Кулинарная книга - Ринат Валиуллин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Даже если вас сильно будут любить?
— Это как раз и спровоцирует, — выдавил из фарфора последние капли.
— Даже если вы знаете, что причините кому-то нестерпимую боль? — вылила Кэтрин осадок своего кофе на блюдце. Он образовал коричневую лужицу в форме покусанного сердца.
— Раздеваясь, об этом никто не думает, — взял я салфетку и вытер свои губы.
— Если бы вы знали, сколько красивых слов стояло за этим.
— Часто люди готовы начать говорить о любви, только для того чтобы кончить.
— Отчего же так происходит, неуклюже и примитивно? — мяла девушка в руках салфетку.
— Измена — обратная сторона любви. Нет ни повода, ни причины. Люди изменяют, потому что хотят измениться сами. Но в результате меняется только отношение к ним.
— Измена — это то, что никогда не могло прийти в голову и пришло сразу в сердце.
— Неужели не было никакого предчувствия? Хотя предчувствие должно больше относиться к любви.
— Я вроде как любила его, и он меня, но все время какие-то сомнения покусывали, знаете?
— Нет, детка, если сомневаешься, то это уже не любовь, а так… дружба с интимом, — начал я уже скучать, теребя пакетик с сахаром.
— Ну в итоге и получилось, — вздохнула она. — Наверное, еще долго буду вспоминать.
— Зачем? Думайте о чем-нибудь приятном, Кэт.
— Я и так о нем постоянно думаю.
— Я имею в виду секс.
— Я тоже.
М
В мастерской накопилось пустых бутылок и другого бытового мусора. Было очень сложно сделать сегодня хотя бы что-то, хотя бы выкинуть мусор. Все-таки мне это удалось: я собрал их в пакет и вышел во двор. В помойке, как всегда, навалено всякого щедро. Закинув в контейнер мешок, уверенно зашагал к арке и скоро уже был на улице. Рядом находился небольшой парк, в котором я хотел прогуляться и подышать воздухом. Деревья стояли голые, но неинтересные. Из-за одного из них вышла бабушка, на четырех ногах, в зеленом комбинезоне. «Зеленые человечки на четвереньках, это уже слишком». Она мне показалась знакомой.
«Здравствуйте», — на всякий случай кивнул я ей головой. Бабушка не ответила и спряталась за другую, которая возникла неожиданно рядом, тоже в зеленом, но уже на двух ногах. Старуха выгуливала свою собаку: большую, унылую, старомодную. Что-то печальное подвывало в одиноких одетых псинах. Однако грусти хватало без этого. Я отвернулся и пошел дальше. Словно низколетящие ласточки, меня обогнали лыжники. Захотелось отнять у них палки и тоже заняться спортом. Возможно, завтра я так и сделаю или в следующем сезоне. Возможно.
Впереди я видел, как мальчик кидал хлеб птицам. Когда пища закончилась, те насрали и улетели, ребенок заплакал. Меня осенило: вот он, я нашел его, смысл своей распоясанной жизни: поел, нагадил, лишь бы было кому оплакивать перелеты моей души.
Неожиданно мысли остановил судорожный лай белой болонки, сбежавшей от хозяйки. Девушка кричала ей вслед:
— Герда, Герда, стоять!
Та летела мимо меня, а за ней, позвякивая, длинный поводок. Я ловко наступил на шнур, прижав его ботинком к весеннему снегу. Какое-то время тот еще скользил, пока не зацепился концом за мою подошву и не замер. Собачка рухнула как подстреленная. Полежала пару секунд, потом вскочила и вновь залаяла. Еще через несколько секунд подбежала хозяйка и выдохнула:
— Спасибо!
— Не за что!
Я подождал, пока она отдышалась, и протянул ей поводок. Она взяла его и начала ругать собаку, потом подхватила ее на руки, поцеловала в нос, подняла в воздух, как обычно поднимают маленьких детей. Опустила и поцеловала еще раз.
— Вы любите животных? — спросила я девушку, как только она угомонилась.
— Да, люблю.
— Значит, я вам понравлюсь.
— Вы слишком самоуверенны.
— Разве это плохо?
— Самоуверенность делает людей поверхностными.
— А вам нравится, когда сразу в душу?
— Нет, конечно. Ведь люди встречаются разные: иные заглядывают в душу, как за угол, где хотят по-быстрому справить свою нужду.
— А что уже справили?
— Вам это действительно интересно?
— Безумно.
— Пытался один, до сих пор в себя прихожу.
— Время вылечит.
— Знаю, но не могу себе этого позволить.
— Почему?
— Время для меня слишком дорого.
— Торопитесь?
— Есть немного.
— Жить?
— Нет, быть счастливой.
Некоторое время мы шли рядом молча, как молодая парочка, которая вместо ребенка завела собачку и вышла с ней погулять.
— Алекс, — решил я начать все с начала.
— Майя.
— Очень приятно. Вы здесь гуляете?
— Да, два раза в день с собакой. А можно на ты?
— Без проблем.
— А ты здесь живешь?
— Да, точнее мой друг-художник. Он оставил мне мастерскую, я приглядываю за ней.
— Ты тоже художник?
— Нет, я пока нет.
— Одному не скучно?
— Нет, люблю одиночество. Есть время подумать спокойно.
— О чем думаешь сегодня?
— Как обычно, как жить дальше.
— Мне кажется, важнее — с кем. — Она отстегнула Герду от поводка, и та поспешила воспользоваться свободой.
— И с кем важнее?
— Если бы я знала.
— Любовь не греет.
— Греют батареи, — улыбнулась она.
— Можно и с батареей, но с ней же не поговорить.
Майя промолчала, отвлекшись на Герду, которая уже держала нос к дому. Девушка посадила собачку на поводок, и та послушно двинулась рядом.
— Кстати, ты не замерзла? Как-то легко одета для весенних прогулок, — посмотрел я снова на ее стройные ноги, втиснутые в белые капроновые колготки, легкую красную курточку с короткими рукавами, под которой сидела тонкая голубая водолазка.
— Любовь — пятое время года: никогда не знаешь, что надеть и придется ли раздеваться, — посмотрела на меня Майя взглядом, будто бы я уже пять лет обещал на ней жениться.
К
— Привет! Как ты?
— Нормально.
— Чемоданы упаковал?
— Да вещей, как всегда, набралось.
— Ты во сколько будешь?
— Минут через тридцать.
— Хорошо, жду!
Через полчаса я зашел в знакомый подъезд. Поднялся. Зная, что теперь он мне пригодится, в колодец плевать не стал. Клим открыл дверь.
— Привет! Как ты?
— Все хорошо! Как сам?
Мы крепко обнялись, будто не виделись сотню-другую лет, и прошли вовнутрь. Нас встретил одинокий мольберт, которого только что бросила последняя из картин. Никто не мог утешить его в этом горе, разве что очередная холстина.
— Чаю?
— С удовольствием, когда я от чая отказывался? — усадил свое тело на диван.
— Никогда.
— Вот именно. Ты завтра во сколько уезжаешь?
— Самолет в восемь утра.
— Проводить?
— Да не, не люблю.
— Хорошо тебе. Я тоже когда-то не любил.
— А теперь? — разливал чай по чашкам Клим.
— Другая.
— Не нравится, что вы больны, мне нравится, когда здоровы, — сделал он ремикс на известную строку. — Хотя с твоим гаремом это нормально.
— Ты не понял, сплю с одной, а люблю другую.
— У меня нет такой силы воли. Спать без любви — последнее дело.
— Последнее дело — без любви просыпаться, — взял я из вазочки засохшее печенье, закусил и вспомнил дога в доме Катрин.
— Ты картины с собой берешь? — спросил Клима.
— Со своими дровами в лес?
— Ну, если Париж считать лесом. Не боишься здесь оставлять свои шедевры?
— Мои шедевры всегда со мной, — прикоснулся он указательным пальцем к своему широкому лбу и протянул мне ключ. — Чем богаче воображение, тем сложнее его ограбить.
А
Вечером я зашел к себе на почту. Было несколько спамов и одно письмо от Алисы, очень эмоциональное:
Привет, Алекс.
Мне трудно, я даже не знаю, с чего начать, но попробую… Запуталась в себе, потеряла цель, не знаю, для чего жить. Спасает музыка: капает где-то вода, это любимый альбом. Зарываюсь в себя, прежнюю, на великое никак не решиться, мелкое собралось в морщины. Не хватает чего-то светлого, теплого, чьей-то поддержки. Хочется вылить слезу, а она застряла внутри одной большой каплей. Застыла. Плачет уже четвертая песня альбома в фарфоровое ухо раковины. Туда как всегда и выскажусь: мне мало мира. Однако не хочется выходить из дома, за дверью еще более тесно, там стоит он, тот, которого я так сильно любила. Боюсь жить и теряюсь в себе, путаюсь!
Я постоянно путаюсь… столько хочется сделать, но подавляют эмоции, сбивая меня с пути. Я стала злая и грубая, настоящая только в раковине. Там и прячусь, иначе сойду с ума. Я слушаю, как капает на фарфор вода, а меня слышать некому. Разве что только тебе.
Извини, если не вовремя.
Алиса.Я не знал, что делать с чужой болью, которая требовала очередной дозы утешения. Хотелось как-то взбодрить, ответил коротко: