Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выйдя в открытую степь, Мейлах зашагал торопливее, уверенней, словно собственными шагами убеждал себя, что знает, куда идет, зачем идет, что теперь никто уже не в силах ни остановить его, ни вернуть. Он шел и обдумывал письмо, что еще сегодня, сидя в поезде, напишет Двойрке.
Он так углубился в составление письма, что не сразу заметил человека, расхаживавшего у скирды поодаль от дороги, а лишь тогда, когда тот уже совсем близко подошел к скирде. У Мейлаха из руки выскользнул чемодан. Перед ним, одетая в светлое летнее пальтишко, стояла Двойрка.
Словно приросший к месту, Мейлах смотрел на Двойрку, молчал и вдруг потянулся к ней, как стосковавшийся ребенок. Он охватил руками ее голову и прижался губами к ее глазам.
— Никуда ты не поедешь. Никуда! Я не хочу!
Мейлах ничего не слышал. Он прильнул к Двойрке и лихорадочно целовал ее лицо, шею, и она на своих руках ощутила влажность его глаз.
— Я всю ночь не спала. Стою тут с рассвета.
Усталый и счастливый, Мейлах прислонился к скирде, не выпуская протянутых рук Двойрки. Она никогда еще не видела, чтобы у него так светились глаза.
— Как я ждал тебя!
— Ждал?
— Да.
— Тут?
— Нет. У тебя под окном.
— Вчера?
— Сегодня, — он снова притянул ее к себе и крепко обнял. — Ты не сердишься на меня? Сам не знаю, что со мной вчера было.
Она смотрела на него затуманенным взглядом.
— Вчера, когда ты ушла, я еще долго стоял за дверью, надеялся, что выйдешь.
Двойрка положила голову к нему на плечо и закрыла глаза.
— Я не хотела, чтобы ты видел, как я плачу. — Она вдруг выпрямилась. — Не хочу, чтобы ты перебрался к себе, не хочу! — Она закрыла лицо руками.
— Что с тобой, Двойреле?
— Я видела, как она смотрит на тебя... Она с тебя глаз не сводит.
— Кто?
— Наталья.
Для Мейлаха это было так неожиданно, что он в первую минуту не нашелся. Лишь переспросил:
— Наталья Сергеевна?
Он подошел к Двойрке, легко отнял ее руки от лица, и оба они, как помирившиеся дети, разом улыбнулись.
Держась за руки, медленно шли они по той же наезженной дороге, что тянулась между вспаханными полями, залитыми голубоватой росой.
Дорога вела в поселок.
8
Со всеми ухватками бравого кавалериста сидел тринадцатилетний Шоэлка Колтун на высоком разгоряченном вороном жеребце, дико носившемся по длинной пыльной улице, и вызывал уважение даже у взрослых, которых Красавчик не раз сбрасывал с себя. Одного лишь Залмена Можарского подпускал к себе жеребец, и только ему пока удавалось ездить на вороном. Шоэлка благоговел перед Залменом, и, едва ему тоже удалось вскочить на жеребца, он с первой же минуты стал во всем подражать Залмену: держался одной рукой за развевающуюся гриву, туловищем почти прирос к спине коня... Мальчик был в восторге от того, что вороной выделывает с ним те же самые штучки, что и с Залменом, — вскидывает голову, косится на него сверкающим разбойным оком, припадает на передние ноги, словно спотыкаясь, на полном галопе встает на дыбы. От радости, смешанной со скрытым страхом и ребяческой гордостью, у Шоэлки пламенели щеки, от удовольствия закрывались глаза.
Проскакав из конца в конец улицы, мальчик нежно и ласково провел рукой по бурой холке Красавчика и скомандовал, как Залмен:
— Кру-гом!
Лошадь послушно повернулась. Назад вороной скакал уже чуть тише и по команде мальчика останавливался возле каждого дома.
— Сегодня собрание! — оповещал Шоэлка все дома и дворы. — Важное собрание!
Немного позднее всадник показался на другой улице. Красавчик пронесся мимо Мейлаха Голендера с такой быстротой, что тот еле успел выяснить у всадника, когда и где будет собрание. Возле открытого окна, где стоял Мейлах, осталось висеть легкое облачко пыли, перемешанной с золотом заходящего солнца.
Дома, кроме него, была соседка. Наталья Сергеевна Гумелюк — женщина средних лет, сохранившая девичью подвижность и юную силу в гибком теле. Ее немного полное лицо и темные глаза обладали притягательностью, делавшей незаметными все прочие черты внешности. Даже немного выпяченная нижняя губа придавала ей обаяние. Муж Натальи, Адам Гумелюк, на первых порах относился подозрительно к ее отношениям с хозяином дома. Мейлах заметил это и старался как можно реже оставаться наедине с Натальей.
Когда Шоэлка проскакал мимо окна, Наталья была на кухне. Она вошла в комнату Мейлаха и спросила, что произошло.
— Ничего, — рассеянно ответил Мейлах, — собрание...
— Опять? Опять начинаются собрания... Стоит только управиться с уборкой, как сразу же начинаются заседания, собрания...
Увидя в окно идущее с выгона стадо, Мейлах вышел открыть Марте калитку.
Корова не принадлежала ему точно так же, как не принадлежало все в этом доме. Деревянная кровать — Исроэла, постель — Бенциана, стол и пару стульев приволок откуда-то Залмен.
Вернувшись с фермы и увидев, что́ сюда натащили, Наталья стала упрекать Голендера:
— Мы, правда, не богачи, но наволока и простыня нашлись бы для вас. На голом полу не лежали бы... Мой Адам, если узнает...
Обиженная, принялась она тогда переставлять мебель и убирать у него в комнате.
И вот уж месяц живет Мейлах в своем собственном доме и чувствует себя пока квартирантом.
Первую ночь он не спал. Лежал при зажженной лампе с открытыми глазами. Когда Мейлах назавтра утром посмотрел в зеркало, на него глядел большими неподвижными глазами бледный, точно перенесший болезнь, человек. Но назад к Исроэлу он не переехал.
Несколько дней спустя, видя, как Мейлах посадил во дворе молодые деревца и каждый вечер возится с ними, Наталья сказала мужу:
— Надо, видимо, подыскивать новую квартиру.
— С чего вдруг?
— Человек, собирающийся уехать, не сажает деревьев... Опять же, он, говорят, женится.
