С.Л.О.Н. Соловецкий лес особого назначения - Николай Киселев-Громов

К моменту моего ухода за границу, Самойлов находился на службе во втором отделении СЛОН, на Майгубе, на должности помощника начальника охраны.

«Крикушники». «Крикушник» —это карцер и самое распространенное в СЛОНе место и форма наказания, если не считать битья. В СЛОНе их имеется 873, т. е. столько же, сколько и командировок. «Крикушником» карцер называется здесь потому, что посаженный в него заключенный кричит: зимою он замерзает, а летом его, голого, немилосердно грызут мили оды комаров и мошкары. Сажая в крикушник, заключенных всегда раздевают — и зимой, и летом.

«Крикушник» небольшой сарайчик, сделанный из тонких и сырых досок. Доски прибиты так, что между ними можно просунуть два пальца. Пол земляной. Никаких приспособлений ни для сидения, ни для лежания. Печки тоже нет... Если бы сказать начальнику командировки, что нужно в карцер поставить хоть какую-нибудь печку, он ответил бы страшной руганью и хохотом. — «В крикушник печку! Ха-ха-ха. Ха-ха-ха»!., смеялся бы чекист: — «вот так номер!.. В крикушник печку, говорит, надо!.. Что же это будет за крикушник, если в нем будет печка? В таком крикушнике «шакалам» рай! Все шакалы сами будут проситься в такой крикушник: триста грамм хлеба, не работать и печка, — чего же еще надо»!

В последнее время, в целях экономии леса, начальники командировок стали строить «крикушники» в земле. Вырывается глубокая, метра в три, яма, над нею делается небольшой сруб, на дно ямы бросается клок соломы и «крикушник» готов.

— Из такого крикушника не слышно, как «шакал» орет, — говорят чекисты. — «Прыгай!» — говорится сажаемому в такой крикушник. А когда выпускают, ему подают шест, по которому он вылезает, если еще может, наверх.

За что же сажают заключенного в крикушник? — За все. Если он разговаривая с чекистом надзирателем, не стал, как полагается, во фронт, — он в «крикушнике». Если во время утренней или вечерней поверки, он не стоял в строю, как вкопанный (ибо — «строй — святое место», говорят чекисты), а держал себя непринуждено, тоже «крикушник», Если чекисту-надзирателю показалось, что заключенный невежливо с ним разговаривал, — опять он в «крикушнике». Если он сказал чекисту, что будет жаловаться начальству на его незаконные действия, если он не окончил своего урока на работе, он попадает в «крикушник». Заключенный из интеллигентных, кроме того частенько попадает туда за отказ писать за надзирателей статьи для их стенной газеты или рисовать для этой газеты иллюстрации. Приходя с работы в лесу, до изнемождения усталый и голодный, он хочет уснуть и отдохнуть, а неграмотные чекисты вызывают его и приказывают браться за новую работу - на этот раз «по специальности». Раз-два он отказывается, а потом изведав «крикушник» - смиряется. Покорно пишет и рисует, чтобы сохранить жизнь.

В августе 1930 г. из Северных лагерей бежали в Финляндию польские коммунисты: Островский, Хаткевич, Никульский и Младзиновский. Сначало они, видите ли, бежали из польского «капиталистического ада» в свое «пролетарское отечество», но там их направили в СЛОНовский социалистический котел для переработки в экспортный лес. И они бежали назад — снова в «ад». Мне было радостью наблюдать последствия их непосредственного знакомства с «социализмом», когда в финском лагере они рассказывали о «крикушнике». Раздетый заключенный сидит в нем зимою, в лютый мороз и кричит: «Гражданин начальник, пустите в барак погреться! Гражданин начальник, смилуйтесь!.. Гражданин начальник, ей–Богу, сейчас замерзну!.! Гражданин начальник, я полтора урока выполню, только пустите погреться»!.. А «гражданин начальник» в ответ зычно орет: «Замолчи, шакал! Замерзнешь, ну и черт с тобой: одним шакалом будет меньше».

«Освобождение». Вряд ли другой народ в мире обладает в такой степени способностью питать надежды на лучшее и прямо хорошее будущее, как русский. Лаже в СЛОНе он не теряет ее. Он верит не только в свободу после срока наказания, но даже в досрочное освобождение. Особенно ярко вспыхнула эта вера в 1927 году в связи с десятилетием советской власти. ИСО через своих «стукачей» следило за настроением заключенных: оно хотело знать, что будут говорить заключенные о предстоящей амнистии. Оказалось, подавляющее большинство заключенных верило в то, что амнистия будет применена к ним!

Они ошиблись. Амнистированы были только те, кто содействовал СЛОНу в выполнении лесозаготовительных и других программ: десятники, их помощники, производители работ, бывшие коммунисты, осужденные за должностные преступления и заключенные чекисты... Кроме них, ни один заключенный амнистии не получил, хотя, согласно манифесту — они имели право на нее.

В СЛОНе вообще оканчивают свой срок наказания и выходят на свободу лишь те, из заключенных, которые инициативно и активно содействуют СЛОНу в выполнении его программы работ, да еще заключенные, занятые работами в разного рода канцеляриях. Остальные гибнут в ямах — могилах СЛОНа. Но и среди уцелевших лишь редкие могут возвратиться домой — по отбытии срока наказания они ссылаются на три года в разного рода ссылки на поселение, — главным образом в Архангельскую губ. и Карелию. Делается это так: за неделю до окончания срока наказания заключенного, регистрационно-статистический отдел СЛОНа, коим при мне ведал чекист Козловский, сообщает об этом в Спецотдел ОГПУ и просит указания, как поступить с таким заключенным. Проходит до полугода и даже до года, в течении которых заключенный по прежнему продолжает нести свою работу, и только тогда получается ея трафаретный ответ: «Выслать на три года в северный край», или «оставить на три года в Карелии». Тогда отбывшие наказание грузятся в товарные вагоны и под конвоем отправляются в места ссылок.

А в новом месте им живется еще хуже, чем было в СЛОНе. В СЛOHe гни все таки занимали должности и хоть кое-как, да жили: у них было место, где можно было спать, и каждый день они имели свой паек хлеба. На поселении ничего этого нет. Там у бывшего СЛОНовца есть только волчий ярлык «преступника», мешающий ему получить работу.

Участь женщин. О женщинах, заключенных в СЛОНе необходимо говорить отдельно. Их судьба, имея много общего с судьбой заключенных мужчин, имеет и много своеобразного, ибо они, во первых, слабее мужчин, а во вторых, с точки зрения СЛОНовской администрации представляют специальный интерес.

Женщины в СЛОНе, главным образом, заняты работами на рыбопромышленных командировках. Интеллигентные, каких там большинство, и особенно те, что покрасивее и помоложе, служат у чекистов-надзирателей по стирке им белья, готовят им обед, служат у высшего СЛОНовского начальства горничными и кухарками, учительницами детей и т. д. Некрасивые работают в лесу — по вывозке «баланов» и дров. На Поповом острове они, как и мужчины, подвергаются чекистской муштровке с известными уже читателю «Справа, по порядку номеров, расчитайсь», «Отставить» «здрр» и проч. Их также, как и мужчин, чекисты «кроют» отвратительной бранью... А кроме всего этого надзиратели (и не одни надзиратели) вынуждают их к сожительству с собою. Некоторые, конечно сначала «фосонят», как выражаются чекисты, но потом, когда за «фасон» отправят их на самые тяжелые физические работы в лес или на колота добывать торф, — они, чтобы не умереть от непосильной работы и голодного пайка, смиряются и идут на уступки. За это они получают посильную работу.

У «чекистов-надзирателей» существует издавна заведенное правило, — обмениваться своими «марухами», о чем они предварительно договариваются между собою. — «Посылаю тебе свою mapуxу и npoшу, как мы с тобой договорились, прислать мне твою», пишет один чекист другому, когда его «возлюбленная» надоест ему. Идущая на обмен заключенная каэрка собирает свои убогие вещички и направляется под конвоем пособника надзирателей на другую командировку, а вместо нее приходит новая.

СЛОН заключенным женщинам казенной одежды не выдает. Они все время ходят в своей собственной: через два-три года они совершенно оказываются раздетыми и тогда делают себе одежду из мешков. Пока заключенная живет с чекистом, он одевает ее в плохонькое ситцевое платьишко и в ботинки из грубой кожи. А когда отправляет ее своему товарищу, он снимает с нее «свою» одежду и она опять одевается в мешки и казенные лапти. Новый сожитель в свою очередь одевает ее, а отправляя к третьему, опять раздевает...

Если чекисту покажется, что его сожительница, пользуясь его покровительством за свою «любовь», в то же время изменяет ему — он немедленно сажает ее в крикушник, предварительно раздев до белья... А потом, в зависимости от характера данного чекиста, он или обменивает ее на новую, или начинает жить с ней по старому, пока она ему не надоест.

Я не знал в СЛОНе ни одной женщины, если она не старуха, которая, в конечном счете, не стала бы отдавать свою «любовь» чекистам. Иначе она неизбежно и скоро гибнет. Часто случается, что от сожительства у женщин родятся дети. Ни один чекист за мое, более чем за трехлетнее, пребывание в СЛОНе, ни одного родившегося от него ребенка своим не признал и роженицы (чекисты называют их «мамками») отправляются на остров Анзер.