Барон и рыбы - Петер Маргинтер

— Итак, Элиас, — повторил лэрд, — какова ставка?

— Хорошо. — Барон тяжко вздохнул. — Конечно, с точностью до фунта я вам этого сказать не могу, но и по мировым стандартам я был богатым человеком. Наличность моя составляла приблизительно три миллиона гульденов, еще одиннадцать миллионов в ценных бумагах и акциях. Знаменитое ожерелье «Cor fulgens»[8] из бриллиантов в шестьдесят восемь каратов; украшенное рубином в сорок девять каратов «Gloria sanguinis»[9] принадлежит, правда, на правах майората пока еще моему дяде Станисласу, но хранилось оно в сейфе венского банка и было конфисковано вместе со всем моим состоянием. Матушка была в нем на своей свадьбе. Кто думал тогда о выдрах! Кроме дворца в Вене, где я разместил свое основное собрание, имелся еще замок моего дяди Карла Антона Нидертрум с коллекцией живописи, охотничий замок Глурренбах в Штирии, поместье Шларпфенберг в Вальдфиртеле и — по смерти тетки моей Айффельгейм — вилла «Диана» в Ишле. Разумеется, эта недвижимость также имеет большую стоимость. У меня только и осталось, что маленькое поместье в Тоскане из наследства Мочениго, сданные в аренду земли в предгорьях Альп да около двух с половиной миллионов швейцарских франков в базельском банке Кегели и Шнурха.

— Так ты все еще богат, Элиас. Но ты не должен делать из сказанного мною ранее того вывода, что мы бросили бы тебя в беде, если бы это оказалось не так. Тебя всегда ждут крыша над головой и миска хагиса. А по причине близкого кровного родства мы к тому же предлагаем тебе условия, которые в любом другом месте назвали бы самоубийственными: четверть расходов по операции ты возместишь сейчас, три же четверти — после того, как она удастся, а что касается остального, так ты сделаешь нас своими наследниками. Идет?

Барон услышал, как за спиной у него заскрипела дверь, обернулся и увидел на пороге Симона в сопровождении двух факелоносцев. На миг ему почудилось, что его секретаря окружает сияющий ореол, сетка красно-оранжевых лучей, обнимающая его с головы до ног, и он совершенно позабыл ответить лэрду, а только удивленно глазел на поразительное явление.

— Так как? — настаивал на своем лэрд.

Разумеется, это просто отблеск факелов. Спутники Симона отошли в сторону, и сияющий ореол померк. Барон сердито стукнул стальным наконечником нарваловой трости по каменному надгробию, на котором стоял.

— Чтобы ответить, мне нужно прежде знать, что вы намерены сделать для меня, — холодно отвечал он лэрду. — Если вы просто имеете в виду направить письмо австрийскому правительству, так я нахожу цену завышенной даже в случае успеха.

— Хороший ответ, Элиас, — признал лэрд. — Какие меры против Австрии вы рассмотрели?

Гол Маккилли поднял свой железный крючок. Он начал: «Фергюс спросил моего мнения, я же располагаю известным опытом касательно юго-восточной Европы. Я твердо уверен, что переговоры в данном случае не имеют абсолютно никакого смысла. При стремительно прогрессирующей в последние года балканизации{60} Австрии я решительно предостерегаю от подобного образа действий: уж слишком много пришлось бы давать взяток. Угрозы я тоже считаю бессмысленными, поскольку в нынешней ситуации они настроят против нас как правительство, так и оппозицию. Было бы неумно настроить против себя больше народу, чем нужно. Стало быть, остается только прямое вмешательство. Прежде всего я имею в виду репрессии, но ничего подходящего мне на ум не приходит. Например, весьма недальновидно было бы захватить те несколько австрийских корыт, что плавают по морям. И потом, куда девать добычу? По соображениям какой-то гуманности МАСП в последнее время очень настроено против потоплений. И все, что можно бы предпринять против этой самой Австрии, существенно осложняется тем, что она далеко от моря и со всех сторон защищена соседями, на поддержку которых нам вряд ли приходится рассчитывать».

Гол Маккилли уселся обратно на саркофаг своего деда. Лэрд задумчиво поглаживал бороду.

Следующим слово взял Тимоти Маккилли, в прошлом табачный магнат из Виргинии, увидевший Киллекилликранк только в прошлом году и вызывавший иногда неприязнь своими американскими манерами. Он предложил систематически похищать в третьих странах австрийских дипломатов и не выдавать их до тех пор, пока австрийское правительство не возвратит состояние Кройц-Квергейма. Барон возразил на это, что такого рода устранение начальства будет лишь приветствоваться толпами ожидающих повышения, и таким способом только увеличится сбыт в императорском министерстве иностранных дел: в подобных ситуациях дипломаты ведут себя как лемминги{61}.

После этого поднялся робкий молодой человек и спросил, нет ли у Австрии колоний, которые можно разорить. Барон был вынужден ответить отрицательно.

Лэрд Айвор с отсутствующим видом раздумывал. Неожиданно он величественным жестом призвал к молчанию потомков, принявшихся оглушительно обмениваться мнениями.

— Э-гм, — откашлялся он. — Помнится, один из ваших отцов как-то рассказывал мне, что наш испанский кузен, Хайме де Торриль-и-Маккилли, изобрел в самом конце восемнадцатого века некое устройство, чтобы управлять полетом шаров господина Монгольфье{62}, которые, как мне говорили, в противном случае весьма-таки неуклюжи.

— Хайме прислал нам такой прибор, — подтвердил Эмори Маккилли, интенсивно занимавшийся семейной историей после отставки с поста генерал-почтмейстера Гондураса. — Наполеон носился тогда с мыслью о воздушном вторжении в Англию и очень интересовался изобретением. Но переговоры не состоялись, поскольку он намеревался расплатиться исключительно французскими ценными бумагами. Эта штуковина валяется в архиве.

— Если она еще работает, — проворчал Фергюс Маккилли. — Так что ты имеешь в виду, лэрд?

— Мы могли бы, как было принято в годы моей юности, объявить этой Австрии войну — или не объявлять — и податься туда со всеми нашими, кто может носить оружие. Мы могли бы при помощи шаров…

— Баллонов, — бросил барон.

— …стало быть, при помощи этих баллонов перелететь все препятствия, отделяющие нас от Австрии, и ринуться, как стая соколов, прямиком на столицу, гнездо выдролюбов.

— А все дальнейшее зависело бы от мудрой тактики во время переговоров, — встрял барон. — Народ легко убедить в правоте нашего дела путем небольшого снижения налогов, продиктованного нами. Я австрийцев знаю: это народ упитанный и воспитанный, с ворчанием платящий взносы правящей партии и ожидающий от нее взамен, что она не свершит ничего судьбоносного, или же — партии оппозиционной, рассчитывая на ее полное бессилие; народ принципиально поддерживает только ту партию, которая не лезет в его дела. Несмотря на балканизацию, о которой толковал кузен Гол, прагматиков, интересующихся исключительно личной выгодой, не так много, как может показаться по шуму вокруг них. Даже активистов злокозненной и влиятельной оппозиции не так уж много, они, правда, набили карманы ворованными казенными деньгами и по-прежнему зловредны. Его Величество император, аудиенции у которого мы непременно должны будем испросить, вне всякого сомнения, примет нас как спасителей и окажет нам всяческую поддержку.

— Так его ловить не надо?

— О Господи, да нет же! Власти у императора нет, но он гарантирует порядок. Его существование определяет общественную позицию каждого австрийца, без него воцарится хаос. Но, как сказано: в любом случае Шенбрунн{63} — за нас.

Симон, которому Алан Маккилли перевел самое необходимое, с почтением воззрился в глубины ученой баронской души. Невероятный план, разработанный в фамильном склепе Маккилли, ужаснул его, бывшего всю свою жизнь верноподданным, а добрую ее треть — даже и государственным служащим. Тут мыслили другими категориями, они казались Симону навеянными опьянением, где упоение смешивалось с ужасом. Алан Маккилли шепнул, что лэрд уже в третий раз предлагает воздушный налет: сначала — против потомков клана, изгнанного во время великого переселения народов из Киллекилликранка на Гебриды. Эти потомки в середине девятнадцатого века взялись распускать порочащие Маккилли слухи; а затем — против Кипра, у берегов которого Лузиньяны торпедировали яхту Элбейта Маккилли. К прискорбию лэрда, видевшего в навеянных виски снах родичей, летящих под облаками навстречу славе, гебридского распускателя слухов, придурковатого старикана, да к тому же последнего в роде, хватил удар, когда он проведал о планах Маккилли. Отмщение же Кипру оказалось излишним после того, как выброшенный волнами на пляж плейбой Элбейт стремительно сочетался браком с обворожительной Люсиндой Лузиньян. Заранее купленные тридцать восемь баллонов, заботливо пересыпанные тальком и порошком от насекомых, хранились с тех пор в освобожденном для них амбаре.