Поздний гость. Стихотворения и поэмы - Владимир Корвин-Пиотровский

1939

* * *

Моих разомкнутых ресницДалекий полдень не тревожит,И разбудить меня не можетГортанный говор горных птиц.

Меж пальцев скупо прорастаетПучками жесткими трава,Лавина снежная едваМеня касается и тает.

Ни образов, ни сновиденийМоей пустыне не дано,Всё чуждо мне, и всё равноНе возбуждает сожалений.

Когда ко мне слетаешь тыС раскаяньем и со слезами,Гляжу незрячими глазамиЯ на забытые черты.

Моей Тамары легкокрылой,Моей княжны, не узнаю, —Лишь смутно слышу голос милыйИ клятву робкую твою.

Я скован каменной громадой,Я сплю, — и горные ручьиЗабвеньем дышат и прохладойВ уста безмолвные мои.

1940

* * *

Покрыта лужица ледком,Но каплет с крыши понемногу —Готовясь в дальнюю дорогу,Душа не плачет ни о ком.Земли былые искушеньяКак утренний ледок дробя,Я весь во власти отрешеньяИ от земли, и от себя.Гляжу как бы прозревшим окомНа скудный городской рассветИ знаю: в холоде высокомНи мести, ни прощенья нет.Лишь тучу ветер в небе гонит,Мерцает поздняя лунаИ, как неверная жена,Лик помутневший долу клонит.

1940

* * *

На дымный луг, на дол холмистый,На дальние разливы рек,На облако в лазури чистойГляжу из-под тяжелых век.И душу подозренье гложет,С холодным борется умом —За этой рощею, быть может?За этим, может быть, холмом? —Там, там, где ельник синеватыйВозник зубчатою стеной,Занес впервые страж крылатыйСвой грозный пламень надо мной…С тех пор изгнаннику не надоНи райских, ни иных цепей,Душа на всё теперь скупейИ даже мудрости не рада.Давно довольствуясь судьбою,Свободно жребий мой влачуИ больше спорить не хочуНи с ангелами, ни с собою.Пусть светит день, растет трава,Я ни о чем не сожалею, —Я знаю, — райские праваЗемных бесправий тяжелее.Но всюду, где, как в оны дни,Земля цветет красой, тревожно, —Я ставлю ногу осторожно,Боясь лукавой западни.

Я ничего не забываю,Но тяжбы с прошлым не веду,Я равнодушно, на ходу,Мое бессмертье изживаю.

1940

* * *

Какой свободы ты хотела,Когда, страдая вновь и вновь,Ты трепетала и летелаИ падала, моя любовь?

Забудь сердечные преданья,Смотри, как льется млечный свет, —Там в колыбели мирозданьяНи смерти, ни бессмертья нет.

Всё связано и подчиненно,И та звезда, и солнце тоВ высоком рабстве неуклонноБегут в начальное ничто.

Именованье до рожденья, —И чье бы имя ни взошло —Ни выбора, ни принужденья,Но неизбежность. Но число.

Все домыслы и все гаданьяК одной разгадке приведут:Свободы нет ни там, ни тут,Моя любовь, мои страданья —

1943

* * *

Струится солнце вдоль ствола,Шумит в лазурь листва густая,А у корней кольцом легла,Свернула крылья, замерлаЗмея пурпурно-золотая.

Ей снятся чахлые сады,Колючий снег в пустыне горной,И в пропасти туманно-чернойГлухие выкрики беды.

Всё, чем земля заражена,Что тяжело наружу рвется,Во тьме пророческого сна,Как сердце, судорожно бьется.

Клокочущая пена злаВсползает, как по трубам тесным,По узким скважинам древесным,По жилам вздувшимся ствола.

И, округляясь в море света,Таинственный огромный плодПодрагивает и вот-вот,Как яблоко или планета,К змеиным крыльям упадет.

Он упадет и разобьется, —Скорей же рви его, сорви, —Пусть боль болит, и смех смеется,Пусть горла тонкого коснетсяНеотвратимый нож любви.

1944

ТРУБОЧИСТ

На крыше острой, за трубойО чем-то трубочист болтает,Над ним небесный шар взлетаетЛегчайшей птицей голубой,

Щебечет ласточкой веселойИль жаворонком в высоте, —И запад синевой тяжелойДрожит на радужном хвосте,

А из трубы, как бы с разгону,Прямая пальма вознеслаСвою ветвистую коронуНа дымном золоте ствола.

Под ней все тени золотисты,Ручей прозрачен и глубок,И щедро греет трубочистаЛадонью пламенный восток.

Пусть так, пусть так. ДомохозяинДавно сомненьями объят, —Его преследует набатКрикливых, городских окраин.

Зачем безумец наверхуМешает миру голубому,Как звонкогривому стиху,Гулять по розовому дому?

От малой спички восковойДуша могла б воспламенитьсяИ так же тяжело, как птица,Лететь за радугой кривой.

1944

* * *

Решеткой сдавлено окно(Так душат жертву ночью черной),В стене угрюмой и упорнойПолупрозрачное пятно.

Там жмется мир белесоватый,Одетый в сумерки и мглу,В нем солнце желто-бурой ватойПрилипло к мутному стеклу.

Деревья, облака и поле,Всё, что шумит в свободном сне,Обезъязычено в неволеВ замазанном моем окне.

Но, рабством длительным наскуча,Я углем на стене тайкомРисую море, лес и тучу,Ладью на берегу морском.

Я долго дую в парус белый,И вот — бежит моя ладья, —Счастливый путь, кораблик смелый,За счастьем отправляюсь я.

И снова мир прозрачный дышитВ текучих водах и песках,И ветер радугу колышетВ живых, гремучих облаках.

Морской лазурью воздух тронут,Кипит веселая корма,И в белой пене тонут, тонутОкно, решетка и тюрьма.

1944 Тюрьма Френ

* * *

В тюрьме моей, во мраке черном,Лежу и не смыкаю глаз,А время молотом упорнымДробит мой умывальный таз.

Я тяжких капель не считаю,Двойного ритма не ловлю, —Я в полночи иной мечтаю,Я в вечности иной люблю.

Непроницаемой стеноюМир от меня отъединен,Но в крупных звездах надо мноюТворится новый небосклон.

И бестелесной плотью чистойЯ рею в голубом луче,И солнце розой золотистойСверкает на моем плече.

1944 Тюрьма Френ

* * *

По ветра прихоти случайнойВкруг оголенного стволаКружись, душа, в погоне тайнойЗа тем, чего не обрела.

И в диком шуме непогодыСквозь эти сучья и кусты,Быть может, вдруг услышишь тыВнезапный вопль такой свободы,Такой жестокой чистоты…

1945