Когда судьба мстит - Лилия Лукина

– А теперь главный сюрприз! – торжественно провозгласил Орлов и достал из кармана пачку билетов. – Вы, что же думали, что я, пока вас не было, дурака валял? Ничего подобного! Здесь на любой вкус есть, включая все гастрольные спектакли столичных звезд! И эстрада тоже! – успокоил он меня и, выйдя на минутку в кухню, вернулся с фужерами и бутылкой шампанского. – Предлагаю за удачное начало новой жизни! – он выстрелил пробкой и разлил по бокалам вино.

– Баловство все это! – посопела носом баба Варя, но шампанское выпила, а вот мама, отпив немного, смущенно улыбнулась и сказала:

– Вкусно-то как! Спасибо тебе, сыночка!

А Влад смотрел на нее, и в этот момент казалось, что это он ее отец – таким теплым и трогательно-заботливым был его взгляд, и без всяких слов было понятно, что он радуется всем произошедшим с ней переменам гораздо больше ее самой. А вот я, глядя на все это, думала, как же горько и больно будет маме, когда вся эта идиллия закончится с появлением Светланы, и, не желая портить праздничное настроение остальным, попросила у Влада сигарету, чтобы выйти покурить на крыльцо, на что Орлов недоуменно воскликнул:

– Так ты же бросила!

– Бросила, – согласилась я. – Когда узнала, что беременна. А теперь, поскольку сама Гошку не кормлю, снова могу начать.

– Ну, тогда пошли вместе подымим, – сказал он и мы вышли.

Первая после столь длительного перерыва сигарета повела себя, как ей и положено, очень коварно – у меня тут же закружилась голова, но я знала, что это скоро пройдет. Когда в голове немного прояснилась, я спросила:

– Влад! Я давно хотела тебя спросить: зачем ты приучаешь к себе моих людей? С парнями – ладно, они люди взрослые: все поймут и во всем разберутся. Гошка еще маленький и с ним тоже хлопот не будет. Но мама? Каково ей будет, когда весь этот спектакль закончится?

– Ты не права, Лена! – совершенно серьезно сказал он. – Ничего не закончится! Я приехал в Баратов, чтобы прожить здесь все годы, что мне еще отпущены, и уезжать никуда не собираюсь хотя бы по той простой причине, что Репнины ради меня из армии ушли и бросить их было бы предательством. Неужели ты думаешь, что, если я буду официально женат на другой женщине, то перестану любить маму или Гошку? Нет! Они, как были, так и останутся моими мамой и сыном. А друг, особенно такой надежный друг, как ты, останется мне другом навсегда. Ты же сама предложила считать наши отношения дружескими или даже родственными, не так ли? Так что ошибаешься ты, Елена! Никогда ни одна женщина, даже самая прекрасная на свете, между мной и всеми вами не встанет! Я этого не позволю!

– Ну, это уж, как пойдет! – с сомнением в голосе сказала я. – Самое главное, чтобы маме не пришлось из-за всего этого страдать!

Услышав это, Орлов как-то странно, даже дико глянул на меня, покачал головой, а потом, щелкнув в темноту окурком, сказал, поводя плечами:

– Пошли в дом. Холодно здесь, а нам сейчас простуды с насморками ни к чему. Мамины сборы в филармонию на следующий день довели меня до скрежета зубовного. Какой там к черту первый бал Наташи Ростовой! Он тут и близко не валялся! Начать с того, что мама, глядя на развалившуюся за ночь укладку, ударилась в слезы, но это было делом поправимым и много времени не заняло, потом последовали ее метания по поводу, какое платье с туфлями одеть.

– Господи ты, боже мой! – причитала она. – Как же раньше все просто было! Одно-единственное кобеднешнее платье и дело с концом! А теперь?

– Ничего! – успокаивала я ее. – Лиха беда начало! Потом привыкнешь! Остановились мы, наконец, на длинной черной бархатной юбке и белоснежной кружевной блузке. Орлов, злодей, во всем этом светопреставлении никакого участия не принимал, потому что сразу же после обеда съехал в усадьбу и пообещал появиться непосредственно перед отъездом, чтобы, как он выразился, насладиться уже готовым результатом. Правда, и он приготовил нам неслабый сюрприз, появившись в «парадке» со всеми своими наградами, среди которых, между прочим, был и орден Боевого Красного Знамени, что говорило об очень многом. Да-а-а… Если Влад постоянно повторял, что не устает удивляться мне, то и мне он начал открываться с совершенно неожиданной стороны. Увидев маму, готовую на выход, и в моей черной норковой шубе до полу, которую я со скандалом заставила ее одеть – мама испуганно отговаривалась, что она ее может потерять (!) или ее украдут – Орлов остолбенел, а потом, низко поклонившись, торжественно произнес:

– Карета подана, моя королева!

Когда же я их, наконец, выпихнула из дома, то рухнула в кресло совершенно обессиленная и решила, что, если такое будет повторяться каждый раз, то я из дома сбегу. И я пошла успокаиваться к сыну – только рядом с его кроваткой я чувствовала себя совершенно умиротворенной и всякие ненужные мысли мигом вылетали из моей головы. Как всегда в таких случаях, компанию мне составил Васька – одного его в детскую не пускали, потому что этот паршивец как-то раз по-хозяйски запрыгнул в кроватку к Гошке и устроился у него в ногах большой, пушистой, мягкой игрушкой. И, хотя он был беспощадно оттуда изгнан, но поползновений своих не оставил и за ним нужен был глаз да глаз.

Вернувшись из филармонии, мама светилась от счастья собственным светом, а ее глаза так подозрительно блестели, что я не выдержала и спросила:

– Вы там пили, что ли?

– В антракте шампанское в буфете, – честно призналась она, и я перевела гневный взгляд на Орлова, который тут же категорически заявил:

– Я пил кофе. И только кофе! – а потом укоризненно протянул: – Ну, Лена! Ну, не дурак же я! Понимаю же, что с мамой еду! Неужели рисковать буду?

Наши следующие выезды в город обставлялись не менее торжественно и проходили так же весело – я даже никогда не предполагала, что жизнь может быть такой радостной и насыщенной. Мама же потихоньку втягивалась в этот ритм и уже не паниковала, научившись сама укладывать волосы и накладывать макияж, да и на каблуках стала держаться довольно уверенно, так что я больше не волновалась за то, что она может подвернуть себе ногу.

Приехавший отец, увидев маму в ее новом виде: в брючном костюме, стриженую, крашеную и накрашенную, побагровел и взревел:

– Ты, что это, бабка, белены объелась? Или на старости лет ума лишилась? Ты чего это над собой сотворила? Ты перед кем это здесь хвостом крутишь? Это кто тебя на такое сподобил?

Мама испуганно сжалась, глаза ее погасли, как будто кто-то свет выключил, и она мгновенно стала прежней: забитой, робкой и бессловесной. И я при виде этого мгновенно взбесилась:

– Я, папа! – с металлом в голосе сказала я. – У меня здесь люди бывают! Павел Андреевич со своей невестой Ирочкой заезжает, например. А еще Панфилов, Печерская, Власов, Репнины! – Это было истинной правдой, потому что они частенько, возвращаясь в усадьбу, заезжали к нам посмотреть на Гошку. – И я не хочу, что моя мама компрометировала меня своим видом! – от души рявкнула я. – Я не могу позволить, чтобы моя мама, при моем-то положении, выглядела хуже, чем последняя прислуга из «Сосенок»! Тебе понятно?

– Ну-ну! – только и сказал папа и быстренько уехал.

– Спасибо тебе, доченька! – со слезами на глазах сказала мама, когда за ним закрылась дверь.

– За что? – удивилась я.

– За все, родная! За все! – непонятно ответила она, но я не стала вникать и переспрашивать, потому что от наших с отцом криков проснулся и заплакал сынуля, и я бросилась к нему.

Наше мирное житье-бытье закончилось в один момент. Мама с Орловым уехали на очередной концерт классической музыки, а я курила, стоя на крыльце и думала о том, что все больше и привыкаю к тому, что Влад есть в моей жизни. Я привыкаю видеть его каждый день, сидеть вместе с ним за столом, а вечерами, если мы никуда не едем, у Гошкиной кроватки, смеяться его шуткам, слушать, как он играет на гитаре и поет. А еще я понимала, что, если так и дальше пойдет, то недалек тот день, когда я сама приду вечером в его комнату. И вот после этого вся наша и так донельзя запутанная история уже ни в коем случае добром не кончится, по крайней мере, для меня. Одно дело любить человека (пусть даже он тебя не любит) на расстоянии, когда между вами ничего нет и быть не может, и совсем другое – врасти в него всеми корнями, привязаться, как к родному, а потом своими руками отдать другой женщине. Нужно было что-то срочно делать, только вот что? И, главное, как?

Я тоскливо вздохнула, поглядела на уходящую к «Сосенкам» дорогу, как будто оттуда мог кто-то прийти и дать мне ответ или, хотя бы, совет, и тут вдруг поняла, что что-то не так, что-то непонятное меня беспокоит и настораживает. Я начала внимательно осматриваться по сторонам и нашла. Дело в том, что по обеим сторонам этой, ведущей к усадьбе дороги были установлены бетонные столбы с закрепленными на них мощными прожекторами и камерами наблюдения, так вот, теперь две камеры были повернуты на наш коттедж. Зачем же за нами наблюдать? Чтобы оградить нас от грабителей? Но ничего ценного здесь нет, это с первого взгляда понятно – на фоне соседских особняков наш выглядит бедным родственником, да и не такие уж мы беззащитные – в доме два пистолета, мой и наградной Влада. Но тогда получается, что наблюдают за нами для нашей же личной безопасности. Но кому могут понадобиться две пожилые женщины, военный летчик, совершенно никого в городе не знающий, маленький ребенок и я? И получилось у меня, что именно я могу кому-то понадобиться с очень нехорошими целями. Я вернулась в дом и схватилась за телефон, чтобы позвонить Панфилову – он отвечает за всеобщую безопасность, значит, вопрос к нему. Мне ответила какая-то женщина, и я начала судорожно вспоминать, как зовут его жену, но так и не вспомнила и просто сказала: