Тринадцатый ученик - Юрий Самарин

Паша стоял и глядел. Обрывки мыслей неслись в его голове, словно раздерганные мятежным ветром. Мерещилась ему пустынька с детским по размеру гробиком в непрестанном сиянии, представал охотничий домик, где он провел ночь, - но те пристанища были иными, то были жилища человеческие, и хотя, может быть, жутко ступать в чужое обиталище, но все же изо всех пазов и щелей дышит человеческий дух. Сейчас все было иначе, и ледяной холод разливался в воздухе от этой угрюмой избы-утробы. Хуже всего было то, что Паша знал, что именно он видит перед собой. Не эту ли картинку, но только статичную, глянцевую рассматривал он, эстет, в художественном восторге. "Николай Рерих. "Изба смерти", - гласила подпись.

- Какое право имеет церковь не принимать истину? - так в один голос говорили контактеры Лена и Валера об учении Рерихов.

- То, что раньше служило объектом веры, ныне пришло время познать, продолжал Валера, а Лена согласно кивала, любуясь рациональным, но убежденным в существовании Высшего Разума мужем-ученым.

Теперь Паша стоял один на один с этой истиной. И под порывами ветра изба в полыхающем свете зарниц пригласительно покачивалась. В какой-то момент окаменевший Паша увидел, как дверь без малейшего скрипа отпахнулась настежь. Затрещал гром, но дождь все не лил, а воздушное пространство, словно затягиваемое в воронку, понесло внутрь избы. Ему почудилось, что ветер вот-вот швырнет его через порог, и он даже ощутил содрогание жующей плоти. Пустота поглощала материю. С одинокой березки, стоявшей поодаль, сорвало веточку. Вот веточка, взмахнув листьями, перекатилась через порог, послышался легкий всхлип - и она исчезла. "Вот тебе и соединение с Абсолютом! Вот тебе благословенная нирвана! Вот тебе глотающая пустота!" От тех самых энергий, которые Паша не раз призывал себе в подручные творчеству и духовности, он был легким, и его потянуло, понесло! Из последних сил вцепившись в плети ежевики, раня ладони в кровь, хватаясь за землю, приникая грудью, вдыхая земляную пыль, он завопил:

- Помоги! Помоги, мать-сыра земля!

Все содрогнулось и замерло. Ветер упал, а грозу пронесло куда-то дальше, и небо открывалось закатному солнцу. Все окрасилось в оранжевое, но Паша все лежал, благодарно уткнувшись в землю, боясь поверить в свое избавление. Прямо над ним в ветвях засвиристела какая-то птичка. С этой трелью все ожило. В помине не осталось смертного холода. Все дышало летним, избыточным теплом. Вот тогда он перевернулся и сел. Деревья и кусты как будто придвинулись к избушке, выглядевшей обыденно в изменившейся обстановке, да и стояла она не на вздыбленном лугу, а на круглой лужайке, радостно кивавшей ромашками и васильками. Все было живым, и растения представали одушевленными существами: каждый цветок готов был говорить, березки-невесты вздыхали в ожидании чуда преображения. И сказка ожила. Из чащи, треща сучьями, выломился хозяин леса медведь, а из овражка поднялся мужичок корявенький ("Или леший?" - не понял Паша), весь в зелено-древесных лоскутьях. И, похохатывая, упираясь в бока, принялся ходить вокруг медведя, удальски притопывая обутыми в лапти ногами: "Ходи, изба, ходи, печь!" кося лукавым глазом в сторону невольного зрителя и намеренно не замечая его. Все как будто веселилось и плясало. Даже нестрашная избушка послушно топнула курьей ножкой и, соответствуя своей новой сказочной роли, прошла пол-оборота, открыв взору новую дверь и ступеньки. Медведюшка взревел и пошел на насмешника.

Из-за стволов, из-под всяких пней повылезла, откуда ни возьмись, лесная живность наблюдать поединок. Кого тут только не было: приземистые гномы, долгоносые, бородавчатые кикиморы, страшные нетопыри с волосатыми ушами, волки-оборотни, по-приятельски расположились рядом звери и птицы. Фольклорные дивы распотешились на славу. Леший наступал, бодаясь головой, словно по заказу отрастивший ветвистые рожки. Медведь, нависая сверху, злился зря, пытаясь сграбастать в охапку и заломать противника. Но тот с едким, дребезжащим смешком змеей выскальзывал из горячих медвежьих объятий, и все кружили противники друг против друга. Паша только глаза распахивал в изумлении.

Медведь вдруг ловко подрезал мужичка-лешего и готовился брякнуть того оземь, как внезапно побежденный, изогнувшись в медвежьих лапах, оборотился на Пашу и вымолвил:

- А вот!

Лесные твари, мгновенно прозревшие, плотоядно уставились на пришельца-чужака и медленно-медленно стали подвигаться к нему, отвратительно облизываясь зелеными языками и пощелкивая клычками. Медведь бросил лешего и, переваливаясь, двинулся к человеку. Вдруг показалось Паше, что горячее, смрадное дыхание уже достигло лица, пасть разверзлась, спасения нет, но в ту же секунду рука нырнула под рубаху, и извлеченный серебряный крестик сверкнул, поймав закатный луч. Тотчас будто ослепило всех. Оцепенела живность и исчезла, угомонившись, будто пристыженная.

Паша погладил и поцеловал теплый крестик, пробормотав:

- То-то я невредим до сих пор.

Может, и таились за каждым деревцем любопытные хищные глазки на вострых мордах, да Паша не замечал их более, не думал о них. Одно было несомненно: не случайно очутился он на этой лужайке. вон избушка гостеприимно, зазывно поскрипывает приоткрывающейся дверью, а в ветвях березки у крыльца ведут диалог певчие птицы. Солнце опустилось чуть ниже и теперь стояло прямо над вершинами деревьев, заткав все пространство оранжевыми нитями. Избушка и береза украсились теплым, торжественным ореолом. Среди трепещущей листвы две птицы были хорошо заметны: одна по левую сторону от ствола, другая по правую. Пели они - заслушаешься, словно ворожили. Паше почудилось, что он разглядел, как у одной пульсирует горлышко, звеня серебряными трелями, другая же птаха вторила глуше, одергивая первую: "Не заносись, не заносись!" Но чистый, блаженный звук, отрешенный от действительности, лился неостановимо, выговаривая сердцу какие-то тайны о радости и любви. И тут снова будто ниточку цеплял крючочек, пригнетая к земле: "Не заносись, не заносись!"

Едва Паша приблизился, птицы испуганно вспорхнули, сияя в закатных лучах дивным оперением. Он нагнулся и поднял два пера, оба с павлиньими глазками и странной формы: похожи на треугольники со срезанными вершинами. Пожав плечами, сунул в карман. В это мгновение избяная дверь скрипнула, и в проеме появился пушистый котенок, весь белый, с розовыми просвечивающими ушками, и принялся чиститься, облизывая себя и покусывая.

- Ах ты, ласковый, гостей намываешь? - донесся голос, и от счастья пресеклось дыхание.

- Баба Нина! - заорал Паша и понесся по ступенькам в дом.

Его как будто ждали здесь. Бабушкина родная сестра - баба Нина, дядя Петя с тетей Олей (у тети на руках младенчик) и Игореша, двоюродный его брат. В чистой горнице повсюду вышитые салфетки и полотенца: бабушка Нина мастерица была. Да что же это такое - была? Вот же она, есть, и в растянутый на пяльцах узор воткнута игла с яркой ниткой, а на пальце у нее такой знакомый Паше наперсток.

- Гость, гость дорогой! - суетились все, усаживая к столу.

Первое безумное мгновение счастья миновало, и при взгляде на эти родные лица, затуманивая радость, всплывали непрошеные воспоминания: тетя и дядя в легковой машине, на проселочной пустынной развилке вылетает грузовик... остекленелые глаза водителя... звон, скрежет, визг, стон... Только младенчика не было, ну да - тетя Оля с животом, беременна. Еще проявлялся откуда-то могильный холмик (одинаковые памятнички поставили обеим сестрам - бабе Маше и бабе Нине), четкие цифры, буквы: "Нина Ивановна". При взгляде на Игорька затмевал прочие другой эпизод вскрывшийся лед на реке, мальчишка прыгает с льдины на льдину: "Э-гей!" Обернулся. Да - Игорь! "Спаси-ите!.." и нет его. Конец.

- Да ведь вы же... - Невозможно выговорить это страшное слово "умерли", а бабушка Нина с улыбкой подает ковшик:

- Брусничная вода. Попей.

Паша делает глоток, жует прозрачную горьковато-кислую ягодку и улыбается в ответ. О чем это он тревожился? Что это мутило ему душу?

Агукнул младенец, раскрыл беззубый ротик в улыбке. Тетя-то какая счастливая, качает его и баюкает!

- Как назвали? - спрашивает Паша.

- Сыночком зовем, - отвечает тетя, и Паша не удивляется: верно, а как еще назовешь?

Игореша для развлечения младенчика кораблики из деревяшек выстругивает. Он и прежде завидные делывал, а теперь вовсе как настоящие, и паруса прозрачные. А кораблики легкие, воздушные. На полу корыто поставили с водой: лодочки и кораблики плавают, младенчик лепечет, ручонки тянет, брызги взбивает радужные - хорошо!

- Здорово плывут! - восхищается Паша и по очереди берет кораблики на ладонь, рассматривает. Мастерски вырезано: круглые окошечки-иллюминаторы, палубы разной высоты, рубка капитанская, на носу - личико детское улыбающееся, на сыночка похожее, и вроде два крыла корпус обнимают. На одном боку буковки мелкие: "Светлый". Под сквознячком из окошка так и бежит весело по воде. На другом кораблике - "Чистый" начертано, на третьем "Добрый". Еще были "Благодатный", "Справедливый", "Искренний".