Удача – это женщина - Элизабет Адлер

Через несколько недель она уже вполне самостоятельно могла справляться с Блейз и, опустив поводья, чтобы не поранить нежный рот кобылки, гордо гарцевала в загончике, пытаясь произвести впечатление на мать, которую специально пригласила для этой цели.

— Чудесно, дорогая, — захлопала в ладоши Долорес со своего кресла. — Когда я была в твоем возрасте, я училась точно таким же образом.

— Когда ты была такой же, как я?

Казалось, сама мысль об этом глубоко озадачила девочку:

— Неужели ты была такой же, как я? Долорес покачала головой и рассмеялась:

— Я была хорошо воспитанной девочкой и носила под платьицем целую дюжину накрахмаленных нижних юбок, фартучек спереди и высокие ботинки на пуговичках. А ты — маленький непослушный чертенок, который носится повсюду босиком, и рядом с тобой нет даже гувернантки, чтобы обучать тебя приличным манерам и задавать уроки. — Тут Долорес вздохнула. — Надо бы поговорить об этом с твоим отцом.

— О, мамочка, не надо. Пожалуйста! — Фрэнси соскользнула с лошади, пролезла между штакетинами забора и, подбежав к матери, обхватила ее руками. — Здесь так хорошо, мамочка, только мы с тобой. Пожалуйста, я прошу тебя, не надо приглашать гувернантку.

Долорес задумчиво принялась гладить девочку по голове.

— Что ж, полагаю, у тебя еще будет достаточно времени для занятий, — проговорила она тихо. — Должна сказать тебе откровенно, мне и самой не хочется нарушать наше уединение, Фрэнси.

Они улыбнулись друг другу, как две заговорщицы, и Фрэнси помчалась назад к своей кобылке. Она подтащила к лошадке старую деревянную бочку, влезла на нее и, балансируя на этом возвышении, разнуздала Блейз. После этого она хлопнула лошадь по крупу, как учил ее Зокко, и расхохоталась, когда совершенно ошарашенная Блейз, взбрыкивая и кося глазом, бешено понеслась по загону и, только немного придя в себя, присоединилась к своим товаркам, которые мирно паслись в тени старых раскидистых дубов.

Прошел месяц, но Гормен так и не привез Гарри навестить мать. Постепенно энергия, которая появилась у Долорес после переселения на ранчо, стала таять. Она уже не ездила в своем кресле-каталке, а чаще лежала на специально сделанном для нее диванчике, который сиделка раскладывала прямо у порога каждое утро. Большей частью Долорес наблюдала, как Фрэнси возится со своей лошадью, и печально подсчитывала, сколько солнечных дней осталось до конца лета, стараясь не думать о том, что оно, вероятнее всего, окажется последним в ее жизни. На закате из зарослей на границе ранчо стали наползать туманы, временами дул холодный ветер, в котором все чаще угадывалось дыхание недалекой осени. Сиделка теперь заворачивала Долорес в теплые одеяла, но не мешала ей оставаться на наблюдательном пункте у порога, справедливо полагая, что ясная погода и свежий воздух не причинят больной вреда.

Расположившись на диване у дверей дома, Долорес до боли в глазах вглядывалась в знакомый поворот посыпанной песком дороги, каждую минуту ожидая, что вот-вот из-за поворота появится экипаж, на котором Гормен привезет ее сына, как он обещал еще в Сан-Франциско.

В напрасном ожидании прошла осень. Настала зима. Зарядили дожди, и на их мрачном фоне веселый, пронизанный солнцем домик превратился в унылое серое строение. С деревьев опали листья, тополя и платаны уже не шумели на ветру своими зелеными кронами. Долорес пришлось занять привычное место в кровати. Доктор Венсон продолжал регулярно навещать больную, всякий раз привозя с собой свертки со специально приготовленной для нее пищей и бутылки с портвейном, которыми щедро снабжал доктора Гормен. В коротких записках, прилагавшихся к каждой передаче, он писал, что слишком занят, чтобы навестить ее лично, и предлагал взамен попробовать фрукты из калифорнийских теплиц, специально откормленных цыплят и выпить доброго вина, которое, несомненно, согреет ее кровь и даст новые силы.

Доктор Венсон знал истинную причину быстрого угасания Долорес. Разбитое мужем сердце мешало ей сопротивляться болезни. Каждый раз, когда приезжал Венсон, она с волнением спрашивала, видел ли он Гарри.

— Скажите, доктор, с ним все в порядке? — допытывалась Долорес, и при этом щеки ее пылали, словно в лихорадке, а глаза блестели, неизвестно только — от слез или от болезни. — Он, наверное, подрос и стал сильнее. Ведь ему сейчас почти четыре. Может быть, Гормен выкроит наконец время и привезет мальчика ко мне в день его рождения?

Добрый старик старательно отвечал на все вопросы о Гарри, за исключением одного, самого главного для несчастной матери: когда же Гормен привезет ребенка?

За несколько дней до рождественских праздников Долорес сказала Венсону:

— У меня почти не осталось времени, доктор. Пожалуйста, передайте моему мужу, что я молю его дать мне возможность взглянуть на сына только один разок. Я больше ничего у него не прошу.

Доктор, уложив стетоскоп в саквояж и щелкнув замками, пристально посмотрел на больную и пообещал:

— Я обязательно передам ему вашу просьбу, дорогая. Поистине Гормен Хэррисон был не человек, а чудовище.

Оставив жену умирать в одиночестве, Бог знает где, в деревянной хижине посреди леса, он сам роскошествовал в громадном доме, задавая званые обеды, посещая театры и вечеринки, будто ничего особенного в его семье не происходило. Доктора терзали сомнения. Если бы не клятва Гиппократа, запрещавшая врачу обсуждать личную жизнь своих пациентов с посторонними, он бы давно поставил в известность всех честных людей в Сан-Франциско о поведении Хэррисона и, может быть, благодаря его усилиям Долорес смогла бы увидеть сына перед смертью.

Негодуя на собственное бессилие, доктор пожелал своей пациентке доброй ночи и, выходя из комнаты, чуть не столкнулся с Фрэнси и Принцессой, ожидавшими его с нетерпением в коридоре.

— Маме лучше? — спросила Фрэнси, схватив доктора за руку. — Она стала такой хорошенькой — глаза блестят, а щеки пылают ярче, чем у меня, когда я набегаюсь как следует. Это значит, что она поправляется, да?

Доктор Венсон вздохнул. Он в задумчивости смотрел на девочку. За десять месяцев жизни на ранчо Фрэнси заметно выросла. Ее простенькое платьице было ей уже тесновато. Чулок, несмотря на холодную погоду, она не носила, на ногах красовались неуклюжие башмаки, купленные в местной лавке, гвоздей в них, наверное, было больше, чем кожи. Но Фрэнси, в отличие от своей умирающей матери, на ранчо буквально расцвела. Она вся словно светилась прелестью и здоровьем. Доктор невольно залюбовался ее милым оживленным личиком, блестящими золотистыми волосами и темно-голубыми глазами.