созвонилась с Володей, договорилась, что он пришлет людей вставить стекла, сварила обед, поиграла с Аськой. Казалось, Юлька была в норме.

— Доча, может, это просто ссора? — робко предположила Людмила Сергеевна. — Он вернется…

— А на кой черт? — как бы удивилась Юля. — Пусть поживет с мамашей своей, ради Бога! А мне он миллион в месяц давать будет, представляешь? Проживу и без него пока что…

С того дня прошло уже больше месяца, Ромка так и не вернулся. Людмиле Сергеевне с ним не удалось поговорить, ведь звонить домой Вере Георгиевне — это выше всяких сил и возможностей. Юлька — мрачная, злая, но вот отчего, Людмила Сергеевна до поры не была уверена. Когда поняла, что в большей степени из-за Макса, то всерьез встревожилась: полный ли порядок в голове у Юльки? Ее муж бросил, а она… Боже, как они с Максом орали друг на друга!

— Ты, идиот, хоть бы деньги тогда с нее брал!

— Ма, скажи ей, чтоб заткнулась, а то я за себя не ручаюсь!

Володе тогда пришлось схватить Макса и утащить его на улицу проветриться. Людмила Сергеевна попыталась образумить дочь:

— Юлька, охолони! Я бы подумала, что у тебя что-то нервное из-за Ромки, но ведь эта дурь началась несколько раньше…

— Боже мой, из-за Ромки! Да не было бы никакого Ромки и этих дурацких проблем, если бы ты в свое время не была бы такой…

— Ты опять? Ты снова?

— А что изменилось? Тот же вопрос — тот же ответ!

— Так ты, стало быть, «спасаешь» Макса?

— Ах, какой сарказм! А тебе в голову не приходило, что Риткин супруг может Максу, скажем, голову проломить?

— Не надо меня пугать. Макс уже взрослый, он сам разберется.

— Ты хочешь сказать, что неизвестно еще, кто кому проломит? Браво!

Людмила Сергеевна безнадежно развела руками.

— Я, кажется, знаю, почему ушел Рома.

— Я рада за тебя!

— Тебя невозможно долго выносить! Юлька резко встала и пошла к выходу.

— Юля! — Людмила Сергеевна кинулась за дочкой. — Послушай, девочка, ты засиделась дома, у тебя в голове — закись, застой. Давай выведем тебя на работу, хоть куда-нибудь пристроим, найдем что-нибудь! — Она взяла Юльку за плечи и говорила горячо, страстно, жалея дочь и злясь на нее одновременно. — Ну, заведи себе любовника, хочешь, купим тебе какие-нибудь шикарные шмотки! Выбрось ты из головы эту идею фикс…

— Мам! — Юлька заговорила спокойно и примирительно. — Сначала у меня в жизни было три главных человека — Ромка, Аська и Макс, причем Макс появился много раньше дочери. Ромка отпал. И не думай, не теперь, много раньше. Усох, как осенний лист, и улетел… Остались Аська и Макс. Я не хочу потерять Макса.

— Почему — потерять?

— Не знаю… Но чувствую. Либо его сделают несчастным… Так вот: я буду за него драться, я его очень люблю. И если б он был моим сыном… Я тебя не понимаю, мама…

Она ушла. Людмила Сергеевна поняла, что стараться что-то объяснить Юльке на уровне логики — бессмысленно, Юлька фанатична и агрессивна, как танк. Что можно объяснить танку? А во-вторых… какой смысл пытаться образумить дочь, если ты, мама, не входишь в число главных людей ее жизни?

Татьяна Николаевна заметила Людмилу Сергеевну недалеко от станции метро. Таня возвращалась от своего пятилетнего «клиента». Он был самым «дальним» — аж в четырех остановках метро от ее дома. Но его родители, хоть из нынешних богатеньких коммерсантов, но, на удивление, абсолютно без скотства, снобизма и воинствующего невежества. Скорее, наоборот — юные интеллектуалы. Татьяне Николаевне редко нравилось обращаться с родителями своих подопечных, а эти молоденькие мама и папа составляли приятное исключение и вполне стоили четырех метрошных остановок.

Людмила Сергеевна, не торопясь, брела к нужной Тане станции. Таня отметила, как хорошо «упакована» Люся, как молодо она выглядит. А вот машину водить так и не стала, хотя от Алены Таня знала, что в семье Юлькиных родителей два авто…