Ребенок в мире Эроса - Л. Жаров

Акселерация физического и полового развития детей и подростков была предметом размышлений демографов, психологов и педагогов в 60-70-е годы XX века. В 80-е годы акселерация замедлилась, хотя психологические проблемы, обусловленные ею, будут ощущаться еще долгое время. Антропологи полагают, что можно “…рассматривать акселерацию и ретардацию как неспецифическое приспособление к земным проявлениям циклов солнечной активности”25. В аспекте нашей темы особый интерес представляет дисбаланс между ускоренными темпами физического и полового развития детей и подростков и степенью их социальной и психологической зрелости. «Тело» обгоняет «душу» и «дух», и последние не справляются со стихиями гормональной бури подростка (подростком, по мнению экспертов ВОЗ, является человек в возрасте от 10 до 20 лет). В этой ситуации создается огромное количество психолого-педагогических проблем, сопровождаемых дис-морфофобиями, невротическими реакциями и асоциальным поведением. По данным опросов в США 80 % населения имели первую половую связь в подростковом и юношеском возрасте. Американский самоучитель так резюмировал суть проблемы: “…неважно, что у тебя в штанах, если у тебя в мозгах не к чему это присоединить”26. Ситуация осложняется еще тем, что постмодернизму выпала историческая роль могильщика логоцентризма и столпа массмедийной культуры. Виртуальная деструкция тела, его неукорененность и ризомность в экранной культуре, возможность беспредельного манипулирования значительно модифицирует сложившиеся стереотипы, заставляя вспомнить известную фразу Анри Пуанкаре: "Взрослому нужна порнография, как ребенку нужны сказки". Творимая на наших глазах новая парадигма тела характеризуется, по точному замечанию Л. Хегая, сочетанием нарциссизма с акцентом на поверхностном, формальном и номинальном и бесстыдства, подчеркивающего физиологичность и животный характер влечении27. Неестественность мультимедийных героев, вытеснивших на периферию образы людей и животных из детского фольклора, стала предметом озабоченности родителей, педагогов и психологов. Ведь повзрослевший человек во многом реализует те картины мира, которые были сконструированы и сигнифицированы в детстве. Тело взрослого — это не просто выросшее и развившееся тело ребенка, но и «поле» знаков и символов, берущих начало в детстве. Современная психология и антропология детского возраста всемерно подчеркивает важность и значимость активного вклада самого ребенка в его социализацию и будущее развитие. Можно говорить о феномене глобализации детства, о значительном росте внимания исследователей, равно как и политических организаций к этому феномену.

Сбывается, в какой-то степени, предсказание Маргарет Мид о постфигуративном характере современной цивилизации, о новом понимании мира детства. Говоря об этом, стоит указать на достаточно негатив¬ное отношение к детству и детскости в традиционном типе культуры, включая и российскую, что зафиксировалось даже на уровне речевых стереотипов. Вспомним «Детскую болезнь «левизны» в коммунизме» В.И. Ленина, его же термин «ребячество» и аналогичные штампы. Суть их в том, что детство должно быть преодолено раз и навсегда, а если оно остается в телесных или духовных особенностях человека, то это признак патологии.

Ситуация радикально изменяется в мире начала XXI века, когда становятся очевидными те тупики, в которых может оказаться цивилизация, равно как и необходимость поиска альтернативных подходов. Мир должен обрести новые пути, но не «впадая» в детство, а пробуя себя вновь и вновь, как ребенок, непрерывно испытывающий себя в овладении правилами игры культуры и языка. Можно согласиться с теми кто считает, что ребенку гораздо легче войти в современное кросскультурное, виртуальное сообщество и войти равным. Похоже, что ностфигуративность нашей цивилизации проявляется прежде всего именно в этом. Стремительно внедрившееся в экранный мир молодое поколение обретает в нем свои телесные идеалы и нормы и выступает в роли проводника консервативных родителей в эту реальность. Интерес к «детским» способам поиска выхода из трудных и. зачастую, тупиковых ситуаций — не случайная девиация мирового социокультурного процесса и не исполнение евангельских пророчеств о том, что, не уподобившись детям, нельзя войти в царство Божие. Это насущная императивная потребность человечества, которое сейчас все более и более напоминает тело ребенка.

Все это так, но у "детского тела" человечества есть и другая сторона. Оно слабо, но в этой слабости и податливости заключена огромная мощь и способность к адаптации. Оно в состоянии, подобно весенней травке, пробивать толщу напластований истории и искать новые горизонты в мире неопределенностей. В нем заключена еще неисчерпанная сила формообразования, связанная с симбиозом человека с другими живыми и неживыми объектами Вселенной. «Болея» детскими болезнями, оно накапливает потенциал социально-психологического иммунитета ко злу и насилию, невежеству и жестокости. Исчерпав логику классического рационализма, оно стало обращаться к интуитивным решениям ребенка, видящего мост там, где взрослый видит только пропасть. Это особенно важно в аспекте взаимосвязи телесности и духовности в процессе становления «Я» у ребенка. Проблематика духовности является одной из самых дискуссионных сфер гуманитарного знания, особенно в гендерном аспекте. Традиционно мальчик и мужчина являли собой воплощенное аполлоническое начало, светлое и одухотворенное, а девочка и женщина были средоточием темных, хтонических сил. Бесполый ангел всегда представлялся в мужском облике, а основная “метафора” женщины — это тайна, скрытое. В то же время как современное осмысление андрогинности по мнению Камиллы Палья состоит в том, что «мужчины должны быть женоподобными, а женщины могут быть такими, какими им хочется быть»28.

Непознаваемость внутреннего мира женщины стала уже расхожим выражением, а современный феминизм добавил сюда тезис о том, что «эротическая жизнь лесбиянок — закрытая комната, в которую мужчине не проникнуть»29. Отсюда вытекают возможные модели женской духовности которых Хильда Хайн выделила 4, начиная от аристотелевского тезиса, что дух соотносится с материей как мужчина с женщиной и до концепции духовного превосходства женщины в современном феминизме30. Сама она полагает считать критерием духовности уровень свободы, а детей «парадигмальным духовным продуктом» (там же, с.359). Поскольку в его производстве участвуют и мужчина и женщина, то бессмысленно спорить о примате той или иной духовности. Однако, ситуация не так проста, поскольку за редкими исключениями ребенок любого пола видит перед собой прежде всего властную женщину, от которой полностью зависит его существование. Амбивалентность взаимоотношений матери и ребенка стала сквозной темой психоанализа ХХ века и вряд ли эта проблема получит когда-нибудь удовлетворяющее всех решение. Если с телесной наследственностью наука ХХI века научилась работать, модифицируя ее в нужной направленности, то тайна пробуждения душевных качеств и духовных потенций ребенка остается пока в значительной степени неразгаданной. Речь не идет о модификации поведения, «зомбировании» с помощью методик НЛП, воздействии наркотиков и психотропов и т. п. Дело в том, что вопросы, мучившие З.Фрейда сто лет назад не утратили своей актуальности, хотя данные им ответы оказались не всегда адекватными реальности, особенно конца ХХ — начала ХХI века. Как хорошо выразилась К. Палья «У каждого из нас свое инцестуозное созвездие личин сексуальности, которые мы носим с детства до могилы и которые определяют, кого и как любим или ненавидим». (Цит. соч. с.15)

Императивность, принудительность, связанность с природными силами и стихиями, наконец властность характеризуют человеческую сексуальность и поэтому абсолютно легкой, недемонической эротики видимо не бывает в реальности. Сексуальная свобода, особенно для женщины парадоксальна по своей природе и миф североамериканских индейцев о “зубастой вагине” произведший большое впечатление на З. Фрейда, сейчас актуален как никогда. О “зверином оскале” современного феминизма пишет например публицист А.П.Никонов, усматривая корень проблемы в противоречиях истинного пола и “деланного” (т. е. гендерного) и вытекающего из него тезиса, что во всем виноват всегда только мужчина как потенциальный насильник31.

Известный отечественный исследователь духовных практик С.С. Хоружий подчеркивает их существенную особенность — ступенчатое строение, дающее феномен лестницы, известный еще с VII века в исихазме32. Первый этап процесса, как отмечает автор, связан с нахождением антропологической стратегии, альтернативной обычному порядку существования и отрывающейся от него. Иными словами, когда у ребенка формируется свой “тайный”мир, не связанный с обыденностью и внешними требованиями родителей и других лиц и обстоятельств — он уже на пороге духовного восхождения. Известный педагог и антрополог Э. Краних изучая пластичность детского тела и процессы формообразования в различных органах отмечал, что действие этой внутренней “пластической силы” заканчивается к 7–8 годам, когда наступает важный перелом, завершающий первую фазу развития33. Как известно, в этом же возрасте ребенок обретает в полной мере чувство полового стыда и тогда же начинаются (или интенсивно продолжаются) детские сексуальные игры. Значимость этих открытий для становления «Я» и ребенка и его эволюции не подлежит сомнению. Такие понятия как “жизненный мир ребенка”, “пространство детства” не могут быть адекватно рассмотрены без учета их важных составляющих.