Мамалыжный десант - Валин Юрий Павлович

После паузы налет повторился. Теперь корректировщик направлял огонь за дальнюю окраину села. Непонятно, как старший лейтенант Морозов угадывал ситуацию, тот край обороны даже в стереотрубу невозможно было разглядеть, но опытный же человек, тут сомневаться не приходилось.

Наступила тишина. Относительная, конечно, у села по-прежнему лопались мины, шла перестрелка, но вроде бы спало напряжение.

– А если еще бахнуть? – прошептал Тимофей. – Для подтверждения?

– Думаешь, не бахнули бы? – обиделся курский земляк. – Но снарядов-то в обрез. Вот подвезут, продолжат сполна, не сомневайся!

Из НП вышел старший лейтенант, присел и закурил.

– Что там видно, товарищи партизаны?

– Бронетранспортер крутился, ушел, – доложил Тимофей.

– Этого я видел. Видимо, немцы тоже не очень знают, что происходит. А что там у нас перекусить найдется?

Курский водитель сбегал к грузовику, принес банку тушенки и крошечную баночку немецкого консервированного сыра. Хлеба не имелось. Артиллеристы устроились перекусывать в НП, боец Лавренко сторожил.

Бой у села вроде бы окончательно увял. По дороге торопливо шли брички с ранеными из Шерпен, ощупью катили редкие грузовики. Но уже намечалось предчувствие рассвета: майские ночи короткие.

– Иди поешь, – сказал вернувшийся водитель. – Вот же боком-раком! Я Морозову говорю: «Поедем, товарищ старший лейтенант, все одно там боекомплекта не будет». А он: «Не суетись, ждем».

– Он же обстановку лучше знает, – напомнил Тимофей и зашел в блиндаж.

Есть пришлось тоже почти на ощупь. Боец Лавренко выскребал свинину из жестянки, на второе оказалась печенюшка из офицерского доппайка и сыр, отбитый у немцев. Нормальное печенье Тимофей в последний раз ел, должно быть, еще до войны. Теперь забытый вкус живо в детство вернул. Сыр из смешной баночки тоже оказался недурным, но вот размер консервы… Фрицы и своих вояк голодом морят – фашисты, какой с них спрос!

– Вызывай, вызывай, – понукал телефониста старший лейтенант. – Черт с ним, что ругаются. Нам знать надо.

Телефонист крутил ручку аппарата:

– «Кедр», «Кедр», это «Теплица». Что там у вас?

Трубка злобно зашипела и забубнила.

– Без изменений, – пояснил телефонист, кладя трубку.

– Плохо. Не успеем. – Морозов достал портсигар, дал папироску связисту и сказал: – А тебя, Тимка, не угощаю. Ты бы вообще бросал дымить, молодой еще совсем, легкие в пару лет скуришь.

– Я, товарищ старший лейтенант, только для уюта и тепла дымлю, – сказал Тимофей. – Пойду, понаблюдаю.

Он вышел на пост, зашвырнул пустые банки за бруствер.

– А если, – обернулся водитель, – боком его раком, нас…

Договорить он не успел. В воздухе взвыло. Должно быть, немцы долбили всеми батареями. Чуть посветлело, в небе появились «юнкерсы». На Шерпены шли танки, много танков…[10]

В бога Тимофей не особенно верил, в ад и рай тоже, но день выдался воистину адским. Наши отходили, местами яростно огрызаясь, отбиваясь, но все равно пятясь к реке. Боец Лавренко побывал в Шерпенах, пытаясь установить связь с начштаба остатков дивизии, привел на ПНП связного. Дивизион из-за Днестра попытался помочь пехоте, но артиллерийский налет воздействовал лишь символически: снарядов в дивизионе имели штук по пять на гаубицу.

От улочек Шерпен мало что осталось. Пехота уже отошла с основных позиций, пыталась окопаться вдоль дороги на Спею, но танков шло слишком густо, со стороны кладбища в село уже дважды прорывались. Тимофей видел наши сгоревшие самоходки. Одну из машин напрочь разнесло, обломки дымились синеньким пламенем.

Немцев отбивали бронебойщики и уцелевшие сорокапятки. Последняя наша «сучка» выползала из-за дома, прикрываясь подбитым немецким танком, торопливо плевала в сторону наседающего врага, пятилась за хату. Немецкий танк стоял буквально в пятнадцати шагах от самоходки – влепили ему в упор. Из люка свешивался немецкий танкист, выбитый глаз вывалился на бледную арийскую щеку.

Это был первый дохлый фронтовой немец, которого так близко видел Тимофей. До сих пор только румыны-мертвяки попадались. Еще доводилось видеть пленного немца-языка, но у того на голову был надет мешок, там не особо рассмотришь. Вот танкист этот оказался в самый раз, так и должен выглядеть враг. Немцев боец Лавренко ненавидел ровно, упорно и, видимо, на всю жизнь. Возможно, эта ненависть помогала бегать, не чувствуя усталости, боли в руке и в боку – похоже, шов там начал расходиться. Но было не до того.

Тимофей вернулся из села. Пришлось идти по линии: телефонный провод уже дважды перебивало, с последнего обрыва телефонист вернулся подраненный – осколок прямо в подметку сапога попал, пальцы размозжило.

Ползти-перебегать вдоль провода было страшно: немец лупил как попало, на село то и дело заходили бомбардировщики, кидали мощно, а над дорогой проносились «фоккеры» – целыми ящиками швыряли какие-то мелкие бомбочки, накрывавшие метров по пятьдесят.

Обрыв Тимофей нашел, скрутил проводки. Ничего сложного в том не было, уже показывали, тут главное, чтоб руки и голова еще на своем месте сохранились. Здесь, ближе к берегу, оказалось потише, было видно, как бомбят переправу. Да, там не особо легче. Где тут тыл, теперь вообще не поймешь.

На обратном пути бойца Лавренко сшибло с ног. Думал, ранило, но особо больно не было – наверное, комьями земли двинуло.

По дороге отходила пехота – растрепанная, разодранная, бредущая вразнобой, злая и матерящаяся. Наспех занимали позиции в траншеях у ПНП. Тимофей ввалился к корректировщикам. Морозов курил, телефонист в одном сапоге, с замотанной ступней, снимал телефонный аппарат.

– Все, Тимоха, отходим. – Старший лейтенант протянул бойцу едва прикуренную папиросу. – Отстрелялись, больше нечем работать, не подвезли снарядов. Да и неудобно отсюда корректировать.

– Что ж, товарищ старший лейтенант, оно и так бывает.

Тимофей затянулся легким дымом и закашлялся.

– Я говорю: не кури! А ты все смолишь! – Морозов вырвал папиросу, сердито швырнул в угол. – Все, пошли, бойцы.

– Так у меня склад, – заикнулся Тимофей.

– В жопу твой склад! Если что, на меня сошлешься, я подтвержу: снял с поста в силу сложившегося положения. Бери этого одноногого Сильвера, идите к машине.

– Я сам допрыгаю. Пусть телефон берет, – проохал раненый.

Морозов сам подхватил ценную стереотрубу. Загрузились, подсадили охромевшего телефониста. Только вырулили на дорогу, как в несколько голосов завопили со стороны:

– Братцы, раненых возьмите!

Расхристанный грузовик вилял между воронок, дребезжал, стонал и ругался на все голоса. Тимофей стоял на подножке, держался за дверцу. Плацдарм было не узнать. Почти со всех сторон к переправе спешили машины и повозки, разрозненные группки солдат, тягачи с орудиями. Порядка в этом движении, очевидно, не имелось, и вообще, это походило… На панику это походило. Боец Лавренко глазам своим не верил. Ладно новобранцы, те драпанули с непривычки, но тут же армия. Разве можно так?!

Дымились подбитые машины. Немцы клали снаряды по дороге и у последней линии траншей, это добавляло нервности. Грузовик обогнул брошенный тягач с огромной пушкой на буксире, с орудия был снят замок. Старший лейтенант Морозов, висящий на другой подножке, отчетливо выматерился, что было несвойственно интеллигентному и аккуратному корректировщику. Понятно, такую большую пушку очень жалко.

Но Морозов смотрел не на дорогу. Вытянув шею, старший лейтенант высматривал что-то в небольшой лощине, слева за траншеями. Там стояли сгрудившиеся грузовики, кто-то копошился у капониров.

– Третья батарея не ушла. – Морозов злобно прихлопнул свою фуражку. – Партизан, а?..

– Я с вами!

Тимофей понял, что старший лейтенант спрыгивает, соскочил сам, не устоял на ногах, перекувырнулся, бок опалило болью.