Книга о Бланш и Мари - Пер Энквист
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шарко, однако, заверил их, что подобные методы применялись только в особых случаях. В целом же беседа с русскими — правда, говорившими по-французски — студентами была посвящена предпринимавшимся в Институте Пастера попыткам лечения заразившихся бешенством русских крестьян, а также истеричкам и нимфоманкам в современных романах. Русские студенты были удивлены и потрясены любезностью и обаянием Шарко и попросили у него разрешения на краткую беседу с его знаменитым медиумом Бланш Витман, на что Шарко, посомневавшись, согласился, но от чего категорически отказался сам медиум.
Шарко подчинился. Беседы с Бланш не будет.
Обращает на себя внимание то, что Шарко постоянно посещают именно русские студенты-медики. Только в 1886 году их сменяет Зигмунд Фрейд, олицетворяющий совершенно новый, модернистский тип молодого человека; он становится секретарем и в дальнейшем будет истолковывать и распространять опыты и идеи Шарко.
Первая встреча Фрейда и Шарко прошла прекрасно.
Однако некоторые детали описания Зигмундом Фрейдом своего учителя свидетельствуют о том, насколько он был поражен. В знак приветствия Шарко протягивал ассистентам три пальца, а младшим врачам — два. Зигмунд констатирует отсутствие чопорной иерархии, отличавшее Сальпетриер от больниц Берлина и Вены. Кроме того, он отмечает «демократические принципы» Шарко.
На самом деле Зигмунду Фрейду никогда не нравились пятничные представления, которые он, однако, находил глубоко впечатляющими. Он не доверял женщинам. Ему казалось отвратительным, что их заставляют молчать, предлагая самовыражаться исключительно через припадки. Всем остальным он восхищался. Зигмунд сразу же проявил интерес к Бланш, попытался заговорить с ней, возможно, с сексуальными намерениями, но потерпел неудачу.
Она говорит в «Книге», что испытывала к нему отвращение. Новаторскими она считает свои собственные наблюдения и в какой-то степени наблюдения Шарко над человеческой натурой — внутренним континентом человека — и сущностью любви, а Зигмунда — всего лишь несведущим, но впечатлительным учеником. Нельзя не отметить ее высокомерия, хоть она, возможно, и права. Но Зигмунда она ненавидела так же, как позднее Бабинского.
Бабинского она ненавидела особенно сильно за его трусость и страх перед неизвестным. За то, что наносил удары в спину тем, кто осмеливался. Он как-то попытался коснуться ее груди, но она перехватила и укусила его руку.
От удивления он вскрикнул, а она, с обычной мягкой и добродушной улыбкой, сказала:
— Бешенство, приобретенное от русских крестьян.
Больше он таких попыток не совершал.
Предатели, как она их называет. В этом отношении «Книга вопросов» является актом мести и посмертным словом в защиту Шарко, его жизни и деятельности до того, как он зашел в тупик, в тупик любви, и был мною убит.
5Это написано на одной из последних страниц «Желтой книги».
Можно предположить, что уже тогда она начинает беспокоиться за жизнь Мари Кюри, точно перепуганная мать, ребенку которой грозит опасность. Он вот-вот повторит ее собственные ошибки, а это самое страшное: как будто она произвела на свет ребенка с врожденными катастрофами.
Ответственна за это, чувствует вину и поэтому, с волнением и страхом, готова оставить собственную историю и окунуться в историю Мари.
Ребенок! Ребенок!
1 марта 1910 года, за год до того, как Мари Кюри присудили вторую Нобелевскую премию, премию по химии, она вошла к Бланш, присела на край кровати и спросила, что ей делать.
— Как его зовут? — спросила Бланш.
— Поль. Я сильная, а он слабый, но я люблю его, и его необходимо спасать от самого себя.
Бланш долгое время молча смотрела на Мари.
Потом произнесла:
— Спасать от самого себя? Как Шарко? Тогда мне страшно.
Это вышло у нее неожиданно хрипло и гортанно, словно крик о помощи.
Или более сухая запись из «Книги», после вводного вопроса: Когда у Мари прекратилась вызванная скорбью душевная болезнь? Переполнявший Мари страх был все же не столь велик, как испытываемое ею от этой любви счастье, и я настоятельно советовала ей открыто показывать свою любовь всем, а не только мне. Поэтому, после долгих уговоров, она перестала носить траурную одежду, и вскоре ее друзья начали догадываться, что что-то произошло.
И понеслось.
«Как Шарко». И тут она испугалась. Возможно, Бланш знала, что будет дальше, но она любила Мари.
И ей стало страшно.
Последние страницы «Желтой книги» пусты. Затем — «Черная книга», более волнующая, с вырванными, точно в панике или в ужасе, страницами.
Черная книга
V
Песнь о ревности
1Постоянно повторяется: Мари! Мари! Неужели это действительно было необходимо?
Какое странное слово: необходимо. Как будто только необходимое.
Вовсе нет.
В «Книге вопросов» несколько кратких, на первый взгляд ничего не значащих встреч Поля и Мари, записанных Бланш с откровенной небрежностью или в спешке.
После смерти Пьера Поль показал Мари некролог и спросил, как он ей нравится.
— Прекрасный некролог, — сказала она. — Справедливый. Очень хороший.
— Я постарался.
Она вздрогнула, точно услышав оскорбление или робкий, потаенный намек, и спросила:
— Постарался?
— Ради тебя, — ответил он, быстро добавив: — Ради него.
— Спасибо.
Короткие разговоры Мари с Полем, а в промежутках — испуганное молчание!
2Почему листы вырваны именно из «Черной книги»?
В этой книге много говорится о начале катастрофы Мари. А о Шарко почти ничего, кроме одного до абсурда самоуверенного предложения: Мари, пишет Бланш, возможно, вообще бы не выжила, если бы не я с моим опытом, почерпнутым в Сальпетриер и из уроков доктора Шарко, если бы я из дружеских чувств не даровала ей жизненную силу и тем самым не спасла бы от обморожения души и научной строгости, которая чуть не лишила ее жизни и рассудка.
Научная строгость?
Вероятно, Бланш хочет оправдаться. И придать какой-то смысл своей кошмарной жизни. Ничего удивительного.
Ведь каждому хочется, чтобы его жизнь имела смысл.
Необходимо понимать, что представляла собой жизнь женщины-ученого в начале потрясающего и эпохального в научном отношении двадцатого века.
Однако какая самоуверенность. Когда же исчезли самоуверенность, оптимистическое видение будущего и надменность двадцатого столетия? Когда катастрофа Мари Кюри достигла кульминации — к счастью! — началась Первая мировая война, и Мари пошла добровольцем в рентгенологи просвечивать истерзанные тела двадцатого столетия. Может быть, где-то около 1914 года надменности двадцатого века и был положен конец?
Поэтически воплощенный Мари Кюри в рентгеновском автобусе.
Но до этого — жизнь женщины-звезды научного мира! Среди ненависти! На ярко освещенной сцене! В окружении враждебно настроенных диких зверей!
И какое разразилось безумие, когда эта звезда научного небосклона, которая получила Нобелевскую премию и вскоре должна была получить еще одну, влюбилась в женатого мужчину с четырьмя детьми и не пожелала отказаться от своей любви! Смертный грех!
Мари, Мари. Еще чуть-чуть — и понеслось.
В «Черной книге» Бланш записывает сон Мари.
Мари идет по заснеженной равнине, потом по льду, возможно, по ледовым просторам Арктики, подходит к какой-то расщелине, там кто-то похоронен, стекшая на его лицо талая вода замерзла, и за тонкой корочкой льда угадываются черты покойного, Мари всплескивает во сне руками от удивления или радости и восклицает:
— Но Бланш! Это же я!
Бесчисленны свидетельства ненависти к женщинам, которым сопутствует успех, особенно к женщине-ученому. Даже те, кому Мари нравилась и кто любил ее, полагали, что предпосылкой ее гениальности является холод.
Нет холода — нет гения.
1 июня 1913 года, когда уже почти все осталось позади и Мари обморозилась, но все-таки выжила, еще до начала Первой мировой войны, принесшей ей освобождение и спасительную работу в карете «скорой помощи», Мари прогуливается с Альбертом Эйнштейном в Швейцарии, неподалеку от Энгадинского парка. Он пишет кузине: «Мадам Кюри очень умна, но холодна как рыба, то есть не умеет проявлять радость и печаль, а чаще всего выражает свои эмоции просто хмыканьем».
Кого же она видела в ледяной могиле?
Мари говорила, что ее любовника Поля притягивало к ней, «как к свету», — виделся ли он ей при этом в образе мотылька или птицы, или человека в темном лесу? Что за свет она излучала?
