Змея - Анджей Сапковский

Леварт зарядил им АКС. Звук защелки, как обычно, принес секундную эйфорию. Щелчок затвора принес эйфорию на секунду длиннее.

Пещера кончилась, вверху появилось голубое небо.

Услышал голоса.

Одим моджахед стоял возле стены расщелины и мочился на нее, при этом непрерывно разговаривая. Другой, с сигаретой в зубах, ковырялся в проводах, склонившись над электроподрывной машиной. Услышав шаги Леварта, он поднял голову. Сигарета выпала у него изо рта.

Леварт нажал спусковой крючок. Сраженный короткой очередью, дух рухнул, дергая ногами и плача в собственный пирантумбон. Тот, кто мочился, повернулся, прыгнул за карабином, стоящим у стенки Lee Enfield. Не успел. Очередь попала ему в живот. Опустился, пачкая стены яра кровью. Голова упала ему на грудь. Так и сидел. Дергаясь. Тот, кто был у подрывной машинки, вытащил из-под окровавленной рубашки пистолет ТТ, но не смог его даже поднять. Открыл рот в безгласном крике, его широко открытые черные глаза смотрели на Леварта умоляюще. Леварт нажал спуск и выпустил в него остатки магазина.

Небо потемнело, почти почернело.

Из глубины послышалось шипение змеи, ее призыв.

Должен вернуться, подумал он. Должен к ней вернуться.

Вошел в темноту пещеры.

Каменные фигуры в коридоре ожили. Полные груди кариатид казались упругими, округлые бедра канефор колыхались в танце. Хищные глаза ламий, казалось, сердито следят за каждым его шагом, искривленные губы эмпуз как будто что-то шепчут. Угрожают. Или предостерегают.

Круглая пещера была пуста. Сияли голубизной лазуритовые менгиры, распростерла крылья причесанная по-персидски богиня в звездной короне, стоящая посреди черепов и рубинов. Но змеи на катафалке не было.

Он уловил движение, из мрака вынырнула фигура. Женская фигура. Подошла к одному из лазуритовых блоков, оперлась о него, легко изогнув талию.

Очередное привидение, подумал он. Очередной eidolon. Очередной simulacrum. Кто это? Вика? Может, это Вика?

Это была не Вика. Приблизился на шаг. Женщина тоже сделала шаг. Черноволосая, обнаженная до бедер. От бедер и до пола падает свободное, тканое золотом полотнище.

Вспомнил. Видел ее раньше. Три года назад. В Париже, на вернисаже в Salon de Paris. На полотне Шарля Огюста Менгена.[6] Полуобнаженная Сафон с беспокойным взглядом.

Вспомнил. Видел ее раньше. В Аркадии, недалеко от границы с Мессенией. Возле Фигалеи. В святыне, в кипарисовой роще. Мраморная статуя.

Приблизился. Приветствовал. Чужие слова незнакомого языка неприято щекотали губы.

— О, Эвринома, круглобедрая богиня Вселенной, ты, которая в начале сущего ослепительно нагой появилась из хаоса, чтобы отделить воды от небес.

Он говорил, а она приближалась, медленно с каждым его словом становилась все ближе. Он видел ее золотые глаза. Ее золотую кожу и покрывающие ее филигранные узоры.

— О, прекрасноглазая Эвринома, ты, которая танцевала на волнах, танцем своим пленяя Празмея Офиона, чтобы сплестись с ним в любовных объятиях, в наслаждении зачать Яйцо Мира, из которого вылупилось все сущее: Солнце, Луна, планеты, звезды, Земля с ее горами, реки, деревья, растения и всякие живые твари.

— Я выбрала тебя, — сказала златоглазая женщина. — Ты мой. Мой защитник.

— Дам тебе все, что пожелаешь. Исполню любые немыслимые желания. Такие, о которых ты даже еще представления не имеешь.

— Возьму тебя в Гульшани Кудс, на Высшие Небеса, Покажу и подарю сокровища, которым нет равных в Лампаке и Фирюз Кух. Напою тебя медом, молоком и олимпийской амброзией. Дам тебе попробовать белой сомы, которой не пробовал и Индра, удивлю бханги, достойной самого Шивы. Напою серебристой хаомой магов, напою рожденной из капель крови амритой, соком из неизвестной Теофрасту мандрагоры. Упою тебя моим ядом, в котором содержится сама Вечность.

— Не будет бытия и небытия, ни конца, ни начала. Не будет Солнца, не будет Луны и звезд, не будет неба, не будет разницы между днем и ночью. Не будет Смерти. Будет Неподвижность, будет Безвременье. Мир и глубокий сон, если захочешь заснуть. Сила и всемогущество, если их попросишь. Война, насилие и кровь, если их жаждешь. Вечная война, Навеки.

— Дам тебе единственный мир, которого может пожелать воин.

На пальцах, которые прикоснулись к его щеке, были длинные ногти, сияющие золотом, как будто они были покрыты пластинками благородного металла. Руку, обнимающую его шею, украшал нежный, напоминающий чешую, узор. Из губ, которые были возле самого его уха, исходило шипение, шипение тихое и мелодичное.

Он был для нее змеем, Празмеем Офеоном, прибывшим на ее зов с ветром полночным. Празмеем Офионом, способным ее обвить, спеленать, окружить собой, свиться с ней в объятиях. Она, сплетенная с ним в любовный узел, была для него Эвриномой, ослепительно нагой Эвриномой, Богиней Вселенной. Она была для него Астартой, Эрешкигал, Инанной. Анахитой, богиней Священного Танца, у стоп статуи которой приносились жертвы. Арджи Сура Анахита, Чистейшая и Непорочная, та, кто оплодотворила источники звездными водами. Та, которая владеет мужским семенем.

Сплетенные и переплетающиеся танцевали они на волнах, в спазмах наслаждения зачали Небо и Землю, Солнце, Луну, планеты, звезды, реки, деревья, растения и всех тварей.

Пещера содрогнулась от близкого взрыва. Со стен с шелестом посыпались мелкие камешки. С потолка пошла пыль, оседающая на лазурите, как проказа. Началась и достигла ушей Леварта дикая стрельба, пулеметные очереди, взрывы гранат.

— Это ничего, — сказала Змея, — это только смерть.

— Застава… — Леварт освободился из ее объятий, приходя в себя быстро и болезненно. — Это атака на заставу. Там идет бой!

— Это происходит в других мирах. В другие времена. И тебя это не касается.

— Мои товарищи… — Он дернулся. — Я должен…

Покрытая золотым узором рука охватила его шею. И сжала, сжала сильно и жестоко, как гаррота, как аркан, как петля. В его глазах потемнело, в висках застучало. Он был близок к потере сознания.

— Другие миры. — Он почувствовал, как что-то змеиное оплетает и парализует его ноги. — Другие времена. Уже не твои. Ты мой.

Снаружи звучала канонада. С купола пещеры сыпался песок.

Артиллерийские батареи Аюб Хана стреляли со стороны гор и дороги, ведущей к Майванду. Пристрелялись быстро, жарили точно и кучно, поражая центр расположения британских войск концентрированным огнем. Один снаряд разорвался в опасной близости, не дальше ста ярдов от позиций, занимаемых Шестдесят Шестым полком. Генри Джеймс Барр грязно выругался.

— Вот ведь… bigod, английская продукция. Нарезные двенадцатифунтовки Армстронга. Лучше, чем у нас!

— Лучше, — согласился лейтенант Ричард Тревор Шют, не опуская биноклся. — И их больше, чем у нас. По нам лупят по крайней мере пять батарей, двадцать полевых орудий. Плюс несколько гаубиц, наверняка крупповских. А казалось — пусть Бог покарает нашу разведку — они должны были иметь только старый металлолом.

Очередной снаряд взорвался на этот раз значительно ближе, они почувствовали удар воздуха, услышали свист шрапнели. Драммонд инстинктивно втянул голову в плечи. Слава Богу, подумал он, занимаем позицию в котловине, менее заметны. У других этого нет. Кавалеристам жарко, теряют людей и коней, среди сипаев на левом фланге и в центре шрапнель тоже собирает кровавую жатву…

— Если Барроуз… — Шют будто подслушал его мысль. — Если Барроуз сейчас не двинет конницу в атаку, скоро ему не будет что двигать! Чего он ждет, хотел бы я знать? Bloody hell…

— По местам, господа офицеры! — прервал их посыльный с приказом от майора Блэквуда. — Готовьтесь! Будет атака! На нас идут!

Майор был прав. Напротив стоящего на левом фланге 1-го полка бомбейских гренадеров Аюб Хан сосредоточил отряды из Герата, кабульские части и нерегулярных афганских всадников, то есть не менее восьми тысяч человек. Аюб должен был видеть, как эффективно уничтожает британцев его артиллерия, и с фронтальной атакой он не спешил. Другое дело, что творится на правом фланге, напротив Шестьдесят Шестого. Здесь, отделенная от британцев оврагами и разветвленным руслом высохшей реки, стояла пешая орда газиев, примкнувших к Аюбу религиозных фанатиков. Она гордо выла, не переставая, потрясала ножами, саблями, мечами и пиками. Большинство были в белых одеждах, что, как знал Драммонд, говорило о том, что они присягнули биться насмерть, отдать жизнь в борьбе с неверными. Немногие из них — он видел в бинокль — имели джезали, а также мушкеты Brown Bess и старые энфилды, добытые, наверное еще во времена первой войны, в 42-м году. Чаще однако встречались примитивные копья, сделанных из древка с прикрепленным к нему английским штыком. И вот сейчас, когда солнце стояло в зените, орда с диким воем двинулась в атаку.