Говорящий кафтан - Кальман Миксат

Ох, а как щемило сердце у Цинны! Теперь Михай редко-редко садился на ту деревянную скамеечку в саду под большим грушевым деревом, где они, бывало, столько раз шептались дивными летними вечерами и где Цинна была так счастлива! Теперь Михай иногда по целым неделям пропадал в дворянских замках, а если и говорил ей несколько теплых слов, то заканчивалось это обычно наставлениями:

- А потом вот что, Цинна! Следи за своими словами, моя милая голубка. Не говори о том дне... ну, ты ведь знаешь, о каком... Никогда не проговорись, что ты была там... у Олай-бека, иначе потеряешь ты меня.

В эти минуты бедняжке казалось, что в грудь ей вонзают кинжал. В ней росло подозрение, что Михай только боится ее, но не любит и связывает ее с собою обручальным кольцом лишь затем, чтобы заручиться ее молчанием. День ото дня становилась она все печальнее, алые розы сошли с ее щек, обворожительный огонь в глазах погас, и на смену ему пришла кроткая тоска. Впрочем красивой Цинна была по-прежнему.

Старый Лештяк испугался, что она заболела, и отгадал причину ее тайного недуга.

- Не кручинься, не губи себя, резеда ты моя! Любит он тебя, любит, раз я говорю! И он повенчался бы с тобою хоть завтра, будь у него деньги. А ведь он даже те, что имеет, проматывает вместе с Фай да с Беницкими. Я-то уж знаю Мишку; он до кончиков волос полон спесью, но сердце у него - честное. Впрочем, разумеется, вы могли бы жить и здесь, у меня, победному, но ведь ты знаешь, как блажит сумасшедший, страдающий манией величия: даже земляники не станет есть - хоть и будет голоден, - если ее подадут не на серебряном блюде. Вот и мой Мишка сейчас заболел этой болезнью. Дадим ему натешиться лисонькой его дворянского герба. А там, либо лиса слопает его, либо он ее... Все это зверье на гербах ужасно прожорливо, дорогая Цинна.

Но Цинна только вздыхала: никакое красноречие не могло исцелить ее раны.

- Не вздыхай, улыбнись хоть немножко, как бывало. Ведь если б можно было, поведал бы я тебе такую вещь, от которой ты сразу пустилась бы в пляс!

Старик таинственно подмаргивал, бормоча себе под нос: "Tсс, Матяш, замкни рот на замок, Матяш!"

Что это была за таинственная вещь, Цинна не могла даже и предположить. Одно лишь обстоятельство бросилось ей в глаза: последние дни два каких-то неизвестных господина стали захаживать к Лештякам; приходили поздно вечером, чуть ли не крадучись, подолгу шептались о чем-то, уединившись в задней комнате, и старик ни разу словом не обмолвился, что это за люди и чего они хотят; только ходил взад и вперед по комнатам, неразговорчивый, задумчивый.

Наконец, однажды вечером, когда посетители ушли, он повеселел, положил к себе на колени голову Цинны и стал ласково перебирать ее длинные черные волосы. (Это было любимой забавой его милости.)

- Радуйся, Цинна, радуйся! Наступил и твой день. Будет ужо у тебя свадьба! Соберу тебе такое приданое, что барышни Фай от зависти конопатыми станут. Смейся, Цинна, ну, смейся же! Будет у тебя теперь столько денег, что и твои детишки, если они у тебя появятся - и нечего тут краснеть, нечего стыдиться моих внучат! - будут золотые вместо игрушек по полу катать:

.Старик вынул из кармана пригоршню золотых, которые так и засверкали перед глазами Цинны.

- Откуда вы взяли такую тьму денег? - похолодев, спросила девушка.

- Это еще ничто по сравнению с остальными! Слушай внимательно, мое дитятко, я все расскажу тебе. То, что я делаю, я делаю отчасти ради тебя, так как знаю, что Михай не может жениться на тебе без денег. Я сказал "отчасти" - потому что и мое собственное тщеславие тоже играет здесь роль. Хочу я оставить после себя такое творение, чтобы и спустя тысячу лет портные вспоминали: "Жил когда-то человек по имени Михай Лештяк, он сшил это платье".

- Никак в толк не возьму, о чем это вы?..

А старик продолжал шептать:

- Приходили ко мне на днях тут двое чужеземцев. Да ты видела их; один - маленький, коренастый, а другой истинный Голиаф. Пришли они ко мне от имени одного города. От какого города - не сказали. А я и не спрашивал: что мне за дело от какого. Так вот, приходят они, значит, ко мне и такой заводят разговор: "Мастер! Ты портной из всех портных, самый великий среди мастеров. Потому мы явились к тебе, что желаем сделать тебя богатым и бессмертным". - "Что вам от меня угодно?" - "Сшей нам кафтан, такой же, как и у города Кечкемета, чтобы походил он на кечкеметский, как две капли воды, как два яйца или два пшеничных зернышка. Способен ли ты на это?" - "Моя игла все может сшить, отвечаю, что мой глаз увидит".

Цинна зябко прижалась к старому портному.

- И на чем вы порешили?

- Поторговались мы. Долго спорили, пока сошлись на том, что заплатят они мне за это пять тысяч золотых, пятьсот дадут в задаток. И все это будет твоим, мое дитятко.

- А сумеете ли вы так сшить?

- Я?! - И глаза старика засверкали. - Ах ты, чудачка! Да за кого же ты меня принимаешь? Говорю тебе, это будет творение мастера.

- А не обернется это какой-нибудь бедой? - боязливо спросила девушка. Старик рассмеялся.

- Какая же тут может быть беда? Ну будет еще у одного города кафтан, только и всего. Если турки сейчас грабят и разоряют, скажем, в двухстах городах, то завтра им придется довольствоваться ста девяноста девятью. Голодной смертью они от этого не умрут.

- Да, что верно, то верно, - рассеянно проговорила Цинна.

- А ты дай мне ключ от сундучка, будущая моя сношенька. И пусть об этом никто на свете не узнает. Я только посмотрю кафтан со всех сторон, изучу его, да и сошью быстренько другой, точно такой же. Закатим мы тебе такую свадьбу, что и небу будет жарко... Ей-богу, очень уж мне хочется поскорее поглядеть, как танцуют твои крохотные ножки...

Тут они пустились обсуждать все до мелочей: и какое у нее будет подвенечное платье, и какой венец, и какие туфельки, и как они вручат Михаю четыре тысячи золотых из пяти: "На, возьми и не говори, что твоя жена ничего тебе не принесла". Тут он, конечно, спросит: "Откуда вы их взяли?" А мы ответим ему: "С неба упали". В конце концов выдумаем какую-нибудь байку о наследстве, и начнется счастье без конца и края...

Цинна развеселилась, засмеялась, захлопала в ладошки, до того понравилась ей картина будущего, что рисовал перед ней Матяш Лештяк.

А на другой день старый портной получил ключ от Цинны, забрался в кованый сундук ратуши и, еще раз осмотрев кафтан, отправился в Сегед, где жили богатые турецкие купцы; он купил у них дорогого темно-зеленого бархата, позументов, шнуровки и медвежью шкуру на подкладку. Заготовив все, он с лихорадочным нетерпением созидателя накинулся на работу.

Нешуточное это было дело. Каждый вечер он тайком приносил кафтан домой, а на рассвете относил обратно. Доступ для него в кабинет бургомистра был свободен, - ведь сын всегда мог послать его за чем-нибудь! - так что ни у кого не возникало подозрений.

С вечера и до утренней зари старик трудился, запершись в задней комнате, с вдохновением и страстью артиста. Иногда он будил Цинну и показывал ей уже готовые части, начинающие принимать благородные формы будущего кафтана. Глаза старика горели, лоб пылал, ноздри раздувались, а голос дрожал от гордости. "Ты взгляни только: вот перед... а вот - воротник, а это, смотри, - рукав..."

Когда же через пятнадцать дней кафтан-двойник был готов весь до последнего стежка и старик оглядел свое произведение, сердце его наполнилось сладостной гордостью. "Возможно ли творение более совершенное, чем это?"

Случилось это глухой ночью. Кричали петухи. Портной выглянул в окно. На полночный этот час он и вызвал своих клиентов, которые скрывались где-то в окрестностях города, пока он шил кафтан.

В ответ петухам залаял пес Лохмач, - значит, почуял чужого.

И действительно, это были они. Портной впустил их.

- Ну что ж, смотрите!

С губ незнакомцев сорвался крик изумления. На кровати лежали два расшитых золотом кафтана, похожие один на другой, как два яйца, как два пшеничных зернышка.

- Что вы скажете на это? - спросил мастер. Один из клиентов сказал:

- Ты и впрямь портной из всех портных! Величайший портной на свете!

Другой же не сказал ни слова, а лишь раскрыл свою объемистую мошну и вывалил из нее на середину стола груду золота.

- Ровно четыре тысячи пятьсот золотых. Можешь пересчитать, мастер, коли не веришь!

- Пусть собака считает! Не ради денег я работал, но ради славы.

- Какой из двух можно забрать? - спросил великан, показывая на кафтаны. - Какой из них наш?

Лештяк стоял в нерешительности, не зная, что ответить "Отдать свою работу? Значит, больше никогда не увидеть ее? Они увезут мой кафтан бог знает куда, и я уже больше не узнаю, как он служит. Будет меня снедать мучительное неведение: что-то с ним стало?! И не увижу я турка, который склонится перед ним поцеловать его край, иначе говоря, предо мною перед моим искусством? Нет, нет! Ведь я не сомневаюсь в успехе. Работа - безупречная! Хочу видеть, хочу купаться в своей славе".