Любовь в объятиях тирана - Сергей Реутов

Пеший тумен трижды прошел по насыпи от одного склона гор до другого. Теперь холм стал куда ниже, но по-прежнему был отчетливо виден.

В горном воздухе, сером от поднявшейся пыли, зазвучала новая команда, и на помощь первому тумену пришел второй. Теперь воины стояли почти вплотную друг к другу. Они почти не двигались, однако насыпь под тяжестью их тел все же чуть заметно оседала.

Вскоре должна была дойти очередь и до конников, до этого мига стоявших последней, почетной стражей. Но не сейчас.

Ибо в тот миг, когда крошечное облачко на миг затмило пылающее светило, по месту, которое только что покинули пешие тумены, лавой пронесся тысячный табун лошадей. Крики погонщиков слились в один, и тогда табун пронесся обратно, почти сравняв с землей насыпь.

И вот теперь пришел черед его, Кюлькана, сотни. Жар иссушил их глотки, горе заперло слезы в душах, но честь, оказанная ему и еще десятку сотен лучших воинов кагана, выпрямила их спины и заставила сверкать глаза под широкими кожаными налобниками.

Он поднял руку, и все вокруг затихло. Казалось, затих даже ветерок, до сих пор несмело трогавший конские хвосты на церемониальных копьях. Он почувствовал, как напряглось за миг до скачки его тело, как в ожидании команды застыли в ожидании тела его друзей. Миг настал!

Кюлькан резко опустил, почти уронил руку. Повинуясь неслышной команде шпор, бросился вперед конь. И следом за ним по насыпи загрохотали копыта коней всей сотни. Хриплые человеческие крики слились в один громовой крик, к которому почти сразу присоединился храп сотни коней. Боевые скакуны преодолели расстояние до противоположной стены почти мгновенно. Но не остановились, ибо всадники повернули их обратно.

Трижды пронеслась конная лава по месту, что еще утром было пустым котлованом, а позже — могилой великого кагана. Но была сделала лишь половина дела. Ибо серая земля, дважды перемещенная с того места, где пролежала многие сотни лет, выдавала и место могилы, и ее воистину гигантские размеры.

Вновь зазвучала команда, и горы стократно отразили ее. И вновь пешие тумены трижды прошагали от одного края горной котловины до другого.

Теперь указать, где же был котлован, мог только тот, кто присутствовал при его возникновении и исчезновении. Пешим более нечего здесь было делать — и командиры увели их через расщелины в скалах вниз. Туда, откуда брала начало горная тропа. Немногие знали, что конца у той тропы нет — вернее, ее нет для живых. Наследник Великого кагана повелел, чтобы ни один из них не мог указать, где нашел последний приют хан.

Серела под копытами лошадей земля, многократно взрытая человеческими и конскими ногами. Через века ей предстояло стать такой же, как была она и столетия назад, — спекшейся, каменистой, сухой.

И вновь трижды пронеслась конная лава по месту последнего приюта их богоравного властелина. Теперь уже никто не мог бы казать точно, где заканчивались горы и находился край могилы.

Конники спешились. Каждый из них ступил на эту серую землю и преклонил колени. Нет, они не молились. Они прикасались к земле, в последний раз прикасаясь к челу и телу великого кагана, забирая с собой частицу его воинского и человеческого гения, мысленно обещая сохранить память о великом человеке и создателе великого Эля. Прикосновение к земле было успокаивающим. Осталось лишь одно, последнее деяние. Конники отвязали от пояса фляги, наполненные водой горного ручья, и вылили эту воду наземь.

Они в последний раз делились водой и пищей со своим повелителем.

Вскоре на сырую землю могилы легли сухие ветки деревьев. В окрестных лесах исчез в этот день весь сухостой. И запылал гигантский костер. Нет, он не был погребальным, ибо огонь не пожирал ничьего тела. То был огонь привала, огонь, над которым мог бы закипеть котелок с водой, огонь, который мог бы высушить платье, промокшее под бесконечным горным дождем, огонь, который испокон веку радовал душу и согревал тело усталого путника.

В последний раз делили конники привал со своим повелителем.

Более уже никогда не поведет он их в поход, более не увидят они его сурового лица, не понадеются на его справедливый суд. Но его дух, дух Великого кагана, пребудет с ними до их смертного часа.

Огромный костер горел всю ночь. За пылающей стеной огня растаяли в ночи конные сотни. И наступающий рассвет осветил лишь огромную поляну, сплошь покрытую теплыми еще угольями.

Последние почести владыке были отданы.

— Доволен ли ты мною, мой хан? — прошелестел над угольями голос Гулан-хатун.

Принцесса Марица. Мой Дракула

Сей златой кубок поместить у главного источника Тырговиште, дабы каждый, жажду испытывающий, равно, гость иль хозяин, мог беспрепятственно ее утолить.

Скука была ей неведома. Во всяком случае, так думала она сама. Да, она, младшая сестра самого короля Матьяша Корвина, могла бы бездельничать с самого утра до позднего вечера. Но воспитание, которое дали суровые монахини, не позволяло ей даже просто присесть без дела, пока солнце стоит выше горизонта.

— Что бы ты ни делала, девочка, помни: Бог, он видит все. Твоя лень, незаметная нянькам или наставникам, будет наказана, пусть и на том свете. Твое усердие, не замеченное ими, будет вознаграждено уже на этом. Трудись в поте лица своего, и ты прославишь род Корвинов.

— Род Корвинов прославляет мой старший брат, король…

Наставница Каролина, сухая и высокая, прячущая седые косы за белоснежной жестко накрахмаленной косынкой, мягко улыбнулась девушке:

— Европа столь велика, а королевство твоего брата столь мало, что его имени, боюсь, не знают даже властители земель сопредельных. Однако Господь, он видит все. И надменность твоего брата Матьяша, и жестокость Влада Второго Трансильванского, и суетность Иоанна Московского, и властолюбие Родриго Борджиа. И твою, девочка, трудолюбивую и послушную душу.

— Но что толку, матушка, трудиться, если все мои усилия пропадают втуне? Разве принесу я пользу хоть кому-то на этом свете?

— Не следует так думать, детка. Время покажет, на радость иль на беду себе и другим родилась ты на свет Божий. Трудись во благо Господне, молись, учись… А Бог, он видит все. Он и накажет, и вознаградит. Тебе дана чуткая и открытая душа, ты непременно разглядишь все знаки Божьего расположения, равно как и все знаки его гнева.

— Так, быть может, мне и жизнь свою посвятить Божьему служению? Не опускаться до мечтаний о любви или семье, не искать счастья, не мечтать о престоле?